Потерявшие солнце - Максим Есаулов

В коридоре «накрылась» одна из ламп «дневного света». Мигающий свет неприятно колол усталые глаза. В кабинете Ледогоров и Андронов играли в нарды. Ледогоров, морщась, пил чай.

– Порядок? – поднял голову Стас.

– Спасибо Антону. – Максаков опустился на диван. – Стас, подстрахуй Игоря. Он там явку берет.

– Спасибо не булькает, – Ледогоров покрутил головой, – время бежать в ларек. Ой, как мне плохо!

– Ты-то здесь при чем? – усмехнулся Максаков. – Но Антохе я готов.

– Не хочу. – Антон открыл ящик стола. – Саша, у тебя нитки есть? Мне пуговицы надо пришить.

– Только дратва.

– Не пойдет. Придется идти в дежурку.

– Может, хоть по пивку? – Ледогоров подошел к темному окну. – Я бегу.

– Уломал. – Максаков протянул ему смятую купюру. – Мне одну, светлого, а то еще работать.

– Желание спонсора – закон. – Сашка натянул куртку. – Я мигом.

Они остались вдвоем. Слышно было, как шуршит в предутренней темноте дождь. Наступило расслабление. Не было сил встать и идти вниз.

– «Уличную» сегодня катать будете? – спросил Антон.

– Конечно, – Максаков сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза, – пока не пошел в отказ.

– Он не пойдет. Я чувствую. – Антон тоже закрыл глаза и положил голову на спинку дивана.

– Ты где служил?

– Там же, где и он. В Кандалакше.

– В тебе актер пропадает.

– Спасибо.

– Он на тебя как на Бога смотрел.

– Я воплощаю его несбывшуюся мечту.

– А его сбывшуюся мечту воплощает мертвый художник.

– Пожалуй…

– Мистерия: два мнимых «афганца» нашли друг друга.

– Только труп настоящий…

– Тебе приходилось убивать?

– Мне приходилось умирать.

– Тоже не слабо, но это разное.

– Ты знаешь?

– Имел счастье.

– Не завидую.

– Правильно.

Кто-то прошел по коридору мимо дверей. Несколько человек. Антон прислушался. Дверь напротив заскрипела и хлопнула. Наверное, вернулся Полянский. Похоже – не один.

– Миша, ты сколько «на мокрухах сидишь»?

– Шесть лет.

– На психику не давит?

– По-всякому…

– Как думаешь, он нормальный?

– Градусов? Абсолютно. Он просто дешевый продукт времени.

– В смысле?

– Умение убивать – ныне в ряду человеческих ценностей. Посмотри, кто кумиры подростков и домохозяек: «Бесноватый», «Помеченный», «Глухой». Лихие мозголомы – гроза «плохих ребят». А на раздаче те, кто клеит таблички «плохой» или «хороший». Но это еще не апогей.

Антон открыл глаза.

– Есть и дорогие продукты времени?

– Да. – Максаков почувствовал его взгляд. – Деликатесы. Эстеты. Те, кто находит для всего философское обоснование и в нем остро нуждается. Интеллигенция смерти. Аккуратные, предусмотрительные, скромные. Не холодные суперпрофессионалы. Утонченные маэстро – самоучки. У них нет алгоритма. Полная антилогика поступков.

– Ты с такими сталкивался?

– Бывало…

– Их можно переиграть?

– Если не зацикливаться на победе во что бы то ни стало.

– То есть?

– Просто делать все, что нужно. Когда-нибудь они ошибаются. Главное – заметить ошибку.

– Совсем охренели капиталисты! – Ледогоров ввалился в кабинет с видом переплывшего океан. – Все ларьки закрыты. Пришлось почти к метро бежать. Мишка, держи свою «тройку».

– Пойду все же нитки стрелять. – Антон с трудом вылез из объятий дивана. – Без пуговиц как-то неудобно.

В дежурке творилось, как всегда, черт-те что. На полу возле камер лежал здоровенный детина, связанный «ласточкой», и орал что-то про «фашистов в фуражках». Первая камера походила на банку селедки – в ней сидело человек пятнадцать малолеток, в нарушение всех правил – обоих полов. Антону даже показалось, что парочка в дальнем углу уже приступила к характерным телодвижениям. У запасного выхода два бомжа скоблили под покраску оконные решетки.

– В церковь звоните, бабушка, я вам уже говорил! – Обычно спокойный Новоселец с остервенением бросил трубку. Телефон сразу затрезвонил снова.

– Вася! Возьми «ноль-два»! – заорал он и, повернувшись к Антону, полез за сигаретами: – Тебе чего?

– Нитки есть? – Антон показал рубашку. – Чего? Вешаешься?

– Дурдом! – Костя наконец закурил и кивнул на неумолкающую «ласточку». – Этого урода насилу успокоили. Потом Бенереску, ваш дежурный, на краже целый притон накрыл. Вон переправил сюда толпу недоносков, а держать негде. Во второй камере две наркотки по «сотке» закрытые, а в третьей мужик по розыску, за Петродворцом. Мера пресечения – арест, а приехать могут только утром – машин нет. Я их понимаю…

Он перевел дух.

