То ли свет, то ли тьма - Рустем Юнусов

38

– У Саяра Файзылловича, – продолжил я, – мозг, как у столетней щуки, уже давно порос мхом. Помню, хоть это и было давно, такой случай. Поступает в кардиоревматологическое отделение РКБ больная – молодая девушка с кафедры ЛОР-болезней. Она после школы не поступила в мединститут и устроилась на кафедру лаборанткой. В анамнезе у нее ревматический порок сердца. На данный момент заболевание началось с подъема температуры до тридцати девяти, были небольшие боли в суставах. Лечащий врач, только что окончившая институт ординатор, показала больную Саяру Файзылловичу. Он, недолго думая, расценил случай как обострение ревматизма. На самом же деле у больной был инфекционный эндокардит. Назначил преднизолон. Было это в пятницу, а в воскресенье возник рецидивирующий тромбоэмболический синдром в сосуды головного мозга. Вначале больная ослепла, а во вторник скончалась.

– На фоне гормональной терапии произошло обострение инфекции. Случай, кстати сказать, в диагностическом плане банальный, – заметил Салават Зарифович.

– Что и говорить, если к тому же учесть известное правило, что всякая лихорадка, возникшая на фоне порока сердца, должна в первую очередь рассматриваться как проявление инфекционного эндокардита. Больная умерла, и концы в воду. А тогда у нас было заведено: каждый летальный случай обсуждался на пятиминутке. Шеф, разумеется, чтобы не было огласки, случай на обсуждение выносить не стал.

– Это его тактика. У нас прилюдно, в том числе и по первому каналу в программе Елены Малышевой обсуждается только то, что смотрится хорошо, и при этом никто не скупится на комплементы.

– А я на другой день подхожу к шефу и говорю: случай следует обсудить на пятиминутке, поставить все точки над и, иначе он обрастет слухами. Шеф, видимо, подумал, что я при обсуждении выступлю и сглажу углы, а я при обсуждении сказал Саяру правду-матку в глаза, только все с него – как с гуся вода, прикинулся шлангом. А лечащий врач-ординатор встала, хотела что-то сказать, но не выдержала, разрыдалась и с пятиминутки убежала. После этого случая шеф по-иному стал смотреть на меня. Он окончательно решил, что я не его поля ягода, в наших отношениях возник зазор, и с каждым годом после этого случая наши отношения все более и более ухудшались. Для таких людей, как наш шеф, добро, обличающее людей во зле, совершенно искренно принимается ими за зло, а милосердие, смирение, любовь представляется им чем-то противным, возмутительным.

– К тому же он по жизни игрок, который привык всех обыгрывать фальшивыми картами.

39

Во второй половине мая практические занятия закончились. До государственных экзаменов – почти три недели. По циклу пульмонологии у меня более тридцати студентов не сдали зачет. Большинство же преподавателей, не утруждая себя лишней неоплачиваемой и неблагодарной работой, давно уже оставили свой автограф у них в зачетках.

Кто-то из студентов по циклу пульмонологии не сдал истории болезни, кто-то пропустил занятия и не отработал их, кто-то вообще не пришел на зачет, кто-то ничего не смог на зачете ответить. Некоторые студенты пытаются сдать мне зачет уже третий-четвертый раз, но ничего вразумительного не могут сказать. Но есть студенты, которые не беспокоятся, что у них не сдан зачет. Вот студент Зубков. Без уважительной причины он пропустил несколько занятий. В качестве отработки я ему предложил нарисовать учебную таблицу по применению антибиотиков при тяжелой пневмонии и дал методическое руководство, чтобы он с него списал таблицу. Задание он не выполнил, более того, не вернул мне методическое руководство, но зачет по пульмонологии получил.

Каким образом это произошло, наш учебный ассистент Анна Валентиновна мне рассказывала:

– За Зубкова пришел просить убеленный сединой академик-уролог. Сама видела. Этот студент то ли внук ему, то ли племянник. Зашел он в кабинет к шефу, сел напротив него, принял позу мыслителя и молчит. Шеф смотрит на него, ничего не понимает и тоже молчит. А он с обидой в голосе говорит: «Вот до чего дело дошло, я собственной персоной к вам на кафедру пришел и должен унижаться». Сказал и шефу зачетку студента Зубкова подает. Шеф, конечно же, в зачетке расписался. После этого академик сразу же согнал со своей физиономии мину мыслителя и даже повеселел.

– А как же иначе: ведь они встречаются на заседаниях татарстанской Академии наук, друг другу жмут при встрече руки. Он, надо полагать, как водится у нас, шефу поставил бутылку, – сказал я, поддерживая диалог.

– Вот это уж я не знаю, – сказала Анна Валентиновна и с удивлением посмотрела на меня.

