Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века - Андрей Андреев

Годы учебы будущих профессоров в университете совпадают с периодом расцвета Дружеского ученого общества, тесно связанного со студенческой средой. При помощи куратора Хераскова общество имело возможность материально поддерживать подающих надежды студентов, оплачивать их образовательные поездки за границу. «Биографический словарь» позволяет установить, что с кругом Хераскова и Новикова были связаны Чеботарев, Страхов, Прокопович-Антонский, Гаврилов, Аршеневский. В 1781–1783 гг. в заграничную поездку (Лейденский университет — Париж) для изучения естествознания отправляется Политковский, а в 1785 г. путешествие через Францию и Германию совершает Страхов, чтобы, по поручению Хераскова, изучить состояние заграничных университетов и их достижения, которые можно было бы применить в России. Поездка Страхова, видимо, сопровождалась выполнением и некоторых масонских поручений и финансировалась Дружеским ученым обществом (Страхов получил степень мастера в университетской масонской ложе)[88]. Несомненно, что заграничные путешествия имели огромное значение для формирования мировоззрения молодых ученых. В Европе они соприкасались с представителями передовой мировой науки, приобрели бесценный научный опыт. Ф. Г. Политковский защитил в Лейденском университете диссертацию на степень доктора медицины, в Париже мог слышать лекции Лавуазье и Ламарка. Страхов, готовившийся во время своей поездки к преподаванию риторики, вез рекомендательные письма к русским вельможам, жившим за границей (Разумовским, Голицыным), открывавшие ему двери салонов культурной элиты европейского светского общества: например, в Париже он слушает известного физика и красноречивого оратора Бриссона, знакомится с аббатом Бартелеми, автором знаменитого «Путешествия Анахарсиса», книги, на которой не одно поколение молодых людей знакомилось с основными идеями века Просвещения (эту книгу Страхов переведет, вернувшись в Россию). Из путешествия Страхов вынесет свое представление о «европейском» типе ученого, которому постарается следовать всю жизнь.

Итак, поколение русских профессоров, преподававших в Московском университете к началу преобразований, своим формированием во многом обязано деятельности Дружеского ученого общества, усилиям Хераскова, Шварца, Новикова. К началу XIX в. полученный импульс уже в значительной степени затухает. Профессора, средний возраст которых приближался к 50 годам, доживали свой век, хотя московские студенты еще восхищались отдельными яркими личностями — Страховым, Политковским. Образ жизни, который вело большинство профессоров, не отличался яркими красками. Круг их общения не выходил за пределы университета, все они образовывали дружескую компанию, возникшую еще в молодости и резко отделенную от остального общества. Члены этой компании — Страхов, Панкевич, Антонский, Политковский, Сохацкий, Брянцев, Гаврилов, Аршеневский, Снегирев — обычно обедают вместе в доме у одного из друзей. Они часто отправляются вместе гулять: их любимые прогулки — в Измайлово, вдоль Москвы-реки, по Калужской дороге к Донскому монастырю. В Донском монастыре архимандритом служит брат профессора Прокоповича-Антонского Владимир. На обедах у него бывал Н. Н. Сан д у нов, еще служивший в Сенате, X. А. Чеботарев, некоторые студенты. Эти обеды не слишком отличались монастырской сдержанностью. «Посреди высоких лип, пьяных монашеских, Харитона Чеботарева лиц и бонмо обер-секретаря Сандунова приносил я чистую жертву Бахусу прекрасным пуншем, пивом и Венгерским», — пишет в дневнике студент Н. Тургенев[89].

Здесь нужно отметить, что пристрастие к спиртному не миновало многих профессоров университета и эта черта ничем не выделяла их из рядов неблагородного, «пьющего» сословия российских жителей. Нужны были почти героические усилия, чтобы расстаться с привычками молодости. Например, профессор Панкевич еще со студенческих лет сильно пил, но его вылечил Политковский, поставив Панкевичу фонтанель на левую руку, которую тот с тех пор постоянно держал за пазухой, так что во всем обходился без ее помощи, даже когда лечение кончилось, за что и прослыл одноруким. Ему пришлось поменять и другие привычки: он отвык от табака настолько, что не терпел и запаха его в комнате, где кто-нибудь курил. Хорошо помнивший Панкевича И. М. Снегирев ставил его в пример как человека честного и прямодушного, победившего свою натуру. Панкевич жил один, сам себе готовил и прибирал, всегда ходил пешком, даже отправляясь в далекий Донской монастырь, который очень любил. Чтобы не тратиться на извозчика и вместе с тем побороть дорожную скуку, он брал с собой мешочек каленых орехов; это называлось у него «ехать на орехах». В городе он никому не кланялся, не делал визитов, сам принимал гостей изредка и тогда допускал единственную роскошь — поил их самым лучшим, дорогим чаем[90].

