Крепость королей. Проклятие - Оливер Пётч

– Значит, договорились, – сказал Шарфенек. – А теперь прошу простить меня.

Он встал и разгладил камзол, смятый после долгого сидения.

– Я обещал еще заглянуть к ландскнехтам во флигель. У них сегодня месячное жалованье. Судя по всему, вскоре нам понадобятся их шпаги, кинжалы и кацбальгеры[7]. – Он с улыбкой взглянул на управляющего: – Уверен, вы все уладите, чтобы получить необходимое разрешение от герцога, верно?

Эрфенштайн и управляющий встали и церемонно поклонились.

– Ваш визит был честью для меня, ваше сиятельство, – сказал Рупрехт фон Лоинген. И добавил вполголоса Эрфенштайну: – Ты слышал, что сказал граф, Филипп. Я попрошу герцога об отсрочке задолженных выплат. Правда, только на год и только часть их. Это твой последний шанс! Очень надеюсь, что в скором времени ты получишь разрешение и разделаешься наконец с этой скотиной фон Вертингеном. – Лоинген подмигнул другу: – Как в старые добрые времена, верно, Филипп?

Рыцарь кивнул, а к горлу подступила желчь.

«Как в старые добрые времена, – подумал он. – Ты отращиваешь тут зад, а я делаю всю грязную работу…»

Эрфенштайн закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Вообще-то ему следовало быть довольным – ведь он, по крайней мере, частично добился желаемого. Но это странным образом не переполняло его удовлетворением. Рыцарь задумчиво посмотрел на руку – та еще болела после крепкой хватки графа.

Чувство было такое, словно он обжегся.

Позже, когда Филипп фон Эрфенштайн уехал, Лоинген и юный Лёвенштайн-Шарфенек еще немного посидели вместе, молча попивая вино из бокалов. Со стороны флигеля доносился смех ландскнехтов Шарфенека, в окно веяло ароматом зажаренного молочного поросенка. Последний был частью скудных податей, крестьяне только вчера передали его управляющему.

– Печально, поистине печально, что сталось с добрым Филиппом, – пробормотал Лоинген и подлил себе вина. – Хотя тогда, еще молодым, он был одним из лучших бойцов при Гингате. Отчаянный рубака, бесстрашный и готовый на все… Знаете, он ведь тогда спас жизнь императору Максимилиану. Точно бешеный пес, бросился и заслонил его… К сожалению, отбитое копье стоило ему глаза.

Не дождавшись ответа, Лоинген тяжело вздохнул:

– Ну да, сражаться и заниматься хозяйством – не одно и то же. Боюсь, герцогу придется в скором времени подыскивать другого наместника.

– И я так считаю, – ответил Шарфенек с улыбкой.

– Подождите-ка… – Лоинген перегнулся через стол и внимательно взглянул на графа. – Уж не связано ли с этим и решение, о котором вы поведали мне перед приходом Филиппа? Или как? Одно только обстоятельство, что вы согласились выручить наместника… – Он ухмыльнулся, словно только что понял шутку. – Ах вот оно что! А я‑то думал, это христианская добродетель, любовь к ближнему…

– Христианскую любовь лучше оставим святошам, верно? А нам больше по душе политика.

Молодой граф неподвижно уставился в окно, после чего снова повернулся к управляющему:

– Вот еще что, Лоинген. Я не так давно получил письмо, там есть над чем подумать. Хотелось бы послушать, что вы на это скажете.

Управляющий улыбнулся и глотнул еще вина.

– От кого письмо? Уж не епископ ли из Шпейера пишет, чтобы вы чаще заходили в церковь?

– Нет, отправитель куда выше рангом. Письмо от самого императора, тут его подпись и печать.

– От императора?

Лоинген подавился и закашлялся; вино красными капельками забрызгало дорогую мантию. Ему потребовалось некоторое время, чтобы овладеть собой.

– Кайзер правит где-то в испанских владениях. Он, наверное, и понятия не имеет об этих местах. Так что же ему понадобилось от вас?

– В общем, так оно и есть. Его просьба… крайне необычна.

Шарфенек понизил голос и изложил Рупрехту фон Лоингену просьбу кайзера. Когда граф закончил, управляющий откинулся на стуле и задумчиво погладил бороду:

– Вы правы. Просьба и впрямь необычна. Я, во всяком случае, был бы на вашем месте предельно осторожен.

Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек тонко улыбнулся:

– В этом можете на меня положиться.

* * *

Агнес и Матис с тяжелым сердцем ждали возвращения Филиппа фон Эрфенштайна. Наконец, ближе к вечеру, они встретили наместника во внутреннем дворе. Он как раз соскочил с лошади; вокруг него заливалась лаем стая гончих, и рыцарь бросал им ломти мяса. При этом он тихо и доверительно говорил с собаками, как если бы это были его дети.

