Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

колода, ты чего сам руки распускаешь? — взъерепенился Рокко.

— Чего сказал? — угрожающе сжал кулак здоровяк. — Да я тебя…

— Ша, синьоры, — вмешался одноглазый, — что за кипишь? Из чего дым?

Что вы дымите, как босяки на привозе из-за ворованной дыни.

— А чего он толкается? — пробурчал Рокко. — Морду нажрал, что собачья будка. И давай толкать приличных людей ни за что ни про что.

— Ах ты шпан базарный, — обозлился обладатель собачьей будки, — это кто морду нажрал? Я тебе сейчас…

— Тихо всем, — рявкнул одноглазый, — эй, все слушают Рому, а Рома это я. Все молчат — я говорю. Во-первых, ты, Тихоня, — он обратился к здоровому помощнику, — сколько тебе раз гутарить, что ты — лицо компании, по тебе люди будут судить о самом! А какое ты, извини меня, лицо?

— Какое-какое, нормальное лицо, — буркнул Тихоня.

— Нет, брат Тихоня, ты не лицо, а какой-то кровавый оскал империализма.

— Ты полегче, Рома, словами швыряйся, — обиделся Тихоня.

— Не буксуй, слово научное, — пояснил одноглазый, — и в нём никаких намёков. А ты, синьор Рокко Чеснок, — продолжал он, — в городе известен как самый загребной шпан. Ты тоже привык горячку пороть. И вместо того, чтобы ветки к кнопкам тянуть, можно ведь и спросить. Для чего же мы тут стоим ясным утром, как две статуи из парка?

— Да кто вас знает, может, вы тут прогуливаетесь, — пробурчал Чеснок.

— Ты это слышал? — спросил Рома у Тихони с оттенком обиды, — он говорит нам, что мы прогуливаемся.

— Вмазать ему надо, — резюмировал тот.

— Синьоры, — наконец вмешался Буратино, — а откуда вы его знаете, моего спутника?

Рома опять взглянул на своего дружка с некоторой долей самодовольства. Его единственный глаз даже блеснул:

— Ты слышал? Синьоры бандиты удивлены тому, что мы их знаем. — А затем он обратился к Пиноккио, — синьор Буратино, мы знаем в этом городе всё обо всех.

— Вижу, у вас это дело поставлено отлично, — польстил одноглазому Буратино, — но нам нужно поговорить с доном.

— Всем нужно говорить с доном, — улыбнулся Рома, — я вам буду перечислять, а вы, если захотите, загибайте пальцы: вчера утром приходил сторож городского парка, у него украли фуражку, когда он валялся пьяный, он очень хотел набить морду вору, так сильно хотел, что пришлось набить морду ему самому. Потом приходила одна старушка, она требовала, чтобы дон застрелил чёрную козу соседа, которая потравила у неё гладиолусы. Потом приходил один шахтёр и требовал, чтобы ему вернули жену, которая сбежала к бакалейщику, и просил, чтобы дон прирезал этого бакалейщика, потому что он ещё и обвешивает. И так каждый день. Для этого мы тут и стоим, чтобы всякий глупый человек не дёргал дона за фуражку, козу или жену и обвес в бакалейной лавке. А откуда я могу знать, может, вам тоже надо осла зарезать или галантерейщика.

— Осла мы и без помощи дона можем зарезать, — заявил Чеснок, — мы по делу пришли.

— А какое дело? — не сдавался Рома. — Ты скажи мне, Рокко Чеснок, я пойду к дону, доложу, а потом вернусь.

— Мы по делу о синдикате, — произнёс Буратино.

Налёт разухабистой вальяжности сразу слетел с одноглазого, он сразу стал серьёзней. Больше не говоря ни слова, Рома скрылся за калиткой.

Вскоре Буратино и Чеснок шли по великолепной аллее сада. Мелкая мраморная крошка хрустела под ногами, над ровными кустами возвышались скульптуры, садовник звонко щёлкал ножницами, где-то вдали птички орали. На лужайке валялись здоровенные псы на солнышке. А надо всем этим высился великолепный дом с колоннами.

— Буратино, — тихо прошептал Чеснок, — не могу рассмотреть, вот та баба совсем голая?

— Где? — так же тихо поинтересовался Пиноккио.

— Да вон та, статуя.

— Да, совсем голая.

— А что к ней за козёл сзадку пристраивается? Не разгляжу что-то.

— Это не козёл, а сатир.

— А ноги, как у козла. И рога, опять же. Вот какие же бабы шалавы бывают, честное слово, аж противно.

— Это не баба, это нимфа.

— Ты глянь, никогда бы не подумал. А по виду баба как баба. А как же их отличать, баб от этой самой нимфы?

— Те, что с козлами — это нимфы, те, что с мужчинами — это бабы, — ответил Буратино.

— Понял, — казал Чеснок и взглянул на скульптурную группу ещё раз, — бесстыжие эти нимфы, хуже шалав.

Провожавший их Рома только ухмылялся, глядя, как Рокко разглядывает произведения искусства.

Наконец они подошли к ступеням дома. У ступеней внизу за столиком сидел приличного вида человек. Буратино даже уже подумал, не сам ли это дон, но тот произнёс:

— Братаны, швайки, пики, кастеты, стволы на стол, — и, встав, добавил, — извините, конечно, за маленький шмон, но таковы правила.

Буратино вытащил нож, а Рокко — обрез и сложили всё это на белоснежную скатерть стола.

Прилично одетый похлопал их по бокам рукавов и штанинам.

— Кажись, чистые, — сказал он одноглазому, тот жестом предложил ребятам подняться по ступенькам и пошёл сам первый.

Буратино увидел стол с кофейным сервизом, за которым сидел синьор в брюках, в жилетке и белоснежной сорочке. Его неяркий галстук был заколот скромной золотой булавкой, запонки тоже были золотые, но скромные. Мужчина лет пятидесяти имел смешные кошачьи усы, а на голове у него была сеточка для укладки волос. Он читал газету, пил кофе и курил сигару.

— Дон Базилио, — негромко произнёс одноглазый, — вот те хлопцы, что спрашивали вас.

— А, ребятки, — приятным, но хрипловатым голосом произнёс дон, — садитесь. Выпейте со мной кофе.

— Мы уже завтракали, — отказался Буратино, видя, что Чеснок собирается и вправду выпить кофе с доном, — да и не хотелось бы нам отнимать ваше драгоценное время.

— Молодёжь, — нежно сказал синьор Базилио, — молодёжь всегда торопится. У молодых почему-то вечно нет времени, а вот у нас, стариков, его хватает. — Он отложил газету и сделал глубокую затяжку. — Я вас слушаю, ребята.

— Эти козлы, их мочить надо, — успел брякнуть Рокко, пока Буратино собирался с мыслями.

— Любопытно, — улыбнулся дон, — это ты о ком, парень?

От его улыбки повеяло холодом, как из погреба, и Буратино почувствовал, что беседа начинается не с того.

— Мой друг утрирует, — сказал он, улыбаясь, в ответ, — у него вообще склонность к максимализму. Хотя он человек достаточно добрый.

— Максимализм верный признак инфантилизма, — произнёс он, — верный признак, некоторой брутальности. Эта черта мешает в поиске компромиссов и умению подходить к консенсусу.

— Чего он сказал? — прошептал Чеснок, но Буратино только пнул его под столом и ответил дону:

— Согласен, дон Базилио, вы, безусловно, правы, но эта черта исчезает по мере взросления, она, можно сказать, имеет возрастной характер.

— Верно, — опять улыбнулся дон и