Фигура Панкевича, действительно, типична, если мы говорим об образе жизни московских профессоров старшего поколения. Их неизменными чертами были скромность, бережливость, некоторая замкнутость, застенчивость. Не посещая ни званых вечеров, ни светских развлечений, они ограничивались народными гуляньями под Новинским или на Пресненских прудах, где попадали в среду таких же простых людей, какими чувствовали себя сами; регулярно ходили в церковь, а по праздникам в Успенский собор. Неуютное чувство, ощущение неловкости заставляло их избегать светского общества. Однако настоящей душой всей компании профессоров был человек неординарный, выделявшийся из общей среды, о котором современники оставили совсем иные воспоминания, — П. И. Страхов.

«Редко увидишь такого человека — статного без принуждения, величавого без напыщенности, красивого без притязательности, вежливого без манерности. Сам вид его внушал уважение»[91]. Петр Иванович Страхов родился в семье священника, выходца из дворян, и своим дворянскими корнями очень гордился. С ранних лет поступив в гимназию университета, он окунулся в атмосферу новиковского кружка. В 20 лет он — личный секретарь Хераскова, талантливо играет в пансионском театре, под руководством Новикова занимается переводами, в том числе трудов Сен-Мартена, давшего название московским мартинистам. В 26 лет он отправляется в Европу, откуда возвращается сложившимся ученым, готовым занять кафедру российского красноречия. Но эта кафедра за время его отсутствия оказалась занята, и на несколько лет он получает должность инспектора университетской гимназии, а с 1789 г. после смерти профессора Роста вступает на освободившуюся кафедру опытной физики. Всесторонняя образованность и талант оратора позволили Страхову за несколько лет вывести свой предмет в число самых популярных в университете. Его лекции сочетали красноречивое изложение материала и интересные опыты. Из аудитории до квартиры профессора провожали толпы слушателей, которым он дорогой давал ответы на вопросы. Благодаря своему приятному голосу Страхов не только сам с блеском выступал в публичных собраниях, но и читал речи за других профессоров — Брянцева, Панкевича, Чеботарева — так, что последний плакал при этом. Необыкновенная память его поражала воспитанников университета — за 25 лет инспекции над гимназией он помнил всех ее учеников по именам[92].

Страхов был в полной мере светский человек, любил театр, который, как он считал, учит светской благопристойности. Особое уважение к Страхову чувствовал М. Н. Муравьев, между ними существовало полное взаимопонимание относительно целей и средств университетских реформ. Именно в ректорство Страхова созданная Муравьевым ученая республика достигает расцвета.

Не меньшую симпатию испытывали к нему его друзья-профессора. Особенно дружил Страхов с профессором философии Брянцевым, жившим вообще очень уединенно и почти нигде не бывавшим. Снегирев вспоминает, что вне университета Брянцева можно было увидеть только в Успенском соборе, вместе со Страховым, всегда у одной и той же колонны. Брянцев сопровождал Страхова в Нижний Новгород, когда они спасались от французов в 1812 году. Из других его коллег назовем X. А. Чебота рева, с которым Страхова связывало давнее масонское товарищество. Многие соседи Страхова по университетским квартирам пользовались его прекрасной библиотекой, как передают, одной из самых богатых в Москве, содержавшей, кроме книг, собрание летописей, писем, монет — богатство, равное целому музею университета. Все эти коллекции погибли в московском пожаре, так же как и библиотеки многих других профессоров, известных в Москве библиофилов. Там же сгорели и дневники Страхова, в которых он описывал свою жизнь в университете и путешествие по Европе — уникальный исторический источник!

Благодаря выдающемуся положению среди профессоров Московского университета Страхов и в университетском совете играл особую роль — как во время своего ректорства, так и после этого. Его биограф пишет, что половина профессоров (как мы теперь понимаем, это именно те старые профессора, о которых мы только что говорили) не подписывали журнал совета, прежде чем его подписывал Страхов. В его отсутствие откладывалось решение важных проблем[93]. Таким образом, те профессора, которые по складу своего характера не слишком активно участвовали в делах университетской республики, делали Страхова выразителем своих интересов, представителем, может быть, самой крупной партии в университетском совете.