То ли свет, то ли тьма - Рустем Юнусов

– И все они на следующий год восстановятся и окончат университет.

40

Среди семи студентов кандидатов на отчисление из университета, конечно же, Халиков и Гатауллин. Пропускали они занятия не только по терапии, но и по хирургии и акушерству. Вели они себя по-хамски и настроили против себя очень многих преподавателей. Для них было полной неожиданностью, что их не допустили до госэкзаменов. До этого на протяжении пяти лет обучения в университете им все сходило с рук, и они год от года все больше и больше наглели.

Сижу я как-то в конце учебного года с Салаватом Зарифовичем в доцентской. Дверь без стука открывается, входит Халиков, за ним, как обычно, словно его телохранитель, Гатауллин.

Когда я вижу этих студентов, у меня сразу же портится настроение.

– Мы пришли, – говорит Халиков, нагло глядя мне в глаза. Он говорит так, словно сделал мне своим появлением одолжение.

– Ну и что, что пришли. Вам еще нужно отработать пропущенные занятия.

– Насчет зачета, – произносит Халиков, словно не слыша, о чем я говорю.

Салават Зарифович между тем внимательно присматривается к студентам и просит их на пять минут покинуть доцентскую.

– Не связывайся, – говорит он мне, когда мы остались одни, – поставь им зачет. Не видишь, что ли, какие у них физиономии. Наверняка если они сами не состоят в группировке, то имеют на них выход. Им ничего не составит тебя заказать. К тому же и в деканате и выше у них, надо полагать, раз они дошли до шестого курса, все схвачено.

– Что ты говоришь. Я знаю, на кафедре инфекционных болезней к преподавателю, которая вела у них цикл, подходил отец Халикова, но она встала насмерть, а я им поставлю зачет!

– Ты помнишь, – продолжил Салават, – когда мне чуть не выбили правый глаз. Вначале я думал, что это спонтанная выходка хулигана, а когда сопоставил факты, то все произошло, мне кажется, не случайно. До этого я не поставил зачет одной студентке. Знаний у нее не было и в помине. Сидит передо мною размалеванная, рыжая, глаза как у хищницы, протертая до дыр девица – манеры развязные. Я подальше стараюсь держаться от нее, а она все ближе и ближе двигает стул ко мне. Гляжу на нее и думаю: проститутка. Я это сразу определил, когда еще вел у них занятие, по знакомому мне в женщинах взгляду. Я ей говорю: «Вы не имеете по кардиологии элементарных понятий», а она мне: «Сделайте исключение для меня, я не останусь в долгу». Кое-как ее из кабинета выпроводил. Из клиники выхожу, не думаю ни о чем. А зимой темнеет рано. Только ступил за больничную ограду, гляжу, парень коренастый посреди дороги стоит. Стал его обходить, а он мне задиристо: «Дай закурить». «Не курю», – в тон ему говорю. Тут он быстро встал передо мной и правой рукой с вывертом, как это делают каратисты, прямым ударом мне – по очкам. Осколки стекла поранили правый глаз, залило кровью пальто, шарф, костюм, рубашку.

– Ты ведь тогда больше недели лежал в глазном отделении, а шеф к тебе, как к сотруднику, ради приличия ни разу не подошел.

– Доктора наложили швы на роговицу, на мягкие ткани вокруг глаза, сказали, что я мог потерять глаз. Так что поставь им зачет и спокойно спи.

Через пять минут вновь входят Халиков с Гатауллиным.

– Приходите через три дня с историями болезней и с рефератами на пропущенные занятия, – говорю я студентам.

Они смотрят на меня, как на душевнобольного.

– Могли бы и сейчас договориться, – развязно замечает Халиков. Оба студента уходят.

– Они думают, что ты набиваешь цену, – замечает Салават.

– А ведь я им даже намека не даю, что хочу с них что-то получить.

– Только они это понимают по-своему. Впрочем, сейчас некоторые преподаватели как таковую взятку не берут, а не ставят студенту, у которого состоятельные родители, зачет и занимаются репетиторством по рыночной цене. Правда, если строго подойти, то это тоже незаконно. Они не платят с этих денег налоги. Это имеет место на младших курсах.

