Всё против нас - Анна Владимировна Дубинская

приехала спонтанно, шокировав меня и маму.

Соболева старшая пришла, чтобы обвинить меня в страшном происшествии, которое случилось с ее сыном.

Хорошо, что отца не было дома, он бы выставил ее за дверь, даже не выслушав. Он не любит истеричек. И как бы он ко мне наплевательски не относился, он всегда будет меня защищать.

А вот мама пригласила гостью к себе в кабинет и просидела с ней без малого полчаса.

Соболева со слезами на глазах высказалась маме, рассказала ей, что именно я довел Киру до психа, Кира убежала, ну в общем, дальше мы уже все знаем…

Екатерина Олеговна (отчество я узнал чуть позже), запретила мне приезжать в больницу к Богдану, звонить ему и вообще появляться в их жизни. Теперь для семьи Соболевых я враг номер один.

В прочем мне похрен, что она мне запретила встречи со своим сыном. Богдан мой друг, а значит я буду с ним общаться, нравится это его маме или нет. При всем уважении к ней.

Богдан мне как брат, и я не намерен с ним прощаться. Я должен вытащить его из болота болезни. Ему нужна моя поддержка, и ни о каком запрете и речи быть не может!

Кира… Это все она! Она бросила обвинение в меня, и теперь я во всём виновен!

Я виноват в том, что Богдана сбила машина – уверенна теперь и моя мама.

Мой лучший друг Богдан лежит в больнице, а мы кидаем стрелы друг в друга.

Боимся признать, что каплю, хоть самую малость причастны к несчастному случаю… Боимся…

После ухода Екатерины, мама долго беседовала со мной и пыталась открыть глаза на какие-то истины и морали. Мать говорила со мной на повышенных тонах и плакала. Кричала и снова рыдала. В ее глазах я стал депрессивным негодяем, который всем мешает жить и дышать спокойно.

А я? А что я? Меня уже ничем не удивишь. Правда, в этот раз ее слезы проняли меня. Она переживала за меня.

Чувствую ли я свою вину? Скажу честно – да! Но я ни в жизни никому не признаюсь в этом. Потому что я – это я!

Меня самого надо спасать…

Жалко Богдана до мучительного стона в груди. Если бы я только мог всё исправить, если бы мог всё изменить…

Если бы я только мог отмотать пленку назад, я бы ни за что на свете не подошёл к Кире тогда на улице. Проглотил обиду и прошел мимо нее и может быть ничего бы не случилось…

Но, твою мать, все произошло именно так, и теперь мой лучший друг не может ходить, Кира во всем винит меня, родная мама плачет, а я сам не могу найти покоя.

В один грёбаный пшик все изменилось. Жизнь и до этого была дерьмом, а сейчас она стала ужасающей черной дырой, которая с каждой минутой становилось все больше и глубже утягивала меня в беспросветный вакуум.

Что меня тревожит больше всего? Наверное, щекотливое мерзкое чувство вины…. Я понимаю, что есть моя вина… И от этого удушливого как колючая проволока чувства никак уже не избавиться. Но я стараюсь запихнуть его в самое сердце и хранить его там, пока сам не захочу принять его.

Кира довела меня, она все испортила. Ее появление в моей жизни обернулось чередой крупных проблем.

Теперь я уже и сам не уверен, верю ли я в то, что она кувыркалась с моим батей. Наверное, уже нет.

В злополучный день вечеринки я вышел из дома, чтобы извиниться. Я понял, что перегнул палку, когда раскрасневшаяся Кира пулей выскочила из круга. Мой грубый бунтарский характер проявил себя и отразился на ней. Так вышло. Просто черт так вышло. И сейчас я не в силах это исправить и повернуть время вспять.

Сестра у Богдана надо признать красивая, но при виде нее мне хочется крушить стены и цеплять ее едкими словами.

Брюнетка в идиотской одежде походила на божью коровку, и я не смог удержать язык за зубами. Меня она нервировала абсолютно всем. Своим видом, своим оленьим взглядом, своим голосом. Почему-то рядом с ней я ощущал напряжение во всем теле и непонятную досаду. И это мне не нравилось.

Глава 17

Я все ещё на улице. Домой идти не хочется. Во-первых, на улице можно курить, а во-вторых, дома зареванная мама. Если столкнусь с ней, на меня вновь обрушится тирада о том, какой я говнюк и подонок, поломал жизнь другу.

Душа моя рвется на части, в груди чувствуется реальная боль, и выхода я не вижу из этого тупика. Пока Богдан в палате, пока он в больнице, я ничем не смогу помочь… А тем более сейчас, когда мне запретили его навещать.

За Богдана я переживаю даже больше, чем за себя. У меня хоть ноги есть, а значит не все потеряно. Богдана же сейчас ждёт ужасное отчаяние и разочарование. Я не могу даже в мыслях представить насколько ему тяжело и тошно. Как сложно дышать, зная, что ты беспомощный.

Чтобы совсем не свихнуться, решаю набрать Ваньку и немного поговорить с ним. Надеюсь, он ещё не дрыхнет.

Набрав нужный номер, жду его ответа.

– Привет! Ну как ты? Почему не приехал сегодня к Богдану? – с ходу спрашивает Иван.

– А что, к нему разрешили зайти? – взволнованно спрашиваю, снова доставая из картонной пачки сигарету.

– Нет, разрешили только родителям.

– Ты их видел?

– Да, его мамка с папкой были.

– А Кира? – по кой-то черт спрашиваю я.

Засовываю сигарету в зубы и прикуриваю. Зачем она залезла в мои мысли… снова… зачем?

– Сестра? Да, тоже была. Поздоровалась со мной.

– Ясно, – впускаю горький дым в лёгкие, и на секунду Кира предстает перед глазами.

У Соболевой длинные волосы, слегка вьющиеся на концах, пухлые губы, огромные глаза…

Мотнув головой, гоню вон непрошенный образ. Затягиваюсь