Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей - Екатерина Станиславовна Докашева

путь…

Н.С. Гумилев – А.А. Ахматовой

<После 13/25 октября 1917 г.>

Дорогая Аничка,

ты, конечно, сердишься, что я так долго не писал тебе, но я нарочно ждал, чтобы решилась моя судьба. Сейчас она решена. Я остаюсь в Париже в распоряжении здешнего наместника от Временного Правительства, т. е. вроде Анрепа, только на более интересной и живой работе. Меня, наверно, будут употреблять для разбора разных солдатских дел и недоразумений. Через месяц, наверно, выяснится, насколько мое положение здесь прочно. Тогда можно будет подумать и о твоем приезде сюда, конечно, если ты сама его захочешь. А пока я еще не знаю, как велико будет здесь мое жалованье. Но положение во всяком случае исключительное и открывающее при удаче большие горизонты.

Я по-прежнему постоянно с Гончаровой и Ларионовым, люблю их очень. Теперь дело: они хотят ехать в Россию, уже послали свои опросные листы, но все это очень медленно. Если у тебя есть кто-нибудь под рукой из Мин. иностр. дел, устрой, чтобы он нашел их бумаги и телеграфировал сюда в Консульство, чтобы им выдали поскорее [новые] паспорта [взамен просроченных на право приезда в Россию]. Их дело совершенно в порядке, надо только его ускорить.

Я здоров и доволен своей судьбой. Дня через два завожу постоянную комнату и тогда напишу адрес. Писать много не приходилось, все бегал по разным делам.

Здесь сейчас Аничков, Минский, Мещерский (помнишь, бывал у Судейкиных). Приезжал из Рима Трубников.

Целуй, пожалуйста, маму, Леву и всех. Целую тебя.

Всегда твой Коля.

Когда Ларионов поедет в Россию, пришлю с ним тебе всяком всячины из Galerie Lafayette.

<Приписка А.А. Ахматовой, адресованная Анне Ивановне Гумилевой>.

Из Петрограда в Бежецк. Ноябрь 1917 г:

Милая Мама, только что получила твою открытку от 3 ноября. Посылаю тебе Колино последнее письмо. Не сердись на меня за молчание, мне очень тяжело теперь. Получила ли ты мое письмо?

Целую тебя и Леву.

Твоя Аня.

Когда Гумилев вернулся в Петербург, его Аничка объявила, что просит развода, так как выходит замуж…

Срезневская вспоминает день объявленного Ахматовой решения о разводе. Приезжая в Петербург из Царского Села, Ахматова обычно жила у нее. В их квартиру (улица Боткина, дом 91) летом 1918 года пришел Гумилев. Срезневская пишет:

«Сидя у меня в небольшой темно-красной комнате, на большом диване, Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: “Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать всё, что ты хочешь”. Встал и ушел».

Как истинный рыцарь развод он дал. И поспешно, слишком поспешно женился – на Анне Энгельгард.

Жить ему оставалось не так уж много – три года. Но за это время было сделано немало: работа для издательства «Всемирная литература», основанного Максимом Горьким, руководство студией для молодых поэтов «Звучащая раковина», выпуск сборников стихов «Шатер» и «Колчан». И какие это были стихи! «Память», «Шестое чувство», «Заблудившийся трамвай»… Были, конечно, и увлечения… Без женского внимания он никогда не оставался… Его дон-жуанский список вполне внушителен. И даже не числом, а талантливостью влюбленных в него дам. Татьяна Адамович, Ольга Высотская, Ольга Арбенина, Лариса Рейснер, Ирина Одоевцева (хотя она уверяла, что всего лишь ученица)…

У Анны – тоже череда романов. И в прошлом и в настоящем… Поэт и литературовед Николай Недоброво, талантливый композитор Артур Лурье, друг Гумилева, выдающийся ассириолог и поэт Владимир Шилейко. Уже упоминавшийся Борис Анреп…

Жизнь Гумилева стремительно шла к финалу. В большевистской России он не скрывал своих монархических убеждений, и в 1921 году его арестовали по так называемому «делу Таганцева». Обвиняли в принадлежности к террористической организации, которая ставила своей целью свержение существующего строя. Друзья Гумилева делали попытки освободить его, но все было бесполезным… В августе поэта расстреляли. Место его могилы до сих пор неизвестно…

Его гибель Анна предчувствовала, предвидела… За несколько дней до его смерти она написала стихотворение-прощание:

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

В конце года, который унес у нее друга юности, она написала стихотворение – от лица Гумилева, где все-таки признала, что была к нему несправедлива, отравив изменой, приворожив, но мало дав взамен. И уже предвидя, что таких крепких и сильных клятв в любви ей никто в жизни больше не даст…

В тот давний год, когда зажглась любовь

Как крест престольный в сердце обреченном,

Ты кроткою голубкой не прильнула

К моей груди, но коршуном когтила.

Изменой первою, вином проклятья

Ты напоила друга своего.

Но час настал в зеленые глаза

Тебе глядеться, у жестоких губ

Молить напрасно сладостного дара

И клятв таких, каких ты не слыхала,

Каких еще никто не произнес…

…Если Ахматова и недолюбила Гумилева в земной жизни, то впоследствии старалась сохранить память о нем, как о поэте… Вспоминала ли она его перед смертью? Думается, что да. Не только вспоминала, но и написала Царскосельскую оду, похожую на быстрый шепот-заклинание. Такой интонацией заговаривают…

Настоящую оду

Нашептало… Постой,

Царскосельскую одурь

Прячу в ящик пустой,

В роковую шкатулку,

В кипарисный ларец,

А тому переулку

Наступает конец.

Здесь и мотивы пустоты, и перекличка с «Кипарисовым ларцом» Анненского, благословившего Гумилева на поэзию и чувство земного конца… Она не могла не вспоминать Гумилева, начальную пору знакомства, романтические отношения. Ее любимое Царское Село, аллеи… пруды… строгость и печаль, все, что она любила. Были головокружительные мечты и звезды, падавшие вниз. И еще привкус вечности, от которого избавиться невозможно.

«Но страшно мне – изменишь облик Ты…»

Александр Блок и Любовь Менделеева

В конце своей жизни Александр Блок понял одну истину: в его жизни была – «Люба и все остальные». Люба – это его жена, Любовь Дмитриевна Менделеева, дочь великого русского химика Дмитрия Менделеева.

Осознание этой истины придет слишком поздно. Но что могло измениться, если бы прозрение пришло раньше? И была ли трагедия их взаимоотношений предопределена с самого начала?

Люба и Саша были знакомы с детства, так как их отцы дружили. Но по-настоящему они «увидели» друг друга, когда Александру Блоку было семнадцать