Обитель подводных мореходов - Юрий Баранов

Каково же было удивление Чижевского, когда вместо Колбенева точно в назначенный час перед ним в полном параде появился Непрядов. Как полагается, Егор представил своего секунданта и заявил, что готов "драться" вместо Колбенева, который вовсе не обязан это делать за него, Егора Непрядова.

- Позвольте, милорд, - пытался воспротивиться Эдик, явно не рассчитывавший на такой поворот событий. - Но при чём здесь вы? Оскорбление было нанесено мне отнюдь не вами.

- Но зато вы, гардемарин Чижевский, оскорбили меня. И вот вам мой вызов. - Егор сдернул со своей руки перчатку и бросил её Чижевскому. Условия поединка прежние.

- Воленс-неволенс, - говорил всё тем же игривым тоном Эдик, пытаясь увильнуть, поскольку вполне представлял себе бойцовские возможности противника. - Но мы обязаны получить на это согласие гардемарина Колбенева. Я думаю, как человек чести, он не уступит вам своего места на ринге.

Егор поцокал языком и так же игриво, в тон Чижевскому, возразил:

- Перчатка брошена. И не поднявший её считается трусом.

- Трусом, трусом, - согласно кивая, в один голос подтвердили секунданты и Герка Лобов, взявший на себя обязанности рефери.

Чижевский понял, что отступать некуда. Ему было и невдомёк, что хитрый Кузьма под каким-то предлогом заманил доверчивого Вадимыча в пустовавшую баталерку и там запер на ключ. Не на шутку разозлившись, тот пытался вышибить дверь, но сделать это оказалось ему не под силу. Кузьмич надёжно подпирал дверь снаружи своим крепким плечом, не переставая увещевать и совестить "раздухарившегося" дружка.

Противники сошлись подчёркнуто строевым шагом. Отсалютовав друг другу палашами, бросили их в ножны и... начали раздеваться до трусов.

Бой был недолгим. После того как Чижевский дважды побывал в нокдауне, Герка решительно прекратил схватку за явным преимуществом Непрядова. И тем более, что под глазом у "милорда" расцвёл огромный синяк.

Как ни пытался педантичный рефери, так и не смог заставить соперников пожать друг другу руки. Следуя установленному этикету, "дуэлянты" лишь чопорно поклонились друг другу, как бы засвидетельствовав тем самым своё почтение, и разошлись.

За вечерним чаем Колбенев упорно не разговаривал с дружками, давая понять, как глубоко обидели его, заперев в баталерке. Непрядов, отхлёбывая из кружки чай, с притворным раскаяньем вздыхал. Кузьму же так и распирало от еле сдерживаемого смеха. Подмигивая Непрядову, он говорил, как бы сам с собой, полным трагизма голосом:

- Ох, до чего же тяжёлый человек этот Колбенев. Ни за что ни про что вызвал бедного "милорда" на дуэль, проткнул его насквозь, и даже глубже, шпагой. А вот теперь возгордился и даже разговаривать ни с кем не хочет.

- Да, трудный человек, - соглашался Егор, пережёвывая хрустящий хлебец. - Придётся его перевоспитывать.

- Вот именно, - соглашался Кузьма. - Чтобы с юмором у него стало бы всё в порядке, придётся покарать.

И обещанное наказание постигло Вадимыча уже на следующее утро. Когда дежурный по роте, попиликав боцманской дудкой, объявил подъём, курсанты привычно повскакивали с коек и принялись одеваться. Колбенев начал напяливать на себя тельняшку, но никак не мог просунуть в неё ни рук, ни головы. Он топтался посреди кубрика и спросонок долго не мог понять, что происходит.

- Что с тобой, Вадимыч? - участливо любопытствовал Егор. - Никак фокус отрабатываешь?

- Верблюд, - определил Кузьма. - Пытается пролезть в игольное ушко.

- Ну погодите, ханурики, - подал голос Вадим, догадавшись, что рукава и прорезь тельняшки ему зашили нитками. - Это вам боком выйдет...

- Ба, заговорил, - притворно удивился Егор.

- Значит, не всё потеряно, - заключил Кузьма, - перевоспитывается.

Оба притворно повздыхали, глядя на Вадимовы "мучения", и побежали строиться на физзарядку. Колбенев, справившись с тельняшкой, догнал их уже во дворе. Держался он с видом святого мученика, пострадавшего за веру и правду.

Дня через два, когда страсти поулеглись, последовала ответная кара. Утром, готовясь к пробежке, взвод начал собираться в коридоре. Как только появился заспанный Обрезков, строй дружно захохотал: под носом у Кузьмы гуталином были выведены лихие, с завитками кверху, усы. Расхаживая перед строем, Егор пробовал успокоить ребят, они же, глядя на него, заливались ещё громче. Снисходительно ухмыльнувшись, Егор покрутил пальцем у виска: "Свихнулись, что ли?.." Но ребята уже корчились от смеха.

