То ли свет, то ли тьма - Рустем Юнусов

– Подумать только! – с пафосом в заключение своей речи произнесла Фаина Гениатовна. – Раис Идрисович язвенную болезнь лечит не в течение трех-четырех недель, а в течение семи дней! Даже в уме, навскидку, можно подсчитать, какой от этого получится экономический эффект!

Пока Фаина Гениатовна говорила, шеф, накинув на свою физиономию постную мину, с удовлетворением слушал ее и думал: «А как станет профессором, так хвостом передо мною не будет крутить, станет нос воротить. Это со всеми происходит, кто из грязи попадает в князи. Поэтому я не буду в ближайшей перспективе ее на профессора представлять. Пусть еще она вокруг меня потанцует».

После выступления Фаины Гениатовны в том же ключе было еще два выступления, а затем вдруг, неожиданно для меня, пламенную речь, словно кто-то его тянул за язык, произнес Салават.

– И ты лизнул, – после апробации сказал я ему.

– Ну что ты, – лукаво ответил он, – просто поддержал в нужный момент человека. При случае и он в мой адрес скажет веское слово. Такова жизнь.

– То, что он при случае поддержит тебя, я в этом глубоко сомневаюсь, – заметил я. Впоследствии это подтвердилось.

– Кстати, ты тоже мог выступить и диссертацию в пух-прах разнести, – сказал мне Салават.

– Выступить экспромтом на уровне, не будучи гастроэнтерологом, мне не по плечу. Я даже не успел прочитать и вникнуть в две странички выводов. И потом, мое выступление ничего бы не решило, в протокол они его не внесут. Помнишь, апробировался Радченко. У него была кандидатская по функциональным методам обследования. Тогда я его спросил: на каком этаже в РКБ находится отделение функциональной диагностики, и он ничего вразумительного не смог ответить. И вообще, нечего им подсказывать, как исправлять работу. Диссертацию еще нужно защитить на ученом совете. Пусть все видят, какой на нашей кафедре выпускается субпродукт, – ответил я.

Впоследствии я вникнул в выводы, которые нам раздал перед апробацией Раис Идрисович. Впечатление от них можно выразить одним словом: дивлюсь!

Во всем мире, если испытывается клиническая эффективность лекарственного препарата или нового метода лечения, то параллельно, для получения достоверных результатов, проводится эксперимент на контрольных группах больных; они вместо лекарств получают пустышку, например крахмал. В выводах диссертации о контрольных группах – ни слова. Более того, язва язве рознь, поэтому в подобных случаях в научной литературе выделяют, среди прочего, язвы крупного размера, язвы средних размеров и мелкие язвы. Больных, в зависимости от величины язвы, определяют по группам. Ничего подобного, судя по выводам, в диссертации не сделано. И большую язву, и маленькую язвочку Раис Идрисович «вылечивал» за одну неделю! Кроме того, будущий доктор наук не прописал, а его научный руководитель не обратил внимания на то, что в выводах не указано, в каких дозах и сколько раз в день следует принимать лекарственные препараты. А ведь об этом на поликлиническом приеме доктора спросит каждая далекая от медицины пациентка.

Казалось бы, эту диссертацию должны были на ученом совете прокатить, но ничего подобного не произошло. Раис Идрисович подал диссертацию на защиту в Казанский государственный институт усовершенствования врачей и защитился. Прошла диссертация и через ВАК. В настоящее время никто в Высшей аттестационной комиссии диссертации серьезно не рецензирует. Там, не вникая в суть, ставят печати и расписываются. После этого невольно подумаешь, что не наука, а нечто иное в головах у большинства наших профессоров. Впрочем, о чем они думают, порой бывает трудно предугадать – «чужие мысли, что воши, их не сочтеши!».

Я как-то зашел к академику Диляверу Абдулловичу Зубаирову. Под его руководством я сделал кандидатскую. Зубаиров известен своей принципиальностью и честностью.

«Я, – сказал он мне, – уже с девяносто пятого года учеников не беру. И дело не только в том, что не стало реактивов…» – «А у нас на кафедре одиннадцать аспирантов», – сказал я, на что он с огорчением заметил: «Ничего удивительного. Многие в сложившейся ситуации чувствуют себя как рыба в воде».

Промеж наших профессоров, как нигде, корпоративная солидарность: ты мне – я тебе. Ты мне – я тебе, и невольно вспоминаются гениальные строки Баратынского:

«Так в дикий смысл порока посвящаетНас иногда один его намек».

