Кладбище мертвых апельсинов - Йозеф Винклер

По лестнице в шестнадцать ступеней я поднимался в родительский дом и заметил, что дверь моей комнаты открыта настежь. Перед моей кроватью, молясь и плача, стояли мать, сестра и тетушка Лиза. В страхе я зашел в комнату и увидел, что отец, мертвый и уже набальзамированный, лежит на моей кровати. Я дотрагиваюсь до своих забинтованных ног и, плача, восклицаю: «Что случилось?» Едва я произнес эту фразу, отец открыл глаза, виновато посмотрел на меня и умер еще раз. Я проснулся, когда сестра язвительно сказала мне: «Теперь он мертв, теперь ты не будешь нам больше писать, теперь ты не сможешь больше писать книги!» Испуганный, с часто бьющимся сердцем, томимый чувством вины, я смотрел в темноту и, слушая шум моря, подумал, что надо наконец позвонить домой и узнать, все ли живы.

Опустив глаза, развязной походкой, изображая из себя праздного гуляку, я подошел к африканцам и встал, прислонясь к воняющему мочой прилавку на площади Чинкваченто, рядом с молодым тунисцем. На ярко освещенных прилавках висели большие и маленькие репродукции картин Микеланджело, Боттичелли и Рафаэля, под ними лежали пыльные книги и порнографические журналы. За прилавками на каменных скамьях сидели арабы и магрибцы, наркоманы обменивались товаром, местные мальчишки отдыхали на парковых скамейках, прежде чем снова пойти на площадь Чинкваченто, освещенную тусклым розово-красным светом. Я спросил тунисца, что помешало ему вчера в одиннадцать часов прийти на площадь Республики, как мы договорились. Он оттеснил меня в сторону, чтобы другие африканцы не могли нас услышать. «После того как мы вчера ночью расстались, – сказал он, – я пошел на дискотеку, неподалеку от вокзала Термини, и домой пришел только в четыре утра и просто-напросто проспал время свидания». Я спросил его, не хотел бы он сейчас со мной пойти домой. В метро рядом со мной села бойкая женщина в юбке из шкуры леопарда. Ее юбка легла на мое правое бедро. Прежде чем выйти, я бросил взгляд на женщину и представил себе, что я бросаюсь на женщину с окровавленной костью леопарда в руке и бью ее до тех пор, пока она, истекая кровью, не упадет на пол вагона. Рука стоящего рядом со мной в метро негра дрожала, когда он вытирал пот со лба. Перейдя площадь Мигеля Сервантеса, мы пошли не на находящуюся поблизости улицу Грамши, а на улицу Архимеда, так как я боялся, что миссис Фэншоу может в обеденный перерыв выйти из своего офиса, расположенного неподалеку» и по улице Антонио Грамши пойти домой. Она неоднократно повторяла: «Когда ты приводишь домой совершенно чужих людей, ты подвергаешь опасности и меня, потому что кто знает, не заявятся ли они ночью, чтобы ограбить квартиру!» По дороге мне и тунисцу попались на глаза несколько капель крови на асфальте. Я не смог понять, была ли то кровь человека или животного, пролил ли ее человек, или же это была кровь ягненка с содранной шкурой, которого нес на плече мясник. Глядя на пятно крови, я вспомнил, как пару дней назад, шутки ради, с совершенно серьезным видом приставил нож к горлу миссис Леонтины Фэншоу. Прежде чем поцеловать своего сидящего на капоте ребенка, которого бабушка только что привела из детского сада, мать завязала ему шнурки на ботинках. А женщина, которой я случайно поставил на улице подножку и которая споткнулась, но не упала, извинилась передо мной, прежде чем я успел вымолвить хоть слово или хотя бы пожать плечами. Когда мы вышли с улицы Сан-Валентино на улицу Барнаба Тортолини и подошли к дому, мне пришло в голову, что дома может быть немецкая уборщица синьоры, которая, собственно говоря, хотела стать служащей зоопарка, и она может видеть нас. На балконе одного из жилых домов на улице стояла женщина, выжимавшая колготки, а затем повесившая их на свежем воздухе. Расправив колготки на веревке, она стала пристально рассматривать их на бедрах, но вздрогнула, заметив, что мы – я и тунисец – смотрим на нее. Римский мальчишка успел схватить на руки свою собаку и прижать ее к груди, прежде чем мимо него пронеслась машина. Держа у груди собаку, он смотрел вслед пролетевшему автомобилю. Ничего не понявшая собака лизала свой влажный нос. Как же хорошо одета во все черное, как для собственных похорон, монахиня, опустившая букет цветов перед заворачивающим по улице автобусом! Через остекленную парадную я увидел, что каморка привратника пуста. Мне стало ясно, что и привратник меня тоже не выдаст. Последние ступени лестницы мы преодолели бегом. Я открыл запертую на шесть замков дверь квартиры. Войдя в квартиру миссис Фэншоу, мы встали у стены, напротив которой была приделана голова американского оленя. У входа в комнату, друг под другом, висели два ее желтых американских автомобильных номерных знака. Иногда я останавливался перед головой оленя и подолгу смотрел в его стеклянные глаза. Леонтина Фэншоу рассказывала мне, что этого оленя зимой в Америке сбил автомобиль, за рулем которого сидел ее муж. Местная полиция сработала не бюрократически и, сообщив о происшествии, отпустила ее и ее мужа домой, вместе с мертвым оленем, который как раз поместился в багажнике. Я указал тунисцу на душ, дал ему полотенце и банные принадлежности и закрыл за ним дверь ванной комнаты. Парень открыл дверь, высунул голову и спросил, есть ли у меня чистые трусы. Меньше чем через полчаса он, голый по пояс, вышел из ванной. В освещенной свечами комнате, среди качающихся в их свете стен, он, стесняясь, стянул с себя джинсы. Я хотел поцеловать его в губы, но он отстранился. Когда я прикоснулся губами к его щеке, он сморщил лоб и откинул голову назад. Я стянул с него трусы и стал рассматривать его короткий, согнутый, черный как смоль член, его сморщенную, без волос, мошонку, а затем взял в рот его обрезанный пенис, потом снова выпустил его и склонился над его худой, со слегка выступающими ребрами грудью. Он вновь опустил мою голову к своим бедрам и прижал ее к ним, введя свой член между моими влажными губами. Я как раз оторвал голову от его бедер, чтобы посмотреть на тщедушных хрипящих ангелов, когда он изверг семя. Я быстро склонился к его бедрам, чтобы проглотить остаток его спермы. Парень громко застонал и задрожал, изливая последние капли семени. Когда я прижался к его лобковым волосам и открыл глаза, то заметил, что он недавно сбривал их. Вероятно, он подцепил лобковых вшей, живя со своими тунисскими друзьями в дешевых отелях и пансионах, в пустых поездах на вокзале Термини или в предназначенных на снос домах. При этом мне пришло в голову, что незадолго до моей последней поездки в Рим я не нашел в гараже стыдливо спрятанное там мною средство для выведения лобковых вшей. Нашел ли его отец и прочитал аптечную этикетку? Я подцепил вшей за пару недель до этого от одного марокканского уличного мальчишки. Под насмешливыми взглядами персонала аптеки я купил средство против вшей. Услышав телефонный звонок, раздавшийся в квартире синьоры Фэншоу, я со страху чуть не свалился с постели, если бы меня не подхватил тунисец. Пока я в прихожей разговаривал по телефону, он, обнаженный по пояс, вышел из спальни, прошел в гостиную, взял из моей сумки сигареты и открыл окно. Держа под мышкой украинскую хронику, которую я собирался почитать неграм и арабам в кафе под аркадой на площади Республики, я вместе с тунисцем вышел из квартиры, и мы направились на улицу Архимеда. Проносящийся по улице Архимеда на мотоцикле молодой булочник затормозил перед траурной процессией, выносящей гроб из здания, в котором располагается сенегальское посольство. Затем он сбавил ход и медленно поехал дальше, глядя, как гроб ставили в черный «мерседес». У римских катафалков большие окна, через которые целиком виден гроб, чтобы можно было перекреститься. У австрийских катафалков же, наоборот, имеются маленькие матовые окошечки или вообще нет окон там, где обычно располагается гроб, чтобы в несущемся по мокрому шоссе автомобиле нельзя было увидеть гроб. Четверо одетых в черное мужчин положили справа и слева от установленного в черном «мерседесе» гроба траурные венки и траурные букеты крестообразной формы. После этого они закрыли дверь автомобиля, раздавив пару лежащих на асфальте красных гвоздик. Выходящие из дверей здания строго одетые люди толпились, сдерживаемые жестом распорядителя похорон, но, прежде чем мы пошли дальше по улице Архимеда, я испугался. В припаркованном автомобиле на водительском кресле лежала пластмассовая кукла-голыш, осклабившаяся словно мертвец. Опираясь на палку, медленно, стараясь по возможности скрыть свою хромоту, мимо нас прошла молодая женщина, когда мать, простившись с подругой, с которой она разговаривала на улице, пошла, толкая коляску дальше. Крик младенца стал затихать. На площади Евклида тунисец сначала осмотрелся, затем озорно улыбнулся и зажег спичку, чиркнув ею о стену кондитерской «Евклид». На стене осталась черная полоска. Когда он, войдя в автобус, взялся за поручень, я заметил, что он, не спросив меня, надел небесно-голубые носки, одолженные мне Леонтиной Фэншоу.