Всё против нас - Анна Владимировна Дубинская

или я слышу женские слезы фоном за спиной. Однажды вместо Богдана оказался я, и это я лежал неподвижно на земле и истекал кровью.

Я открываю настежь окно и чувствую свободу. Лето подходит к концу. В воздухе мелко-мелко почти неощутимо порхает морось дождя. Солнце сегодня скрыто тяжёлыми сизыми облаками. Совсем скоро полетят с деревьев жёлтые и красные листья.

Какой-то месяц назад я думал, что это лето одно из самых лучших за последние годы. Но я чудовищно ошибся. Это лето самое ужасное, что со мной когда-либо происходило. И, по-моему, это ещё не конец… Хотя куда уже хуже?

Мама пьет, снова… Уже три дня. Батя рвет на себе остатки поседевших волос и снова ищет квалифицированных врачей. Ха, смешно даже, ведь он сам врач. Связей у него много и своя клиника имеется. А вылечить маму не может. Говорят, это не лечится… Хотя я в это не верю. Я с моими крохами позитивного настроя все еще надеюсь на лучшее.

Анна Семёновна – моя бабушка переехала на время к нам, постоянно молится и стережет дочь. Это все страшно и невыносимо погано. Очень тяжело и больно смотреть на маму.

Все накопилось в кучу, все смешалось. Кто-то стасовал карты так, что мне выпали одни шестерки. Я чувствую себя бесполезным. Моя жизнь превратилась в хаос и, кажется, ее уже не склеишь. Я не знаю, что должно произойти, чтобы жизнь стала чуть светлее и теплее.

Вчера лопнула последняя надежда, хоть на какое-то нормальное существование. Богдан открытым текстом послал меня на хрен! Да, вот так он прямо мне и прокричал, когда я впервые после вечеринки дозвонился ему.

Вчера его номер наконец-то появился в сети, и черт, как же сильно я обрадовался, услышав его голос. Он живой, мой друг идёт на поправку, думал я.

Но вместо дружеского приветствия Богдан грубо отчитал меня за Киру. Обозвал меня идиотом и вообще послал на три всем известные буквы.

Внятно, без прозрачности он расписал мне по полочкам, что я крупно облажался. Заверил, что Кира ни за что в жизни не могла крутить романы со взрослыми мужчинами. Да и вообще в городе она была совсем ничего.

И снова Кира между нами… Между мной и другом.

Богдан в ярости повышал на меня голос, и я понял, что у него начинается настоящая депрессия. Он просто сорвался на мне. Парень сошел с ума.

Надо отдать ему должное – он единственный, кто из их семьи не обвинил меня в аварии. Но от этого не легче. Мы ругались с Богданом в пух и прах, и вчера вечером поставили точку в нашей дружбе.

Я понимаю, у Богдана сейчас жизнь разбилась вдребезги, и все вокруг кажется агрессивным. Но и у меня жизнь не сахар. И он тоже прекрасно это знает. Так какого хрена он творит?

Решил – я не стану навязываться человеку, кто не может выслушать меня и адекватно разобраться в ситуации. Нет так нет! Позже Богдан сам поймет, какую ошибку совершает, прекратив со мной общение. Сейчас ему нужна поддержка друзей в первую очередь, а он от нее отказывается.

Я не стану валять дурака, дам ему время остыть.

Но кое-что я должен сделать, как бы не скрипело сердце от одной мысли…

То, что не успел в тот злосчастный день. Я должен извиниться перед Кирой, как бы сильно я ее ненавидел за все то, что она сделала…

Глава 20

Кира

…Кислотный дождь на улице, окно мое блестит. Так сильно бьётся сердце, когда в ответ твое молчит… (стихи из личного блокнота Киры)

Сегодня мы встретились с Таней в одной кафешке в центре города. Таня вытащила меня, а я согласилась. Потому как в последнее время вижу только бледно-зеленые стены больницы и белые халаты. Брата я навещаю каждый божий день.

– Ты как? Пришла в себя? – глядя на меня, с грустью спрашивает Таня.

При этом она уминает уже второе пирожное по счету. А я не могу понять, как сочувствие может сочетаться со сладким? Мне кусок в горло не лезет. Наверное, поэтому я сильно похудела…

– Никак, ужасно… Жалко смотреть на Богдана… Слышала бы ты, что он говорит…

– А чего, например?

– Ничего хорошего. Говорит, что лучше бы сдох, чем так… Мама в панике, подсела на успокоительное, – устало вздыхаю.

– Жесть! Господи, как его жалко. Такой клёвый парень был…

– Тань, он ещё не умер, – криво поджимаю губы, а затем отпиваю немного чая.

Горячий напиток обжигает горло, и я жмурюсь. Жаль, что чай не может согреть мое сердце, которое с каждой секундой становится холоднее.

Мне уже ничего не хочется. Ни учится, ни радовался, ни есть, ни пить. Блокнот со стихами я забросила в самый дальний ящик письменного стола. Писать совсем не могу…

Все мои мысли только о брате, я переживаю за него. Все о чем могу думать – это его здоровье.

– Да уж, фигово это все. Скоро учеба. Как ты будешь ходить? На тебе же лица нет. Совсем на себя непохожа стала.

– Не знаю, Тань. Как-нибудь, наверное… Надеюсь, меня не вышвырнут в первый же семестр за серое лицо и неуспеваемость, – стараюсь пошутить.

– Кир, ты должна не забывать о себе. Что произошло, то произошло. И извини, но… Спасибо, хоть жив остался… Блин, мне бы тоже хотелось его навестить. Мы, конечно, не лучшие друзья, но учимся-то вместе. Наши все тоже хотят.

– К нему пока не пускают. Только родственников. На следующей неделе переведут в другое отделение. Думаю, тогда можно будет прийти.

Перед глазами вдруг вспыхивает образ брата в нашу последнюю встречу. Его растерянное лицо ничего не выражало, словно и мышцы лица парализовало. Он почти ни о чем не говорил. Только злился на суетливость мамы возле кровати, и ворчал на недосып и головные боли.

Ужасно на него было смотреть. Каждый раз, уходя из палаты, я плачу. Вот и сейчас слезы напрашиваются