– Я вполне серьезно. В прошлом году заходит уверенно ко мне в кабинет с виду респектабельная женщина, садится напротив и, ничего не говоря, вдруг горькими слезами начинает плакать. Я ничего не могу понять, начинаю ее успокаивать. «У нас несчастье», – говорит она. Я уж грешным делом подумал, что умер больной, который лежал у нас в отделении. А она, ничего не говоря, еще пуще заливается слезами. Наконец произносит: «Я Иваничева. Вам эта фамилия ни о чем не говорит?» «У нас нет таких больных, вы, судя по всему, ошиблись адресом», – отвечаю я ей. «Нет, не ошиблась, наш сын у вас не получил зачет по пульмонологии. А мой муж – профессор, заведует кафедрой неврологии в Академии усовершенствования врачей», – сказала она, перестала плакать и смотрит на меня. «Ах, вон, в чем дело! И в том, что сын ваш не сдал зачет, состоит ваше горькое горе?» – говорю я. «Нет. Он у нас умный мальчик, но у него несчастная любовь. Он ушел от нас, и, вы только подумайте, живет с женщиной», – отвечает она. «По нынешним временам это вполне естественно», – говорю я. «Не говорите так! Это длинная трагическая история! Я не буду сейчас вам о ней рассказывать», – произносит она. «Так пусть он ко мне на зачет еще раз придет», – предлагаю я. «Это его окончательно убьет», – женщина вновь заливается слезами, роется в модной сумочке, достает зачетку сына, открывает ее на нужной странице и кладет передо мною. «Умоляю вас, пожалуйста, распишитесь. Наш сын, я ручаюсь за него, к экзаменам пульмонологию самостоятельно выучит. Войдите в наше положение, поверьте слову матери. Он никогда не будет пульмонологом, пойдет по стопам отца, будет неврологом». Я перелистываю зачетку, в ней одни пятерки. Гляжу на сидящую передо мною женщину и думаю: «Если я сейчас не поставлю зачет, то будет истерика, и меня никто не поймет». Я говорю: «Ставлю зачет под ваше честное слово, что сын ваш к экзаменам все самостоятельно выучит». «Он мальчик способный, обязательно выучит». Женщина быстро успокаивается, утирает платочком слезы, а затем достает из сумочки бутылку водки и говорит: «Это вам от мужа», – и ставит бутылку под стол. «Ну что вы, это лишнее», – говорю я. А она: «От чистого сердца!» Когда я об этом рассказал Салавату Зарифовичу, то он заметил: «А что ты хочешь, профессора у нас почти все прижимистые, мог бы раскошелиться и на коньяк».

– Она не только у вас получила таким образом для сына зачет, – сказала мне Анна Валентиновна.

А на госэкзамене уже сам профессор Иваничев устроил спектакль: в день, когда сдавал экзамен его сын, явился с навороченной фотокамерой и, пока шел экзамен, всех, чтобы схватить момент в различных ракурсах, то, вставая коленями на пол, то, поднимаясь на антресоли, снимал. Сын, разумеется, сдал госэкзамены на пять.

– Помимо этого, шеф расписался в зачетке студента Айткулова. Вы не знаете, что у него за «крыша»? – спросил я Анну Валентиновну.

– Родственник завгорздравотделом. Кем уж он ему конкретно приходится, не знаю.

– Надо полагать, будет главным врачом. А кто поставил зачет дебильному студенту Ваделгову из Чечни? – вновь спросил я Анну Валентиновну.

Она некоторое время, очевидно думая, следует ли раскрывать передо мною секреты, молчит и не знает что ответить.

– У него криминальный вид: лоб узкий, глаза недобрые, лицо смуглое, широкое, он всегда угрюмый и практически все время молчит, – напоминаю я ей о внешности студента.

– Тоже шеф, я грех на душу не брала и ничего никому не ставила. У этих студентов задолженность не только по пульмонологии.

– Я на зачете Ваделгову задал два вопроса и сказал: «Больше ко мне не подходи. У тебя нет элементарных знаний». Он не имеет понятия, что такое преднизолон, а на вопрос «Чо вы будете делать при легочном кровотечении?» после долгого раздумья ответил: «Дм гепарин». Ему и невдомек, что гепарин сам по себе может вызвать кровотечение. Этот студент относится к тем студентам, кого нельзя даже близко подпускать к больным.

– Хорошо уже то, что он знает, что на свете существует гепарин. У нас этот год рекордный. К госэкзаменам по предварительным наметкам не будут допущены без малого семь человек, – говорит Анна Валентиновна.

– И все они на следующий год восстановятся и окончат университет.

40

Среди семи студентов кандидатов на отчисление из университета, конечно же, Халиков и Гатауллин. Пропускали они занятия не только по терапии, но и по хирургии и акушерству. Вели они себя по-хамски и настроили против себя очень многих преподавателей. Для них было полной неожиданностью, что их не допустили до госэкзаменов. До этого на протяжении пяти лет обучения в университете им все сходило с рук, и они год от года все больше и больше наглели.