Василь Быков: Книги и судьба - Зина Гимпелевич

Гибнут наши, умирают немцы, погибают молодые и старые, добрые, злые, паршивые — и кто виноват? Один Гитлер? Нет, я чувствую, что не один Гитлер. Ведь он не первый и, наверное, не последний, кто хочет подобрать под себя других; испокон веков владеет людьми неутолимая жажда власти, жажда взять верх над другими, навязать свой порядок и образ жизни. Разве же это первая или даже последняя война? Огромная нетерпеливость владеет миром, который давно уже залит людскою кровью! Мне хочется закричать, завыть, как немому на все поднебесье, страшно, не по-человечески выругаться[96].

А дальше — страшное признание Лозняка о его потаенном желании: «Мне хочется добить этого немца, добить без злости, но поиздевавшись, в отместку за смерть друзей, за свои муки, за те колеи..»[97]. Человечность Лозняка, однако, не позволяет ему поддаться этому недоброму чувству.

Но не только образ главного героя усложнился и обогатился в романе «Третья ракета». Василь Быков приготовил интересный сюрприз читателю, значительно углубив каждый, казалось, уже знакомый персонаж романа новыми, сугубо индивидуальными чертами. Практически все шестеро солдат, не считая эпизодических персонажей, сбросили некоторую наивность героев первого быковского романа и обрели, по сравнению с ними, больше «мяса, костей и крови». Так, командир батареи сержант Желтых — гораздо более объемный, слаженный и весомый характер, чем его старший брат Карпенко из «Журавлиного крика». Сержант Желтых, как и Карпенко, погиб одним из первых, однако его наряд, за исключением Лешки Задорожного, струсившего и получившего за попытку к измене от Лозняка то, что Овсеев получил от Глечика, — самосуд, — продолжал бороться с врагом буквально до последней капли крови. Задорожный, тип, безусловно отрицательный, фразер и донжуан, выхоленный красавчик и хвастливый эгоист, тем не менее, пока все эти качества не выявились, в начале романа выглядит живым и веселым «своим парнем». Сирота Кривенок, чья жизнь была не легче, чем у Свиста или Пшеничного, тоже не так прост, как может показаться поверхностному читателю; он был первоклассным солдатом, отличным товарищем. Обезображенный лицевым ранением, безнадежно и страстно влюбленный в медсестру Люсю (которую в разной степени любил весь наряд — кто по-отечески, как Желтых и Попов, а остальных влекла к ней ее женственность), он не раз показал чудеса храбрости и военной сноровки. Тяжело раненный в последнем бою, Кривенок теряет интерес к жизни, как только понимает, что Люся убита. Роль экзотического по национальности персонажа (в прошлом романе это был еврей Фишер) в «Третьей ракете» отдана еще более необычной фигуре — якуту Попову. Он плохо говорит по-русски, непривычен в общении, а потому и малоприятен для окружающих в начале романа… Хотя и это не совсем так: Желтых и Кривенок, старожилы артиллерийского наряда, глубоко уважают Попова и считают его сердцем батареи — в первую очередь потому, что Попов — гениальный наводчик, безукоризненно дисциплинированный и терпеливый солдат. Он становится командиром батареи после смерти Желтых, и именно благодаря его искусству батарея сумела остановить бешеную атаку немцев, которая стоила Попову жизни. Кроме Лешки Задорожного и Лозняка на этой батарее служит еще один новенький — разжалованный в рядовые после немецкого плена солдат Лукьянов. Постоянно страдая от малярии, Лукьянов неплохо служит, поэтому Лозняк и другие солдаты спокойно выслушивают постоянные его жалобы на якобы несправедливое наказание, которое ему вынесли из-за случайного, насильственного пленения. После ранения и накануне своего мучительного конца Лукьянов, сын профессионального военного, известного в армии своей смелостью и умением воевать командира, рассказывает Лозняку о своем проступке, о том, что в плен он сдался сам, сознательно и что толкнула его на это собственная трусость. «Всю жизнь я боялся. Всех… Всего! И напрасно…» — признается он смущенным его искренней исповедью Лозняку и Люсе незадолго до смерти. Лозняк много думает о нравственных мучениях Лукьянова, о причинах его страданий, сочувствует ему, но в то же время не представляет себя в плену, который для него лично страшнее смерти.

