Кладбище мертвых апельсинов - Йозеф Винклер

В Casa del Rosario я увидел большую эмалированную тарелку, на которой был выжжен поясной портрет улыбающегося папы Иоанна Павла II в красном облачении. Тунисский уличный мальчишка изливает семя в эту тарелку, и мною овладевает благоговение, когда он вилкой и ножом разрезал Тело Христово и ложкой смешивал его со своей спермой.

Пока крестьянин из моей родной деревни замуровывал в церковную стену мою голову, мои босые ноги стояли на влажной траве. «Пока ты не сгниешь, ты с замурованной в ней головой будешь стоять у церковной стены, – сказал деревенский священник. – А я сам буду освящать дьявольские гвоздики, которые ежедневно станут приносить молящиеся женщины к твоим гниющим ногам».

В магазине текстильных товаров на виа дель Корсо молодая продавщица приделывала голую руку к плечу манекена. Разглядывая грудь выставленного в витрине магазинаманекена, я вспомнил о пластмассовой кукле в человеческий рост, с которой я, двадцатилетний, более полугода жил на Вальдхорнгассе в Клагенфурте. Груди моей пластиковой спутницы выглядели как две свежие кротовые кучки. Между ее пластиковых ног было узкое отверстие которое я смазывал свиным салом, чтобы входить в нее не натирая кожу моего члена. У нее не было сосков. Кончив в нее, я нес ее в ванную и выворачивал над раковиной, чтобы вытекла сперма. Затем я выносил ее на свежий воздух, проветривал, складывал в коробку, которую совал в нашу постель. Пребывает ли она в Вайценфельде, где я на деревянном ложе, предварительно надув ее, разрубил топором на части и закопал? Может быть, пара кусочков от нее все-таки сохранилась? Ее голубые глаза, как у Мэрилин Монро, или лишенные волосяного пушка плечи? Муравьи быстро принялись за ее влагалище с налипшими на его стенки остатками спермы. В витрине магазина на виа дель Корсо я разглядывал обнаженный ниже пояса манекен – почему-то манекены, рекламирующие свадебные платья, почти всегда в париках, в то время как те, что демонстрируют нижнее белье, по большей части без волос. И еще я спросил себя, лягу ли я еще когда-нибудь с пластиковой бабой в постель, буду ли я с ней завтракать, подходить к окну, смотреть на поля с растущими злаками, уча ее различать рожь, овес и пшеницу, или мне лучше класть себе в постель куклу-мужика и вместе с ним забираться под простыню? Поплыву ли я еще раз вверх по течению Затнитца и буду ли громко кричать ей, призывая двигаться побыстрее, если она отстанет или ее вообще снесут вниз волны реки? Как-то раз, сложив ее в пластиковую сумку, я нес ее с собой, с нетерпением поджидая носильщика моего черного дамского велосипеда, на бетонном мосту через Затнитц мне повстречалось несколько десятилетних мальчишек, которые рассказали мне, что по дороге им попался лысый, одетый в турецкую одежду, раздающий мальчишкам конфеты гомосексуалист на гоночном велосипеде.

●●●

Когда я однажды положил руки на теплую панель электрической пишущей машинки и стал гладить теплое место машинки, мне вспомнилось, что ребенком я множество раз видел, как мать гладила кафель теплой печи и особенно прислушивалась к позвякиванию своего кольца, когда безымянный палец ее левой руки скользил по кафелю. А моя сестра Наталья часто гладила ладонями теплый край кухонной плиты. «Если я еще раз появлюсь на свет…» – пробормотала она, наклонила голову и оставила предложение недосказанным. Десять лет спустя она сошла с ума и, сидя перед желтой плитой, беззубым ртом шептала: «Если я еще раз появлюсь на свет!..» Однажды я действительно расплакался, увидев, что насекомое, которое могло бы сосать мою кровь, попало в растопленный воск горящей свечи и не могло больше пошевелиться, а через несколько секунд умерло. Но должен ли я, когда стемнеет, выйти с ведром теплой воды и тряпкой на Кампо Верано, чтобы вытереть сантиметровый слой пыли с пошлой и одновременно волнующей – то же самое чувство испытываешь на кладбище – каменной фигуры юноши без признаков пола, лежащего на своем саркофаге? Недавно я увидел в его старых руках, которым почти двести лет, увядшую розу. Пока я, возбужденный, со вставшим членом, смотрел на широко расставленные ноги каменной статуи юноши, который, потирая стопой голову рыбы, другую ногу поставил на скалу и высоко поднял в руке черепаху, другой держа за хвост рыбу, туристы открыли свои путеводители, посмотрели название фонтана в статье о Piazza Mattei и, довольные, пошли дальше. Иногда я прихожу на аллею San Paolo de Brasile к памятнику Гете и стираю пыль со статуи обнаженного Вертера, преклонившего колени перед властной женской фигурой.