33

Захожу я как-то в зимнее время в Центральную научно – исследовательскую лабораторию университета (ЦНИЛ). Заведует лабораторией Неля Марсовна – очень интересная во всех отношениях, продвинутая в своей области средних лет женщина, доктор фармацевтических наук. Она сидит, как нахохлившийся в зимнюю стужу воробей, в своем кабинете в валенках и шубе. В ногах у нее плохо греющий допотопный калорифер. В помещении не работает отопительная система.

– Проректору по АХЧ я шлю заявки, в течение всей зимы, чуть ли не каждый день, а воз и ныне там, – жалуется она мне на жизнь.

Когда-то сотрудники института, делая диссертации своими руками, продвигая науку вперед, здесь копошились как муравьи, а ныне наш разговор откликается эхом. Никто уж, так как раньше не грызет гранит науки.

Я прошелся по лаборатории и сказал:

– Здесь, как у Плюшкина в чулане, одна рухлядь с незапамятных времен. Все нужно давно списать и сдать на металлолом.

– Не говорите, и все числится на мне, – сказала Неля Марсовна и после паузы с глубокой грустью добавила: – До нас никому дела нет. Очень обидно также то, что кандидатам и докторам наук, занимающимися со студентами, накинули за кандидатскую три, за докторскую семь тысяч, а нас, научных работников, при этом обделили.

– Так вы получаете гроши! С вас и науку за такие деньги грешно требовать. Ваша деятельность оценивается на уровне поликлинической медсестры.

– Не говорите. Но я ведь докторскую – это было самое начало перестройки – своими руками в столице сделала. Как перспективного работника, меня оставляли в Москве, но здесь у меня родители, к тому же я прельстилась заведованием. А как увидела, что к чему, так впала в депрессию. Сейчас только понемногу отхожу. Надеюсь и даже часто вижу во сне, что здесь будет капитальный ремонт, а нас переведут в новое здание.

Кстати сказать, через несколько лет ее сон сбылся.

– А диссертаций стало больше, – заметил я.

– Как же не больше. Три года назад мне навязали в аспиранты одну блатную соплюшку. Целый год я с ней маялась, а у нее не наука, совсем иное на уме. Потом, чтобы с рук своих ее сбыть и не нажить «доброжелателей», я ей дипломатично говорю: «Для тебя будет лучше, если ты подыщешь другого научного руководителя». Целый год она мне не появлялась на глаза, а затем заявилась, вся из себя, кладет передо мною на стол уже переплетенную диссертацию и мне, не моргнув глазом, говорит: «Не могли бы вы быть моим вторым научным руководителем?» Я глянула диссертацию и лишилась дара речи. Она буква к букве, вместе с графиками, таблицами, рисунками, слизала мою докторскую. А я на нее несколько лет жизни положила.

Кстати сказать, в скором времени Нелю Марсовну убрали с заведования ЦНИЛом. И стала она работать на четверть ставки на одной из фармакологических кафедр. Заведует этой кафедрой профессор Поцелуева. Ей уж седьмой десяток лет, и она, видя в Неле Марсовне конкурента, не дает ей ходу.

– Такая уж у меня судьба, – говорит мне Неля Марсовна при встрече. – Ушла в отпуск, стыдно сказать, получила отпускных семь тысяч. У меня сосед в подъезде без образования, работает охранником на автостоянке – получает десять. Ходила и к старому ректору, и к новому – никому я не нужна.

– У вас ведь чудесный голос. Вы могли бы стать певицей.

– В свое время я думала, что пение – это не столь серьезно, как занятие наукой.

34

Перед Новым годом судьба мне преподнесла подарок: на цикл по пульмонологии пришла сильная группа.

Я вхожу в учебную комнату. Студенты встают. Они приглядываются ко мне не в том смысле, хороший ли я мужик, которому без проблем можно сдать зачет, а интересно ли им будет со мною на пульмонологическом цикле в течение семи дней.

Я делаю небрежный жест рукою, чтоб они сели. Антураж и формальности любят наши молодые преподаватели. Как обычно, прошу убрать со столов пакеты, сумки и портфели.

Четырнадцать пар глаз смотрят на меня, кто пытливо, кто с любопытством, кто с интересом, причем все доброжелательно. Это, конечно же, нравится мне. «Половина группы – способные студенты, а остальные – подстраиваются под них», – думаю я. За последние пятнадцать лет мне всего лишь раз встретилась группа, в которой не было ни одного слабого студента. А то бывает так: глядишь, способный студент, но задирает нос. Я к таким студентам отношусь негативно и обычно сразу стараюсь поставить их на место. Особенно в первые годы врачебной практики они могут наделать много диагностических и тактических ошибок.