Холмы России - Виктор Ревунов

- Сэкономил бы годиков на полета.

- За такой покупкой, дядя Порфирий, очередь была бы. Пока достоишься, и свои отойдут,- сказал Кирьян к удовольствию отца, что так присказал метко.- А потом, как распределять будут? - продолжал Кирьян.-Начальству какие получше годы, счастливые, а остальным - что уж останется. Подойдешь, и всучат лет пятьдесят с какой-нибудь червоточиной или болезнью живота, будешь из избы в хлев бегать, а из хлева в больницу, а из больницы опять в хлев.

Смех за столом над шуткой Кирьяна, и еще больше доволен отец, и мать нс наглядится на сына: ладный-то какой, веселый.

Еще только разливали по стаканам из бутылок. Две четверти, заткнутые сосновыми шишками, нс тронуты пока, стояли в резерве, на виду гостей, чтоб не тревожились за будущее, и для полной уж веры в резервы Никанор заявил:

- Пейте, гости дорогие! Самогона в кувшинах до бровей.

Наполнены стаканы. Гости поглядывают на хозяина:

ему со слова начинать праздник.

Встал Никанор с подбритыми усами, помолодевший после вчерашней бани, где, казалось, выхлестал березовым веником годков с десяток из старости да приоделся:

бело-розовая шелковая рубаха на нем с пояском, так и льет и волнится под ветром.

- За матушку-землю нашу, которой живем. За власть Советскую! За Серп п Молот воеднне, что друг без дружки и нельзя: серп без молота не скуешь, а молот без хлеба не поднимешь. Дай бог вам, гости дорогие, близким нашим и далеким, а по душе родным,- счастье великое, а горе, если не минет, малое!

"Славные какие все,- разглядывала гостей Катя.- Вот были бы такими всегда".

Выпили, и сразу к соленикам потянулись вилки. Соленики с чесноком и укропцем после горечи самогонной обдают рот пахучей сыростью.

- А самогоночка с огоньком!

- Сразу в голову кидает.

- А мне в ноги, потому что голова занята мыслью еще выпить,-сказал Порфприй Игнатьевич.-Ликер я пил в Москве. Тот сразу на смех действует. Тридцать рублей пропил, на трамвай не осталось, а хохочу.

- Лютая самогонка твоя, Никанор Матвеевич.

- Даже очень приятная,-сказала Юлия.-Правда, Катюша?

Катя не дышит. Глаза полны слез.

- Правда,- выговорила она, вздохнула наконец и схватила в горсть бруснику из плетенки, присосалась, глотая сок, чувствуя, как в голове что-то приятно стронулось и поплыло со звуками где-то заигравшей гармони.

"Как хорошо! Почему в праздники такая радость, а в будни этого нет?" подумала она и сказала:

- Вот были бы все и в будни такие, как в праздники, хорошие, веселые, будто все родные, что бы так было всегда!

Гордеевна руку на щеку положила, как это делают, когда дивятся.

- А ты и начни,- сказал Родион Петрович.- Дай своей жизни праздник не по календарю, а от себя.

Выйдешь утром и скажи: "Это мой праздник".

И держись!

- Прпвда! Да ведь так каждый может. И тогда все и в будни п на работе будут такими, как на праздниках.

Как хорошо было бы всем!

Родион Петрович через стол сжал руки Кати.

- Чудо ты, Катюша! Никанор Матвеевич, Гордеевна, что за дочь у вас! Нс знал. Праздники нужны, чтоб человека узнать, ей-богу. А то лишь по страде и по трудодням его определяем, да сколько он классов кончил.

Вот приедет Сергей, мой племянник. Жду! Поезжай-ка ты с ним в Москву хоть недельки на две. В музей, ч театр с ним походишь. Какке сокровища там: и картины, и музыка, и оперы. Он все это любит. Я " родителей твоих уговорю. Вот будет праздник!

К столу, на край лавки, к потеснившейся Гордеевне давно подсел Никита и слушал этот разговор с интересом, даже приостановил Нпканора, когда тот хотел налить ему в стакан.

Родион Петрович высоко поднял свой стакан, в который окунулся листик с ветки липы.

- За праздники нашей жизни. За красоту души. Не бурьян, а зерно сеем мы для цветов и доброй жатвы на нивах родных.

Никита поднялся со всеми. Глаза его раскосились в маслистой улыбке.

- На минутку забежал от своих гостей, с праздником поздравить все лесное начальство. А заодно со всеми поднимаю полный стакан и за красоту... особенно женскую,- добавил Никита и поглядел на Юлию и Марью, так польстив им.

Никита выпил и вилкой подколол соленик, быстро сжевал его: торопился что-то сказать.

- Извините,-обратился он к Родиону Петровичу.- Нс по моему уму подстревать мне к вашему разговору, и совсем не той я учёности, какой вы. Зацепили меня ваши слова, какие вы Катюшке-то сказали насчет праздника. Как это выразились вы? "Выйди утром и скажи:

"Это мой праздник". Это каждый бы не отказался ходить с праздником в душе. Да жизни-то не прикажешь.