Для быковского поколения (а Лозняк — одногодок писателя) попасть в немецкий плен означало бесчестье на всю оставшуюся жизнь. Даже в царской армии отношение к плену и пленным было достаточно суровым, однако в советское время эта ситуация тяжелейшим образом усугубилась до полной бесчеловечности. Во время войны (да и много позже) плен воспринимался как нечто позорное, если не предательское, а человек, побывавший в плену, был со всех точек зрения сомнительным. Позже Быков кардинальным образом изменил свое отношение к плену. Мы подробнее поговорим на эту тему, когда придет время рассматривать такие его работы, как «Карьер», «Сотников», «Стужа» и многие другие. Да и сюжет «Альпийской баллады», нашего следующего произведения, который связан с пребыванием героев в немецком плену, дает много материала к этой теме. В «Третьей ракете», однако, оба протагониста — и Лукьянов, и Лозняк — воспринимают плен как первичный, кардинальный грех и в то же время как личное несчастье и вину попавшего в плен. Быков в этом отношении частично разделяет и укрепляет официальную точку зрения. Показательно, что наше интервью 2001 года, коснувшееся этого вопроса, подтверждает личную позицию автора, отразившуюся в его ранних произведениях.

ЗГ: Василь Владимирович, как вы относились к ситуации с пленом? Случались, видимо, такие обстоятельства, когда необходимо было сдаться ради сохранения жизни? Вы когда-нибудь предполагали такой поворот судьбы для себя?

ВБ: Никогда. Для меня лично это было бы хуже смерти. Должен вам сказать, что у меня в жизни было много моментов, когда решать нужно было мгновенно: рискнуть жизнью или сдаться в плен. Но плен был не для меня. Однажды, когда я был довольно тяжело ранен в ногу и немцы были очень близко (наш батальон был разбит), я делал все, что мог: бежал, полз, отстреливался, а когда немецкие танки нас настигли, бросал вместе с остальными под танки гранаты, несмотря на то что рана сильно кровоточила. Многие мои товарищи были тоже ранены, но мы все оставались в строю.

Современному читателю необходимо понять, что кроется за этим, мягко говоря, нелогичным кредо: «Умереть, но не сдаться». Помнится, в ходе диалога я напомнила Василю Владимировичу закон израильской армии: солдат обязан сдаться в плен ради сохранения жизни. Он же в ответ повторил несколько раз: «Вы не понимаете и, видимо, не можете понять, да оно и к лучшему, что не можете». Благодаря книгам Быкова и произведениям других писателей военной темы мы, конечно, можем понять, почему его поколение относилось к плену именно таким образом. Помимо воинского долга, героического пафоса войны и чувства товарищества, следует иметь в виду, что противник, не связанный женевскими обязательствами с Советским Союзом, относился к пленным гражданам этого государства неизмеримо более жестоко, чем, например, к британским, французским или американским военнопленным[98]. Но превыше всех перечисленных обстоятельств у каждого советского солдата был страх оказаться военнопленным из-за неотвратимых последствий со стороны драконовской системы: не только они, эти несчастные, страдали в сталинскую эпоху, но и их семьи находились под постоянным подозрением и часто подвергались репрессиям. Да, понять мы можем, однако оказаться на месте этого поколения ни один из нас бы не захотел…

В «Третьей ракете» Быков развивает ту же схему, которую применил в романе «Журавлиный крик»: у каждого протагониста, солдата наряда, есть антагонист; любой из них в разной степени может оказаться антагонистом практически всем. Так, сначала таким героем является сержант Желтых, третирующий новобранцев своей батареи (Лозняка, Задорожного, Лукьянова) много строже, чем Попова и Кривенка. Сразу после его гибели возникает противопоставление — живые и мертвые, постоянно меняющееся в процентном отношении: если сначала это — один к пяти, то в конце, считая Люсю, немецкого танкиста и украинца Панасюка, пропорция уже иная — восемь мертвых на одного живого; иными словами, на одного погибшего немца пришлось семь наших.

Так правдиво и просто показаны причины и следствия невероятных человеческих потерь в советских войсках. В то время как регулярные немецкие войска брали умением, техническим и экономическим оснащением, советское командование воевало в первую очередь живыми людьми. И в первом, и во втором романе Быков показывает условия и называет причины: люди были оставлены без боеприпасов, еды, предметов элементарной гигиены, медикаментов. Коммуникация между нарядами, ротами и другими военными подразделениями была на уровне каменного века. Вот, как следствие, и остался после этого боя только один живой человек, да и тот полубезумный от пережитого.