Потерявшие солнце - Максим Есаулов

– Но ты не понял. Свободна не смерть, а человек в смерти. Смерть лишь мальчик на посылках. У времени. У болезни. У врага.

Цыбин щелкнул зажигалкой. Лицо его застыло.

– Не надо! Хватит!

Маша, рассерженно цокая каблуками, шла к двери, поправляя свитер. Он успел заметить размазанную помаду у нее на лице. «Чернявый» круто развернулся на каблуках и порывисто выскочил за ней. Верхняя губа хищно вздернута. Лицо перекошено.

– Извини, я на минуту…

В коридоре было сыро и гулко. «Чернявый» держал Машу за рукав. Свитер сполз, обнажая смуглое плечо.

– Юноша! – Цыбин сунул горящую сигарету в рот и демонстративно убрал руки в карманы брюк. – Вы несколько перебрали, а даме это не нравится…

– Что? – Парень вскинул льдистые, нехорошие глаза. – Кто юноша? Я? Ты, сука, пока здесь книжечки читал, я в Грозном… Я этих «чехов»… Я убивал каждый день. Ты столько книжек не прочитал, сколько я убил…

Цыбин подходил ближе. «Многовато для одного дня». Парень заводил сам себя. Лицо его дергалось как в лихорадке.

– Все вы пи… А эта целка, б… ломается как…

Оставалось всего несколько шагов.

Парень опустился на пол и заплакал. Тоненько, по-детски, навзрыд, как обиженный ребенок.

– Не хочу-у-у-у…

– Леня! Ленечка! – Шлицын пробежал мимо Цыбина и склонился над ним. – Пойдем! Все нормально! Я же говорил, что тебе лучше не пить.

Он поднял голову:

– Извините, ребята! У него после Чечни с нервами не в порядке. Я думал его в компанию, к людям… Нет, спасибо, не надо мне помогать. Я сам.

– Ничего страшного. – Цыбин участливо покачал головой, глядя на удаляющегося в сторону лестницы Шлицына. Парня тот обнимал за плечи, по-отцовски вытирая платком ему слезы.

– Его младший брат. – Маша неслышно подошла сзади. – Он предупреждал, а я тоже дура… Устроила истерику, как первоклассница. Всего-то просил – поцеловать разочек. Не убыло бы.

– Не переживай. – Цыбин взял ее за локоть. – Может, потанцуем?

Она кивнула.

Музыка по-прежнему была протяжной и медленной. Таня, потеряв кавалера, уныло сидела на подоконнике. Вадик что-то горячо доказывал Елене Сергеевне и бухгалтерше.

– Интеллигенция – это…

От Маши пахло ландышем. Руки у нее были гибкие и длинные. Она легко обвила его шею.

– А ты готов был из-за меня подраться? – широко распахнутые глаза изображали детскую непосредственность.

– Я всегда готов защитить честь женщины, – улыбнулся он.

– Только кулаками?

– Любыми средствами.

Она откинулась, держа его за шею.

– Моя честь может оказаться в твоих руках.

Он вдруг понял, что она пьянее, чем кажется.

– У меня крепкие руки.

– Надеюсь. – Она снова прильнула к нему. Ее волосы были мягкими и волнующими.

– Берегись! – Вадик уже вращал в танце заметно повеселевшую Таню.

– А ты бы его не испугался?! – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Маша. – Он ведь убивал людей.

– Он просто несчастный, изломанный мальчик.

– Ну все-таки… – Она сдвинула брови и вдруг лукаво заглянула ему в глаза. – А ты мог бы за меня убить?

Он снова улыбнулся:

– Только на дуэли. Извини, я на секунду.

В кабинете Елены Сергеевны было совсем сумрачно.

Телефон Анны тоскливо плевался длинными гудками.

– Домой звонишь? – Маша неслышно прикрыла за собой дверь.

Он положил трубку и помолчал.

– Нет, любовнице.

Она подошла вплотную и слегка пошатнулась.

– Много их у тебя? – Опьянение придавало ей смелости.

– Достаточно.

Неожиданно для него самого его ладонь легла на ее теплое, обтянутое лайкрой бедро.

– Может, и для меня найдется местечко? – Она мягко поцеловала его в губы.

– Посмотрим по поведению. – Он дернул вверх «молнию» на юбке, одновременно разворачивая ее спиной.

– Нежнее, Цыбин, – попросила она. – Я буду послушной.

Он вздрогнул, услышав, что она назвала его по фамилии, и положил ее грудью на стол…

Во дворе, на крепчающем ветру, испуганно скрипели деревья. На экране будильника застыли четыре нуля, разделенные пульсирующей точкой. Скинув промокшие туфли, он, не включая света, прошел в комнату и взял телефон. Набрав пять первых цифр остановился и, секунду помедлив, положил трубку. Раздевшись, прошел в ванную и, встав под обжигающий душ, старательно намылился шампунем. Жесткая мочалка царапала кожу. Запах ландыша не исчезал.

* * *

Холодный, пронзительный ветер гнал по Неве низкую, серую волну. Графитовые штрихи дождя придавали пейзажу вид карандашной гравюры. Антон вдруг подумал, что осень слишком затянулась в этом году. Ноябрь всегда был в Питере началом заморозков, а сегодня даже наводнение никого не удивит.

Адрес значился по Миллионной улице, но искомая парадная располагалась со стороны набережной. Дверь высокая, двустворчатая выглядела прилично. Звонок был один.

– Кто?

– Уголовный розыск.

Антон вооружился удостоверением и приготовился к словесной дуэли через дверь. Замок щелкнул. Пахнуло ледяным ароматом строгих духов.

На вид женщине можно было дать около сорока пяти. Волосы аккуратно уложены. Косметика. Элегантное старомодное платье из черной шерсти с кружевным воротником.

– Что-нибудь забыли? – Голос у нее был властный, но тихий.

– Извините?

– Если вы по поводу Иннокентия, то ваши сотрудники были вчера. – Она смотрела словно в пустоту. – Я рассказала все, что знала. Комнату его обыскали.

Антон виновато улыбнулся:

– Простите, я понимаю ваше состояние, но нам придется еще не однажды беспокоить вас, причем задавая, возможно, одни и те же вопросы. – Он снова улыбнулся. – Специфика работы.

– Толку-то от вашей работы. – Ее лицо оставалось неподвижным, как гранит. – Проходите. Только обувь снимите.

Прихожая была просторная и квадратная. Стены сплошь закрыты стеллажами, полными книг. Рассмотреть их получше Антон не успел.

– Направо проходите. – Она распахнула дверь. – Кофе не держу. Могу предложить чай.

Нутро требовало чего-нибудь горячего, но Антон покачал головой:

– Спасибо, давайте к делу. У меня еще много работы.

В ее глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.

Диван был кожаным и потертым, словно сошедшим с экрана фильма о тридцатых годах. Остальная мебель ему под стать: солидная, дубовая, не новодел. Много книг. На стенах фотографии в рамках, несколько картин, шашка в ножнах. На столике перед диваном – массивная пепельница из снарядной гильзы.

– Можете курить. – Она села напротив, накинув на плечи пуховый платок. За окном было слышно, как бьется в каменных кандалах разбушевавшаяся Нева. Глаза у нее были жесткие, но блеклые, как погасшие жерла пушек.

Антон достал папиросы.

– Еще раз простите, что я, возможно, буду повторяться. Как ваше имя-отчество?

– Екатерина Васильевна.

– Вы Иннокентию кем…

– Мать.

У него даже рука с зажигалкой опустилась. Она улыбнулась. Еле-еле. На долю секунды.

– Принести документы?

– Не нужно.

Он уже вспомнил: Екатерина Васильевна Солитянская, 1940 года рождения, уроженка Ленинграда, пенсионерка.

«Дай Бог мне так выглядеть в пятьдесят восемь».

– Екатерина Васильевна, вам известны обстоятельства смерти Иннокентия?

– Большей частью из прессы. – Уголки рта слегка опустились.

– Вы знали кого-нибудь из погибших вместе с ним?

– Я вообще старалась знать поменьше о нем и его друзьях.

Антон хмыкнул и выпустил струю дыма. Ее лицо заострялось на глазах.

– Почему?

– Мне это было неинтересно. – Она пожала плечами.

– Он же был вашим сыном.

– Он очень давно перестал им быть. – Она подчеркнула слово «перестал». Произнесла его по слогам. С удовольствием.

Антон вздохнул. Меньше всего хотелось тревожить чужие скелеты.

– Вы знаете, что вместе с ним был крупный латвийский чиновник?

– Это характеризует его не с лучшей стороны. – Она снова вытянула губы в прямую линию. – Я имею в виду чиновника.

Папироса была сырая и тянулась с трудом. Скелеты подступали ближе.

– Теплыми ваши с сыном отношения не назовешь.

Екатерина Васильевна пристально посмотрела на него. Без интереса. Без раздражения. Тускло.

– Простите, как вас зовут?

– Антон Владимирович.

– Антон Владимирович, я еще раз объясняю, что Иннокентий перестал быть моим сыном, когда я поняла, что в моем доме растет человек без внутреннего стержня. Торгаш, слизняк и неудачник.

Антон поежился, словно от женщины исходил холод могильного камня. Ее слова втыкались в пространство, как лопата в чернозем. Его вдруг дернула злость:

– Вы поняли это, купив сына в магазине, или за воспитание отвечал кто-то другой?

Ожидаемого взрыва не последовало. Даже намека на него.

Она встала, поправила прическу и, подойдя к маленькому ореховому шкафчику, достала пачку папирос «Три богатыря» и зажигалку.

– Не вам, Антон Владимирович, упрекать меня в недостатках воспитания.