Какой уж Федор Григорьевич был,-вспомнил Никита про отца Мити.- И руку подаст, улыбнется. Работает, бывало, и поет. Любимая была V него: "Степь да степь кругом". Слова злого никто не слышал от него. А тронуть кого, боже упаси. Муху не тронет. Любил и святую иконку навестить.

После такого вступления все с любопытством ждали, к чему подведет Никита.

- А вот как жизнь-то завернула - человека убил,- сказал вдруг он.

- Болтаешь ты,- произнес Новосельцев.

- Митя Стройкову во всем признался, сын родной.

Чего уж тут. У Стройкова, уважаемый, не сорвешься.

- А я не верю. По душе Федора Григорьевича не верю. Даже подозревать его в этом нельзя,-сказал Родион Петрович.-Душа его - свидетель. Не он!

- Как это вам поверить? Вам в это и поверить нельзя,- сказал Никита.

- Это почему же?

- Не на праздниках об этом говорить.

- Говорите. Что есть. Прошу.

- Да я и не вспомнил бы. Но вы тут про своего племянника заговорили сынка уважаемой вашей сестрицы и Дементия Федоровича. Как он, Демснтий-то Федорович, с Жигаревьш рыбку ловил, когда гостить приезжал.

- У них старая дружба была,- сказал Родион Петрович.

- Да какая! Бывало, Дементий-то Федорович от своей военной обмундировки и сапожки ему пришлет, хромовые, на лосиной подкладке. Носи да форси. Три пары лежало. Зато и встречал он его, как брата родного. На бережку усядутся с мадерцей. А вокруг мадерцы чего только нет! Колбаска всякая, икра. И вы, и вы, Родион Петрович, рядышком. Вот и поверить вам нельзя, что Федор-то Григорьевич убийца, дружок зятька вашего. Не видать чего-то его третье лето? Слышал, будто ГПУ забрало?

- Это вам, как вижу, очень хотелось сказать! - проговорил Родион Петрович.-Сожалею, что не могу вам ответить.

- Простите, не придумал, а что есть говорю. Вы правду-то с законами и сами любите. Глухарика какогонибудь в лесу уж не тронь. Он для вас дороже человека.

Глухарик улетел, а с людьми жить надо.

Новосельцев встал.

- Никита Васильевич, а не просвежиться ли тебе в Угре? Разреши, поможем тебе всей компанией. Это нам труда не составит разок-другой окунуть тебя.

Никанор сразу поднялся, учуяв, что ссора угрожает празднику.

- А вино-то, гости дорогие, скучает. Выпьем-ка за наш лес, чтоб век стоял соснячками да березничками и чтоб всякая малая птаха в нем и тихая былинка радовалась.

Никите стакана не хватило, этого как-то никто не заметил, и, постояв мгновенье в одиночестве, когда все чокались, он сказал:

- Никанор Матвеевич, Гордеевна, прошу вас с детьми и всех за моим застольем посидеть.

Хотел ж было идти он.

- Спасибо,- сказала ему Гордеевна. Глянула - все чокаются, а Никита так стоит. Как же это она так проморгала?.. И с поклоном, будто ничего и не случилось, поднесла свой стакан Никите,-Не обижайте уж нас, выпейте с нами, Никита Васильевич.

- Век вашу заботу не забуду,- сказал он так, что и понять было невозможно: благодарил или грозил, что у чужого застолья словно выпросил этот стакан.

* * *

Не успел уйти Никита, как у стола появилась Анфиса и с улыбкой, певучим голосом поздравила всех, пожелала всем счастья, и ей были рады, и сразу нашлось ей приятное место рядом с Новосельцевым.

- А как загорюсь я от него, молодого, одинокого? - улыбаясь с некоторым даже смущением, сказала она и, отмахнув сзаду юбку,- нс помялась бы - села.

- Колодезь рядом. Сгореть не дадим,- заверил Анфису Порфирий Игнатьевич, приглядываясь к ней, и за этот свой взгляд, слишком задержавшийся, получил довольно-таки сильное предупреждение под столом от коленки жены.

- На мой огонь, Порфиша, и река причсрпается,- ответила Анфиса, поправляя волосы, из-под которых поблескивали в мочках ушей маленькие золотые сережки.

- Что ж ты Феню нс позвала?- посожалела Гордеевна.

- Загулялась там с соседями.

- Катюша, ты сходила бы,- попросила Гордеевна Катю.

Вот пришла с Катей и Феня, скромно, почти буднично одетая, но в этой скромности ярче казалась красота ее лица, чуть бледного от скрываемых тревог, и эта бледность лишь усиливала яркость губ ее.

Так и сама природа, в пример нам и для подражания, показывает в любом цветке, как контрастно ярок цветок в скромной зелени своих листьев.

Казалось, для праздника только и нс хватало за столом этих двух женщин - Анфисы и Фенн.