Уловив направление взглядов, Егор ощупал собственные брюки и всё понял. На ягодицах у него были пришиты две большие медные пуговицы. При каждом шаге они игриво подрагивали.

- Ну ты злоде-ей, Вадимыч, - проникновенно сказал Егор, когда они бежали плечом к плечу по булыжной мостовой.

- Причём коварный и подлый, - уточнил Кузьма, пытаясь на ходу оттереть платком злополучные "усы".

- Сдаётесь? - спросил Колбенев и сразу предупредил: - А то я ведь ещё не такое могу...

Егор с Кузьмой обречённо поглядели друг на друга и подняли руки.

А вечером, после отбоя, когда все уже улеглись, Егор протянул руку к соседней койке и коснулся Вадимова плеча.

- А вообще, спасибо тебе, - произнёс он душевно. - Только не думай, что там, на ринге, была хохма ради хохмы. Никто не хотел тебя попусту разыгрывать. Но этот милорд мог бы действительно обработать тебя перчатками по всем правилам.

- Как ты не понимаешь?! - свистящим шёпотом взорвался Вадим. - Теперь этот милорд будет считать меня трусом. Подумает, что я нарочно не пришёл.

- Не беспокойся. Чижевский отлично понимает, что вас обоих разыграли.

- Но ты думаешь, я бы не смог проучить этого... - Вадим запнулся, подбирая нужное словцо.

- Мог, мог, - успокоил его Егор. - Просто у меня это получилось немножко забавнее. Только и всего.

- Впрочем, какая теперь разница, - согласился Вадим. - Лишь бы дошло до него, что за подлянку в приличном обществе всегда канделябрами по голове били.

- Дойдёт, - уверенно сказал Егор. - Надо полагать, уже дошло. Вот только перед Лерочкой малость неудобно. Подумает ещё, что я из-за ревности с её Эдиком по-свойски потолковал...

- До следующей субботы синяк у него наверняка заживёт, - предположил Вадим.

- А если нет?

- Ну, тогда позвонишь по телефону и извинишься перед Лерой. Скажешь, что подсветил глаз её возлюбленному совсем по другой причине.

Оба задёргались от сдавленного смеха, со скрипом сотрясая койки.

- Кому это так весело? - прогудел сдержанный голос Пискарёва. В свете ночника его дебелая фигура проступала в узком проходе между койками.

Ребята тотчас притихли.

Осторожно ступая, мичман прошествовал мимо, хозяйским взглядом окидывая засыпавшую роту.

- Как у тебя с Викой? - снова зашептал Егор, как только мичман удалился.

- Она отличная девчонка, - оживился Вадим. - И потом, она же просто талантлива как будущая пианистка.

- Почему пианистка? - удивился Непрядов. - Разве она не в медицинском?

- Отнюдь. Она учится на первом курсе консерватории. Дело в том, что Лерочка её самая лучшая подруга, ещё с детства.

- А тебе не кажется, что дружат они как-то странно... Неискренно, что ли, - и поспешил уточнить: - Это я говорю о Лере.

- Может быть, ты и прав, - допустил Вадим. - Только Вика к ней, к Лерочке, вполне искренне привязана. Она же вообще очень наивна и доверчива. Ты знаешь, вот только теперь, благодаря Вике, я на самом деле понял, что такое в человеке истинная красота.

- М-да, - изрёк Егор. - Помнится, ты так хорошо трепался об идеале женской красоты, что даже Кузя перестал смотреть на Венеру Милосскую просто как на безрукую бабу.

- Вот именно - трепался, - согласился Вадим, оттого что любил тогда вообще, но никого в частности, конкретно.

- И ты её действительно любишь?

- Не знаю. Мне просто очень хорошо, когда мы вместе. Вот такое ощущение, что нам ничего больше не надо...

- Значит, любишь, - уверовал Егор. Он с тоской и тревогой подумал о Кате: "Как-то всё получится у нас... Да и получится ли вообще что-нибудь? Она же просто может никогда больше не приехать в Укромовку. И тогда прощай фея, моя голубая мечта..."

Егор уже не слушал Вадима, всё глубже погружаясь в собственные тревожные мысли. И снова пришла неотвязная идея, подсказанная Кузьмой, а не написать ли ей в Москву и в самом деле? "Никто меня за это не осудит и не съест, - рассуждал Егор. - Зато ясность будет полная. Дело в том, с чего начать... Главное, чтобы получилось это ненавязчиво, остроумно, немного шутя и весело, как тогда в дедовой церквушке, когда она разыгрывала сценку собственного венчания". На ум стали приходить самые необыкновенные фразы, каждое слово полнилось весомостью какого-то особенного, исключительного смысла, вполне способного, как казалось, повлиять на всю его судьбу.

Непрядов сунул руку под подушку и нащупал теплую шерсть Катиной варежки. Ему сделалось легко и спокойно, будто он засыпал в родном доме, на старом кожаном диване.