Холмы России - Виктор Ревунов

Казалось, для праздника только и нс хватало за столом этих двух женщин - Анфисы и Фенн.

Женская красота!.. Какой мужчина нс улыбнется ей, не загорится в речах, соперничая со всеми перед красотой, пьянящей, как пьянит отдаленный запах черемухи памятью о прошедших веснах и ожиданием нового, которое воскресает в пас с зеленым воскресением земли!

Много придумали люди для своего веселья и пополнили свои радости искусством, но без женской живой красоты уныл удел наш, и лишь блеснет ее огонек в улыбке, в глазах, в лукавом слове, как вспыхнет, засмеется мудрое и грешное наше сердце.

Феня села рядом с Юлией и Никанором, напротив Кирьяна.

Вот так бы всегда в их семье и сидеть ей. Так ведь просто! Любят друг друга, и жизни им нет друг без друга, и нужна лишь малая печать в сельсовете, что синим кружком венчает нынче и с той же руки подтверждает смерть.

Так просто и невозможно, пока еще не прошли через какое-то смутное, ненастно ждущее их поле.

Эх, засветала, засветала...

Высоким, легким и сильным голосом запела Анфиса, и тотчас другие женщины, а потом и мужчины подхватили:

Эх, засветала, засветала..-

Снова запевает Анфиса:

Эх, да молода горювала,

Подплелись женщины в лад разными голосами, из разности которых и вкладывалось соцветие песни:

Эх, да пошел, пошел он...

А тут и мужчины басами и напряженным тенорком Пикансра подгрянули:

За другой по лесочку.

Замолкли все на миг, и песня еще отдается в лесу, будто там такой же праздник, п повторяют там песню застолья такие же голоса, что каждый узнавал свои, удивительно ясно отзывавшийся издали голос:

А мне куда, куда идти?

Эх, да идти некуда.

Не пели лишь Феня и Кирькн: глядели друг на друга в колдовстве любви своей, и этой песни, и счастья, что рядом они и с людьми они в этом празднике.

Анфиса учуяла, что где-то за столом молчат. Поглядела на Феню и на Кирьяна, и то, до чего чуть-чуть не дозналась тогда в избе, когда Феня собралась к Мите ехать, открылось теперь.

"Вот и прочь, Митя! Покричишь, побесишься, да и сползешь, как змей с косы",- подумала Анфиса, и голос се выше и сильнее прежнего весь уже отдался последним словам песни.

Эх, да пойду я, пойду,

К темпу омуту.

Да какое же это колдовство - русская песня, когда сойдутся вот так голоса, словно гением настроенные, чтоб так петь, чтоб в песне так чутко было сердце к голосу печали, что сразу и повелела отойти веселью своим напоминанием о смятеньях гордой и несмиренной любви человеческой.

Пели и на другом конце хутора, и где-то за площадью пели за каждым столом свое, а издали, если прислушаться, сливалось все в одно, как разные травы сливаются в луг, как разные судьбы сливаются в одну судьоу народную, в которой этот праздник был и неведомым прощанием с друзьями, с последним летом родной земли перед тяжким крестом ее.

Проводили эту песню и встретили новую за полными стаканами.

Заметил Никанор, что одна четверть уже иссякла.

- Киря, сходил бы ты в наш арсенал.

Кирьян взял пустую четверть, положил ее па плечо и пошел в избу для наполнения посуды из резервных кувшинов.

- Для кого это вы своего Кнрю так бережете? - сказала Анфиса Никанору и Гордеевне.- Не пророс бы, милый, как несжатый колосок на жниве. Или жниц нету?

- Есть, да серпы их его не берут,- ответила Гордеевна.

- Что же это за серпы, раз нс берут?

- Может, и взял какой, да родителям теперь не докладывают.

- Все ученые теперь,- вступил в разговор Порфирий Игнатьевич и снова получил предупреждение от коленки жены: тебя, мол, не спрашивают.- Они теперь и жены такие пошли: слова нс скажи, нс больно-то охота под их серп голову вешать. Вот примерно моя,- сказал Порфирий Игнатьевич и подальше убрал от жены свою коленку.- Выпить чуть захотел - она коленкой тебя жмет под столом. Слово сказал - опять ее коленка, как местная власть, указует тебе. Иной раз с праздника придешь, так неделю хромаешь, так она тебя своей коленкой натрет.

За столом смех над немудреной этой шуткой.

- Годков уж целый мешок, вот и хромаешь под таким грузом,-был ответ жены.-А коленка у меня, как пух!

- Вот про это и хочу сказать. Не спешить надо себя под серп обрекать, а походить лет так до полета. И взять уж молодую, со свежими силами, как моя: сорок уже ей, а она на работу впереди девчат бегает. Пока я дойду, она уж все дела сделает. Сяду, покурю, да и назад. Пока приду, и дома все готово. Опять сел, покурил.

- А если она с такой прытью да к молодому? Пока ты по своей раскорячке дойдешь, она и с молодым намилуется и дома наспится до твоего обратного хода на последних силенках,- весело, громко говорит Анфиса.- Вот и успей за ней на работу, когда у тебя со вчерашнего похода еще ноги подкашиваются... Одно и остается:

сел, покурил... Брать надо старше себя. Ты па работу бегом. А она потихоньку, пока соберется, ты уж назад с работы. Ты в постель, а она к тебе со свежими силами.

Ты глаза закрыл, а она опять будит тебя - обниматься:

не ей, а тебе завтра на работу бежать. Вот жизнь!

- Бабе жизнь, а мужу тут какая радость? - сказал Порфирий Игнатьевич из любопытства, что ответит Анфиса.

- Какая тебе еще радость нужна? На работу ты бегаешь-силы есть, слава богу, и на жену хватает. А то какая жизнь с молодой? И на работу не бегал, т-олько отставал по всем нормам. А тут ты, как знатный человек, по всем нормам впереди. За это и орден можешь получить. Куда и повыше двинут, с орденом-то. А там уж не бегают, а сидят в креслах, а все вокруг тебя бегают.

- Вот сагитировала меня Анфиса - на старой женюсь, а ты, Марья, развод давай!

- Развод тебе дам, а самогону уж нет,- сказала и убрала от мужа стакан. Поставила ему свою рюмочку - А то как перепьешь, непременно с тобою какая-нибудь история случится... Как со львом.

- Да неужели правда? - спросила Юлия.

- Что было, то было, хоть и приврали. Умеют это мужики.

Кирьян поставил на стол полную четверть.

- А на площади что творится. Танцы - дым столоом.

- Пошли, Киря,- позвала Катя.

- Анфиса Ивановна, племянницу вашу разрешите пригласить? - попросил Анфису Кирьян.

- А кто меня пригласит - не молодую, не старую, а самую середочку?

- Разреши,- предстал Новосельцев.

- Так бы кто в жизнь меня пригласил, а то только по праздникам.

Поднялась. Новосельцев сразу под руку ее взял, и, когда шли, нарочно покачивалась Анфиса, он крепче держал ее.

А на площади пять гармонистов уже играли. Кружились пары и па солнечной стороне и под тенью леса, где стоит малиновой запрудой нваи-чай.

Кирьян с Феней втянулись в этот круг под шепоток женщин, которые сразу что-то приметили. Что особенного? Танцуют и мужья с чужими женами, и жены с чужими мужьями и ребятами - всех смешал праздник. Но, может быть, Феня слишком привычно пошла с Кирьяном?

Это-то женщины и подметили со своей падкой до таких историй чуткостью и даже прозорливостью. Все бывает, но тут что-то и виновное было и стыдное.

Взгляды их и шепоток уловила Анфиса:

"Что, сороки? Или мешает вам? Заело!"-и когда Кирьян с Феией пролетели мимо Анфисы и Новосельцева, крикнула она с вызовом мести и радости:

- Как сокол с соколицей!.. Как сокол с соколицей!

Вдруг сразу все схлынули с круга от этого повторенного крика.

Кирьян с Феней неслись по опустевшему кругу, и уйти бы, да играли гармони.

А Анфиса вертела косынкой над головой.

- Как сокол с соколицей!

Феня не выдержала и хотела вырваться от Кирья;:г1, но он как сковал ее своими руками, и она поняла, что надо не бежать, а смеяться.

- Как сокол с соколицей! - бледная в своем какомто исступлении, кричала перед толпой Анфиса.

Новосельцев потихоньку отвел ее.

- Походим чуть, Анфиса Ивановна.

Чуть только и отошли, лишь скрылись за куста гл и, как сразу и повалилась Анфиса в траву, запричитала по Фене:

- Погубленная ты... Детка ты моя... Прогулял тебя душегуб... Надсмейся теперь над ним. Надсмейся!

Новосельцев взял у Анфисы косынку, вытер слезы ее.

- Как маленькая. Носик твой вытер, а теперь глазки,- и осторожно провел косынкой под мокрыми ресницами.- Глаза-то у тебя какие синие.

Она глядела на него: впервые с такой лаской, нежностью обошлись с ней.

- Не хочется и возвращаться,- поднявшись с травы, сказала Анфиса.

Повела их тропка от хутора все дальше и дальше.

- Не годы бы мои-полюбила бы я тебя, Ваня,-и серьезно и с лукавым смешком сказала Анфиса.

- При чем тут годы?

- Или так полюбить можно?

- Бывает...

- Все бывает, а у меня .ничего не бывает. Все мы, Польщиковы, погубленные. И Фекя погубленная,

- У нее все вперед!!.

- Впереди хорошо, когда хорошо и позади. А то как лошадка к телеге привязанная. А телега-то с злодеями в прорве. Вот и тяни ее. Или нс жалко, как бьется? Она мне что дитя родное. Мать-то с отцом и не видела, сиротинкой осталась. Сильный у нас разлив был, когда родилась. Под избы вода подходила. Вот ночью человек с того бока на лодке перебрался к Павлу Максимовичу - отцу Феии - и передал ему: