Хороший сын - Роб ван Эссен

сложены письма с отказами от всех крупных издательств того времени.

В середине шестидесятых, когда мне было года четыре, а сестре на четыре года больше, родители вернулись в лоно церкви своей юности. Жили мы тогда в Амстелвене, в новом зеленом районе с рядовой застройкой[14] и галерейными домами[15]. На этот раз инициатива принадлежала матери. Она никогда не переставала верить в Бога, к тому же она, похоже, скучала по родным, от которых на время безбожного периода отдалилась, – как бы то ни было, она хотела вернуться в церковь и угрожала уйти от отца, если он не последует за ней. Отец последовал. Вероятно (опять-таки, вероятно, родители никогда об этом не говорили), письма с отказами от издательств тоже сыграли свою роль; вернувшись в лоно церкви, отец вдруг оказался первосортным автором христианских книг для детей и востребованным колумнистом в газетах педагогической направленности. Ни о каких отказах речи больше не было; в реформатской среде литературный порог был гораздо ниже, чем в настоящем мире.

Чтобы отметить начало новой (или возврат к прежней) жизни и обеспечить себе более подходящее окружение, родители вместе с нами переехали в Рейссен, глубоко христианский городок на востоке Голландии, где большинство жителей по воскресеньям ходили в одну из бесчисленных церквей два раза. В Рейссене было огромное количество церковных приходов. Мы были членами Реформатской общины Нидерландов и Северной Америки, как и большинство моих одноклассников в начальной школе, куда я ходил с шести лет; но и другие дети из класса посещали по воскресеньям другие реформатские церкви, едва ли менее строгие, вероятно даже более. Многочисленные церкви и церквушки доминировали в городской перспективе, являясь формообразующим элементом пейзажа, причем некоторые из них были не больше гостиной, а в других спокойно разместилось бы три тысячи верующих.

Церковные расколы происходили с завидной регулярностью, обычно из-за расхождения во взглядах на единственно верную интерпретацию какого-нибудь библейского текста, после чего те, кто расплевался с остальными и объявил о выходе из общины, раскошеливались на то, чтобы где-нибудь на пустыре было скоропостижно воздвигнуто здание новой церкви. Нередко можно было увидеть на улице скандалящих людей (в основном мужчин), бросающих друг другу гневные реплики, невразумительность которых происходила не из-за того, что произносились они на диалекте, который для моего сформировавшегося на востоке страны слуха так навсегда и сохранил определенную долю непонятности, но объяснялась тем, что мужчины осыпали друг друга цитатами из текстов, созданных в семнадцатом веке. Один из них уже перешел в другую общину или только собирался, а второй призывал его к ответу, и эта борьба велась обеими сторонами с привлечением худо-бедно выуженных из глубин сознания библейских текстов, с полной самоотдачей. Если бы в то время можно было сделать воскресным утром съемку нашего городка с воздуха, то было бы видно, как одетые в черное фигурки семейным подрядом выдвигаются из своих домов и направляются к различным церквям, объединяясь по дороге в колонны, которые по мере приближения к храму за счет притока новых прихожан с боковых улочек становятся все многолюднее. И если бы такую съемку проводили каждое воскресенье в течение многих лет, то можно было бы увидеть мельчайшие изменения в узоре этих линий. Большинство верующих продолжали ходить в ту же церковь, в которую были определены с самого детства, но другие, с незапамятных времен посещавшие вместе с соседями один и тот же приход, могли на глазах опешивших участников колонны внезапно свернуть на боковую улочку и в первый раз отправиться в другую церковь. Какие-то линии истончались, какие-то становились толще, в зависимости от популярности определенного пастора или церкви. Иногда появлялись новые, поначалу пунктирные линии, если где-то открывалась новая церковь, иногда можно было увидеть, как из разных кварталов практически неразличимые штрихи сходятся в одну точку, где вовсе не было церкви, значит, кто-то основал новое религиозное сообщество у себя в гараже.

С безопасного расстояния эти поносящие друг друга при помощи библейских текстов мужчины и петляющие воскресным утром по городу колонны могли бы показаться забавными, но для самих участников действа на карту было поставлено все. И это не было игрой, речь здесь шла о жизни и смерти. Внутри одной семьи разногласия по поводу верной интерпретации слова Божьего разрастались порой до таких размеров, что живущие под одной крышей могли решить искать спасения в разных церквях, после чего – в том числе из-за запрета на развод – напряжение в таком доме усиливалось до невыносимой степени. Ведь речь шла о судьбе, которую каждому после смерти на веки вечные определит Всевышний; и при этом не столько о местечке в раю, сколько о путевке в ад.

Мои родители были знакомы с адом еще с детства. Для нас с сестрой все это было внове. Нас не только пересадили из красивого, построенного с размахом района в Амстелвене, полного света, неба и пространства, в дом рядовой застройки в мрачном маленьком сообществе в совсем другой части страны, где было радио, но не было телевизора, к тому же это сообщество лишь преддверие совсем другого существования. Мы вдруг оказались лицом к лицу с каким-то Богом и Книгой, в которой излагалось Его слово и то, как следует себя вести; где вся жизнь была подчинена вопросу о том, куда ты попадешь после смерти.

Библейских текстов, дающих представление о рае и аде, было совсем мало, и написаны они были не детским языком. Изображений в церкви не допускалось, они считались идолопоклонством. Детская Библия, хоть и иллюстрированная, не содержала картинок рая или ада; как они выглядят, знал только сам Господь и те люди, кто уже там, строить предположения об этом нам не дозволялось. А страха перед адом становилось все больше. Языки вечного пламени, в которых придется гореть вечно! О том огне, с которым мне доводилось встречаться (а встречался я с ним на удивление мало), мне было известно, что он гаснет, когда заканчивается топливо. Как может вечно гореть мое маленькое тельце? Не помогало и то, что сама доктрина была очень нечеткой. Нельзя грешить, это понятно. Что такое грехи, было определено не только в десяти заповедях, к ним добавлялась также целая подборка грехов производных или включенных в канон позднее, начиная с езды на велосипеде по воскресеньям и заканчивая просмотром телевизора. Если после смерти ты рассчитывал на местечко в раю, нужно было просить прощения за грехи, которые ты совершаешь неминуемо и независимо от собственной воли. С другой стороны, Господь в своей мудрости еще до начала времен определил, кому будет спасение, а кому вечное проклятие. Сколько бы ты ни молился, как бы сильно ни стискивал ладони и ни зажмуривался, вполне могло быть, что ты уже погиб. Избран или изгнан – звучит как будто похоже, но разница огромная, и это на веки вечные.

Отсутствие изобразительной традиции первое время меня спасало. Настоящий страх я почувствовал, когда родители взяли нас с сестрой на пасхальный костер. Идти было недалеко, на пустырь на границе города. Смеркалось; когда мы пришли, гигантский костер из дров и веток уже был разожжен, зрителей собралось прилично, и хотя мы стояли не в первых рядах, я чувствовал жар от костра. Он был огромный, высотой с дом, было ясно, что гореть он будет долго, но все же не вечно. Было жарко, было опасно, но даже если бы огонь вдруг перекинулся в нашу сторону, то мы бы смогли убежать, потому что он был только с одной стороны. Но что было бы, подумал я, если бы весь пустырь, на котором мы сейчас стоим и смотрим на пасхальный огонь, сам был верхушкой огромного подготовленного костра, величиной со всю нашу провинцию, величиной со всю Голландию, с весь мир, верхушкой огромного пасхального костра, который поджигают где-то внизу, так что мы еще очень долго ничего не заметим, пока в какой-то момент не увидим на горизонте дым, со всех сторон, на севере, на юге, на востоке и на западе, и потом появятся языки пламени, сначала далеко, а после все ближе, отовсюду, так что бежать будет некуда, и еще нас всех разнесет в разные стороны, потому что верхушка костра начнет потихоньку оседать и в конце концов провалится, как происходит сейчас у меня на глазах, мы потеряем друг друга из виду, и земля раскалится, и ты сам