– Еще бабка задолбала! Ангел ее изнасиловал! Дева Мария, блин!

В стекло постучали. Средних лет милицейский полковник в плаще, с папкой под мышкой, стряхивал с фуражки дождевые капли.

– О черт! – прошипел Новоселец. – Кажись, проверяющего принесло. Возьми нитки в «спячке», – он показал в сторону комнаты отдыха, – и отваливай.

– Здравствуйте, – голос у полковника был громкий и звучный, – я по поводу прав человека.

На Новосельца было страшно смотреть. Антону на секунду показалось, что того хватит удар – так перекосилось его лицо.

– Одну секундочку! Я только выдам оружие смене! – наконец выдавил он и вскочил с кресла.

Если раньше Антон мог бы высказать сомнения, что можно кричать шепотом, то сейчас он в этом убедился.

– Жопа, – шипел Костя, – быстро всех через задний ход, на хрен.

Малолетки вихрем освободили камеру. Замеченная Антоном парочка едва не падала, путаясь в одежде. Один из подневольных маляров пытался что-то ляпнуть насчет обещанной бутылки, но, получив ускорение, вылетел вслед за всеми. Лежащий буян, видя что-то непонятное, даже приутих. В следующую секунду во рту у него оказалась какая-то тряпка.

– Значит, так, – Костя обращался к двум молодым милиционерам, – быстро выносите эту тушу за гаражи. Пережидаете и по моему сигналу приносите обратно. Отпускать его нельзя, а развязывать времени нет.

– Но, – протянул один из милиционеров, – там же дождь и…

– Памперсы ему подстелишь! – Казалось, Новоселец хочет удавить тугодума на месте. – Быстрее, блин!

Выскочивший из «спячки» помощник дежурного схватил швабру и с видом милиционера с учебных плакатов приготовился имитировать утреннюю уборку. Дежурный участковый швырнул через дверь во двор недопитую бутьшку пива и углубился в чтение инструкции по противопожарной безопасности времен культа личности. Антон тоже для безопасности схватил со стола какой-то материал, памятуя белый стих, сочиненный одним из талантливых коллег:

«Если ты зашел в дежурку, просто так, от нефиг делать, ты возьми КП в дежурке, потому как, если спросят, вроде был ты делом занят».

Новоселец поправил фуражку, подтянул галстук, огладил руками китель и, отворив дверь, широким жестом предложил полковнику войти:

– Слушаю вас!

Полковник секунду помялся:

– Понимаете, ребята, тут такое дело: у одного человека «права» забрали. Как бы этот вопрос решить?

Антон почувствовал, как дикие колики безудержного хохота начинают скручивать его изнутри. На лице Кости менялись цвета радуги.

Ночь катилась к концу. Дождь продолжался…

* * *

Утро не принесло Цыбину спокойствия. Стоя у покосившейся двери собственной парадной и глядя в серое, моросящее небо, он затягивался табаком и ругал себя за вчерашнюю сентиментальность и слабость. Непрерывно текущие по набережной грузовики извергали облака вонючих выхлопных газов и оглашали район нетерпеливыми резкими сигналами. Было пусто и тревожно. Словно постоянно чутко дремлющий в груди червяк тоски проснулся и начал жевать душу. Убедить себя в сиюминутности слабости не удавалось. Жесткий ветер пронизывал до костей. Не хотелось никуда идти. Не хотелось возвращаться в выстуженную, безжизненную квартиру. Не хотелось ничего… Только уехать.

Окурок полетел в лужу. Дорожка к остановке была грязной, замусоренной, в собачьих нечистотах. Под крышей павильона пряталось несколько человек. Все одинаково серые с утомленными безрадостными лицами. Цыбина всегда поражало одинаковое выражение лица у большинства окружающих. С печатью тревожного ожидания. Причем независимо от уровня жизни и финансового положения. Он остановил такси, чувствуя на себе неприязненные взгляды.

Лиговка была забита «пробками». Сквозь запотевшие окна проглядывалась нескончаемая вереница урчащих машин. Телефон Анны молчал и утром. На работе ответили, что у нее сегодня выходной. Трудно было сказать, что его больше волнует: мужская ревность или профессиональная тревога о единственном человеке, обладающем о нем информацией. Слишком обширной информацией. Цыбин неоднократно думал о том, что она – его единственное слабое место. Но очень слабое. Ее участие в РАБОТЕ не являлось гарантией. Хорошие профессионалы могли прекрасно «выкупить» ее на том, что она женщина, запуганная, зашоренная, только помогала, боялась и т. д. Голова у нее соображала хорошо. Просто отлично. Если что – она не упустит такого шанса. Он долго думал – не подставка ли она? После того как той страшной ночью, после стрельбы у «Олимпийского», она сбила его машиной и помогла спрятаться от кишевших вокруг ментов. Он тогда был практически невменяем. Потом проверял ее изощренно и неоднократно. В случайную встречу с недавней любовью при таких экстремальных обстоятельствах особо не верилось. Потом успокоилось. Убедился. Или заставил себя поверить, что убедился. Нужен был кто-то рядом, чтобы восстановиться. Кто-то близкий. Дальше все развивалось в духе типичных голливудских сценариев…