Девчонка-подросток лижет мороженое на палочке в форме мальчишеской фигурки. Одетая в голубое девочка села на клевер газона и потерла яблоко о внутреннюю поверхность своих бедер, прежде чем откусить от него. Кусающийногти парень уставился на ягодицы проходящей перед ним девушки. Красивый подросток со скобкой на зубах в левой руке держал пару маргариток, а в правой – автобусный билет. Разговаривая с девушкой, он размахивал цветами. На площади Colonna женщина кормила сахарным песком из пластикового стаканчика двух лошадей конных карабинеров. Изо рта лошади на асфальт длинной белой струйкой сбегала слюна. В Вилле Боргезе, между цветущими магнолиями, лошадь пила из фонтана и вода капала с ее черных ноздрей. Вдыхая запахи цветущей магнолии и конского пота, две девочки с разрешения внимательно следящих за лошадьми конных карабинеров гладили влажные ноздри лошадей. Когда маленькому мальчику не удалось воткнуть красную розу между кирпичами стены, он принялся бить ею о стену до тех пор, пока не отлетел цветок. Одинокий молодой инвалид, привязав к своему креслу-каталке букетик маргариток, ехал по аллее Вашингтона. Покинутые на время летних каникул мальчиками и девочками, обычно стоящими перед ними со свежими, горячими кусками пиццы в руках, жалко и одиноко смотрели со стены гимназии сделанные мелом признания в любви, стрелы, сердца и кошачьи головы.

Прежде чем я спустился в долину и сел на поезд, идущий в Рим, Варвара Васильевна сплела мне венок из травы, вплетя в него несколько цветков календулы, и надела его мне на голову. Незадолго до того, как поезд должен был прибыть в Вечный Город, он свернул, сойдя с рельсов, в лес, где я сошел и увидел в болоте, полном пиявок, голого мальчика, который кидался болотной тиной. Мальчик посмотрел на меня, выбежал из болота, чтобы повалить меня и ограбить, но прежде чем он успел меня схватить, его сменил другой образ: я открыл церковную дарохранительницу и увидел аккуратно припрятанные в ней серые потроха.

Охотник из Курпфальтца скачет по зеленому лесу, он стреляет ту дичь, которая ему нравится. Охо-хо, охо-хо. Весела здесь охота в зеленых пустошах. И хотя сейчас, говоря на охотничьем жаргоне, не сезон, деревенский охотник, по профессии полицейский, положив рядом с биноклем винтовку, на своем зеленом джипе съехал по бревнам крутого спуска, ведущего от моей родной деревни, раскинувшейся крестообразно, к берегу Драу. На берегу изуродованной австрийской электроэнергетикой камерингского затона он, прежде чем выйти из машины, открыл дверь, выпустив свою охотничью собаку Вальти. Ночью, засунув зеленую ветку в окровавленную пасть косули, он положил ее в багажник своего зеленого джипа и вместе с другим удачливым охотником-убийцей опрокидывал одну за другой стопки шнапса, который растекался по его вырезанному хирургом в форме топора языку. Затем надел зеленую пижаму и нырнул, взяв в рот еловую веточку, под простыню. Простыня, которой он накрыл свое пропотевшее тело – исходившее кровью, так как душа его жаждала убийства – и свой детородный орган, простыня эта была в пятнах человеческой крови – служба есть служба и шнапс есть шнапс! Простыня, на которую он возложил свой хребет, огромную, как лошадиный круп, задницу – «Моя собака всегда со мной в этом зеленом охотничьем угодье!» – простыня эта была в пятнах крови ланей и оленей. По обе стороны от висевшего над его кроватью большого образа, на котором Господь из Назарета был представлен пастырем овечьей отары, были прикреплены головы двух молодых оленей с траурными лентами. Сейчас не еду я домой, пока кукушка не прокукует мне свою ночь, во всю зеленую долину. Охо-хо! Охо-хо! Весела здесь охота в зеленых пустошах, здесь в зеленых пустошах!

Умирающего папу Иоанна XIII должны были еще живого положить в гроб. Я подошел к лежащему в агонии папе, протянул ему руку и сказал: «Иисус Христос!» Карабинер схватил меня за рукав и дал понять, чтобы я был почтителен, в то время как папа умирает, чтобы я перестал писать и спрятал свою записную книжку, в которой были изображения обряженных и высохших тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо. После того как многочисленные, одетые в парадные ризы епископы набальзамировали и обрядили тело папы, служка неожиданно поднял съежившееся до размеров младенческого мертвое тело и положил его в обувную коробку. Я высыпал крошки облаток на останки папы, взял обувную коробку и наклеил на нее почтовую марку с изображением папы Иоанна Павла II. В другой части сна, когда я снова увидел лежащее передо мной в гробу мертвое тело папы, уже в натуральную величину, я заметил, что его красные бархатные туфли всего лишь декорация и что на самом деле его ступни совершенно босы.