Агнес невольно улыбнулась. В такие моменты отец казался спокойным и уравновешенным. На охоте или раньше, во время турниров, он расцветал на глазах. Это была прежняя жизнь, которую он знал и любил, – жизнь рыцаря, а не разорившегося пьяного наместника, вынужденного выколачивать подати из голодных крестьян и жить лишь воспоминаниями.

Когда Филипп фон Эрфенштайн развернулся к ним, Агнес поняла, что разговор с герцогским управляющим удался не лучшим образом. Наместник был угрюм. Его лицо, опухшее от выпивки, избороздили глубокие морщины. И сегодня к ним прибавилось несколько новых.

– А, Агнес, – проворчал он. – Хорошие новости, Рупрехт фон Лоинген оказался сговорчивым. Хотя бы на часть выплат согласился дать отсрочку. Так что в этот раз мы, можно сказать, из петли выскочили.

– Это радует. – Агнес нахмурилась. – Но что-то ведь не так, отец? Иначе ты так не хмурился бы.

– Я… расскажу в другой раз.

Эрфенштайн угрюмо уставился перед собой. Матиса, стоявшего подле Агнес, он, судя по всему, даже не заметил. Через некоторое время наместник поднял взгляд на Агнес и окинул дочь недовольным взором.

– Я тебе сотню раз говорил, что мне не нравится, когда женщина носит штаны! – ругнулся вдруг рыцарь. – Это недостойно дамы высокого происхождения… – Он наморщил лоб. – Ты что, ездила верхом? Признавайся! Что люди думают, когда ты в таком виде перед ними появляешься?

– Отец, – нерешительно начала Агнес. – Нам с Матисом нужно кое в чем тебе признаться.

– Ага, – Филипп фон Эрфенштайн устало улыбнулся.

Казалось, он только теперь заметил юного кузнеца, стоявшего рядом с его дочерью. Тот по-прежнему не проронил ни слова.

– Вы двое, верно, отправились в лес вместе с Тарамисом… Хорошо, что сказала. Я бы и так это выяснил.

Агнес покачала головой:

– Я… я не об этом, отец. Но может, нам лучше подняться в зал?

Она оглядела внутренний двор. Маргарета и Хедвиг кормили гусей и с любопытством поглядывали на господ.

– Не хочется, чтобы все тут же об этом узнали, – добавила девушка вполголоса.

Эрфенштайн презрительно фыркнул и принялся дальше подбрасывать мясо собакам.

– В Трифельсе ни у кого нет секретов, заруби себе на носу! Во всяком случае, таких, о которых дочь не смогла бы вслух рассказать отцу. Кем ты себя возомнила? Женою кайзера?.. Ну же, или говори, или оставь все как есть.

– Что ж, ладно. – Агнес стиснула руку Матиса. – Ма… Матис взял из твоего арсенала аркебузу, а теперь еще и наместник Гесслер разыскивает его за помощь бунтовщикам.

Миска выскользнула из рук наместника и упала на брусчатку. Собаки тут же бросились на мясо. Эрфенштайн расширенными глазами уставился на Матиса:

– За что?

– Это… было ошибкой, – с трудом начал Матис. – Я не аркебузу имею в виду, а Пастуха-Йокеля. Просто я так… так разозлился на всех этих толстозадых советников… И просто перестал отдавать себе отчет…

Агнес вздохнула и наступила другу на ногу. Если Матис будет продолжать в том же духе, то действительно договорится до петли.

– Может, лучше будет, если я расскажу? – предложила она тихо.

В глазах Эрфенштайна гнев сменился растерянностью. Гончие подпрыгивали у его ног, но рыцарь лишь нетерпеливо отмахнулся от них.

– Да, возможно, так и вправду будет лучше, – ответил он кратко. – Иначе я собак натравлю на этого ублюдка… Только поживее, псины проголодались.

Агнес прикрыла глаза и одними губами прошептала молитву. После чего рассказала отцу обо всем, начиная с украденной аркебузы и заканчивая бегством Матиса из Анвайлера. Не упомянула она лишь встречу с Мартином фон Хайдельсхаймом. Сейчас действительно было не самое удачное время заговаривать с отцом о его намерении выдать дочь за казначея.

Когда девушка закончила, на некоторое время воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь гусиным гоготом. Маргарета то и дело бросала в их сторону любопытные взгляды, но находилась слишком далеко и ничего не могла разобрать. Агнес с замершим сердцем следила за отцом. Тот напряженно размышлял. Никогда нельзя было угадать заранее реакцию Филиппа фон Эрфенштайна. С тех пор как он начал пить, припадки бешенства все чаще охватывали рыцаря. Хотя иногда он просто раздумывал, молча уставившись перед собой.