– А мне как-то, – говорю я, – Виталий Сергеевич – декан иностранного факультета – рассказал анекдотическую историю. Приходит к нему в деканат доктор медицинских наук – преподает она клиническую дисциплину на третьем курсе. Подходит опасливо к столу, по сторонам оглядывается – нет ли посторонних, словно не видит, что в кабинете они одни, и без вступления протягивает ему на вытянутых руках, словно икону, сложенный лист бумаги и говорит: «Там сто долларов». Виталий Сергеевич в недоумении, а она рассказывает: «Сдавал мне курсовой экзамен ливанец. Ничего не знает, я его, естественно, с экзамена выпроводила. А когда экзамен закончился и все разошлись, он подходит ко мне и тет-а-тет говорит: «Поставь экзамен». Протягивает зачетку, а на ней сто долларов. Но я сообразила: на случай, если деньги в краске, чтобы не оставлять отпечатков, и не запачкать руки, протягиваю ему лист бумаги и говорю: «Клади и лист бумаги надвое сверни». Он положил банкноту на лист бумаги, свернул его надвое и говорит: «Мне четверки хватит». Проставила я ему в зачетку четверку, расписалась, и он ушел, а меня совесть гложет. Всю ночь не спала и думала: «А что, если у него был при себе диктофон?!» Не выдержала и вот к вам пришла. Возьмите, пожалуйста, эти деньги. Не сочтите, что я взяла взятку». Положила в бумажке сто долларов на стол и ушла.

– И как же поступил Виталий Сергеевич? – спросил Салават.

– Сказал, что, не зная, куда деть сто долларов, оказался в глупом положении, но докладную ректору писать не стал.

41

Через два дня студенты Халиков и Гатауллин вновь приходят «сдавать» зачет по пульмонологии. Они сознательно заходят ко мне в кабинет порознь. Первым входит Гатауллин, садится напротив меня, кладет на стол истории болезни и смотрит угрюмо, но не на меня, а под стол.

Истории болезни Гатауллин, конечно же, написал не сам. Просто кто-то из студентов распечатал свои истории болезни на принтере и ему дал, а он их от руки, как курица лапой, переписал.

– Учили?

Студент чуть заметно мотает головой, его губы складываются в нечто подобное ехидной улыбки. В этот момент наверняка он мысленно прошелся по моему адресу нелитературным словом.

– Скажите, пожалуйста, как вы будете купировать приступ бронхиальной астмы? – спрашиваю я его вполне серьезно.

Гатауллин сидит как изваяние, ни один мускул в его лице не дрогнет. В течение минуты мы сидим молча.

– Вы слышите меня?

Губы студента чуть заметно начинают шевелиться, но он не произносит ни одного слова.

– Какими препаратами следует купировать бронхоспазм?

Гатауллин по-прежнему сидит передо мною словно глухонемой.

– Ну, что ж, спрашивать вас о чем-либо более не имеет смысла. До свидания. – Студент продолжает неподвижно сидеть, а я добавляю: – Перед тем, как в следующий раз ко мне подойти, зубрите пульмонологию день и ночь, раз нет у вас ни памяти, ни логического мышления. Не тратьте зря свое и мое время.

Гатауллин, как бык из-под ярма, взглянул на меня, затем медленно встает и несет свое грузное бесформенное тело к выходу. «А ведь как пить дать окончит университет, станет главным врачом, – думаю я. – У Гатауллина и шея толще, и затылок круче, нежели у нашего главного врача».

Минут десять я сижу один. В это время, надо полагать, Халиков выспрашивает у Гатауллина, как проходил зачет. Но вот в дверь стук. Появляется мохнатая непричесанная голова, наглые глаза студента неприязненно смотрят на меня.

– На зачет можно?

– Проходите, раз пришли, – говорю я, хотя знаю, что Халиков мне зачет не сдаст – пустая голова. У него нулевые знания по медицине и нет ничего за душонкой, кроме уличных блатных манер.

Он садится напротив меня и сразу же спрашивает:

– А без вопросов можно?

– Вы хотите сдавать зачет письменно? – спрашиваю я, словно не понимая, к чему он клонит.

– Нет, не так.

– А как?

– По-другому.

– Это как же? – сегодня физиономия Халикова не такая нахальная, какой была два дня назад. Но одет он, хоть и во все фирменное, но небрежно. К тому же белый халат на нем, в котором только что заходил Гатауллин, не по росту большой, он помят и затаскан так, что, кажется, навсегда потерял белый цвет.

– Вы ставите мне зачет, а я в долгу не останусь.

– В каком смысле?

Глаза у Халикова то бегают, то нагло смотрят на меня. Наверняка он в этот момент думает, что я глуповат, не схватываю все на лету или же продолжаю набивать цену. Затем на его физиономии появляется нахальная улыбочка.

– Можно в рублях, можно в долларах, а можно и в евро. Скажите только сколько.

– Так это же взятка!

– Ну, хорошо. Я слышал, что вы взяток не берете, боитесь, но можно и услугой, для некоторых, который раз, это даже выгодней.

– Услугой!

– Да. Вы знаете, кем работает мой отец? – спрашивает со значением студент.

– Понятия не имею и не интересовался.

Халиков подается ко мне грудью, от волнения он даже сполз на краешек стула, и, желая сразить меня наповал, с ударением на каждом слове произносит: