Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей - Екатерина Станиславовна Докашева

class="stanza">

Я стерегу Ее ключи

И с Ней присутствую, незримый.

Когда скрещаются мечи

За красоту Недостижимой.

Мой голос глух, мой волос сед.

Черты до ужаса недвижны.

Со мной всю жизнь – один Завет:

Завет служенья Непостижной.

Такое отношение, где Любовь Менделеева предстает не реальным человеком, а исключительно как Прекрасная Дама, не могло быть всецело понятным и принятым ею. У нее возникает решение – порвать с Блоком и больше не встречаться с ним. Она приготовила для него письмо, которое все же не решилась отдать. Тем не менее при очередном свидании в лицо Блоку было брошено «Прощайте!» Письмо же было следующего содержания:

«Не осуждайте меня слишком строго за это письмо… Поверьте, все, что я пишу, сущая правда, а вынудил меня написать его страх стать хоть на минуту в неискренние отношения с Вами, чего я вообще не выношу и что с Вами мне было бы особенно тяжело. Мне очень трудно и грустно объяснить Вам все это, не осуждайте же и мой неуклюжий слог.

Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях. До сих пор я была в них совершенно искренна, даю Вам слово. Теперь, чтобы их поддерживать, я должна была бы начать притворяться. Мне вдруг совершенно неожиданно и безо всякого повода ни с Вашей, ни с моей стороны, стало ново: до чего мы чужды друг другу, до чего Вы меня не понимаете. Ведь Вы смотрите на меня как на какую-то отвлеченную идею.

Вы навоображали обо мне всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека, с живой душой, и не заметили, проглядели…

Вы, кажется, даже любили – свою фантазию, свой философский идеал, а я все ждала, когда же Вы увидите меня, когда поймете, что мне нужно, чем я готова отвечать от всей души… Но Вы продолжали фантазировать и философствовать… Ведь я даже намекала Вам: “надо осуществлять”… Вы отвечали фразой, которая отлично характеризует ваше отношение ко мне: “мысль изреченная есть ложь”. Да, все было только мысль, фантазия, а не чувство хотя бы только дружбы. Я долго, искренне ждала хоть немного чувства от Вас, но, наконец, после нашего последнего разговора, возвратясь домой, я почувствовала, что в моей душе что-то вдруг оборвалось, умерло; почувствовала, что Ваше отношение ко мне теперь только возмущает все мое существо. Я живой человек и хочу им быть, хотя бы со всеми недостатками; когда же на меня смотрят как на какую-то отвлеченность, хотя бы и идеальнейшую, мне это невыносимо, оскорбительно, чуждо… Да, я вижу теперь, насколько мы с Вами чужды друг другу, что я Вам никогда не прощу то, что Вы со мной делали все это время – ведь Вы от жизни тянули меня на какие-то высоты, где мне холодно, страшно и… скучно!

Простите мне, если я пишу слишком резко и чем-нибудь обижу Вас; но ведь лучше все покончить разом, не обманывать и не притворяться. Что Вы не будете слишком жалеть о прекращении нашей “дружбы” что ли, я уверена; у Вас всегда найдется утешение в ссылке на судьбу, и в поэзии, и в науке… А у меня на душе еще невольная грусть, как после разочарования, но надеюсь и я сумею все поскорей забыть, так забыть, чтобы не осталось ни обиды, ни сожаления…»

В ответ на разрыв Блок подготовил три варианта письма, которые тоже не рискнул передать адресату.

«Могу просто и безболезненно выразить это так: “Моя жизнь, то есть способность жить, немыслима без Исхоящего от Вас ко мне некоторого непознанного, но только еще смутно ощущаемого мной Духа. Если разделяемся мы в мысли или разлучаемся в жизни (а последнее было, казалось, сегодня) – моя сила слабеет, остается только страстное всеобъемлющее стремление и тоска”».

«Главное, что Вас может смутить и удивить, что я разумею и разумел всегда, говоря с Вами, это то, что “что-то определено нам с Вами судьбой”, – в это верю больше, чем во все другое, и так же, как в то, что Вы, что бы ни было с Вашей стороны, останетесь для меня окончательной целью в жизни или в смерти».

«Я же должен передать Вам ту тайну, которой владею, пленительную, но ужасную, совсем непонятную людям, потому что об этой тайне я понял давно уже главное, – что понять ее можете только Вы одна…»

Письма отправлены не были. Но и объяснения никакого тоже не произошло. Жизнь продолжалась… Любовь Менделеева училась театральному искусству, выступала в спектаклях… Для Блока она оставалась по-прежнему прекрасной Дамой, чье приближение можно угадать, почувствовать. Место ее обитания – храмы, где мерцают красные лампады и свечи.

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад.

В тени у высокой колонны

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Высоко бегут по карнизам

Улыбки, сказки и сны.

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

Но я верю: Милая – Ты.

Они ссорились и мирились. Это был роман притяжения-отталкивания. Но было нечто сильней их, что и тянуло молодых людей с неумолимой силой друг к другу. Не случайно у Блока вырвется признание: «Мне страшно с Тобой встречаться. Страшнее Тебя не встречать».

Все изменилось в ноябре. Благотворительный бал, который проходил в зале Дворянского собрания в ночь с 7 на 8 ноября стал знаменательным для двух молодых людей. Появившись в зале, Блок решительно направился к месту, где сидела Люба. Этот вечер был особенным; после бала поэт сделал девушке предложение, которое она приняла.

10 ноября 1902 года Александр Блок пишет в письме к Любе Менделеевой:

«Ты – мое солнце, мое небо, мое Блаженство. Я не могу без Тебя жить ни здесь, ни там. Ты Первая Моя Тайна и Последняя Моя Надежда. Моя жизнь вся без изъятий принадлежит Тебе с начала и до конца.