Крепость королей. Проклятие - Оливер Пётч

В течение нескольких минут девушка была не в состоянии на чем-либо сосредоточиться. Мир вокруг нее превратился в туннель бурой и зеленой расцветки. Тарамис летел вниз по склону и вдоль полей, как если бы за ним гнался дьявол. В ушах у Агнес по-прежнему раздавался голос Мартина фон Хайдельсхайма.

Они углубились в лес. Сучья и ветви, как жадные пальцы, тянулись к девушке. Она пригнулась к конской шее и втянула терпкий запах пота, пропитавшего шкуру Тарамиса. Этот запах понемногу ее успокаивал. Агнес постепенно приноровилась к скачке и позволила коню выбирать дорогу. Они скакали вдоль узкого хребта, в северной оконечности которого располагался Трифельс. Мимо пронеслась древняя крепость Анебос, от которой осталось лишь несколько фрагментов стен, за ней последовала высокая, как башня, скала. Наконец впереди показалась крепость Шарфенберг, еще одна заброшенная крепость, расположенная недалеко от Трифельса. Только теперь Агнес замедлила ход. Тропа была скользкая и крутая – не хотелось без нужды подвергать Тарамиса опасности.

Девушка взглянула на крепость Шарфенберг, которая находилась в еще более плачевном состоянии, чем Трифельс. Когда-то она служила для его защиты, как и прочие крепости в округе. Но ее наместник умер несколько лет назад, а нового герцог так и не прислал. С тех пор крепость неумолимо разрушалась, и пустые окна чернели над долиной. Крестьяне уже начали разбирать внешние стены на камни. Неужели Трифельсу грозила та же участь? Агнес самой вдруг стало смешно от гордого звания «хозяйки Трифельса». Госпожа над обнищавшей империей, коли на то пошло…

Хозяйка Трифельса… Хозяйка груды развалин и госпожа над горсткой оборванцев.

Агнес резко одернула Тарамиса и поскакала в обратном направлении, пока не оказалась у развилки, спускавшейся в долину. Посреди болотистых лугов, по другую сторону Зонненберга, дыхание у нее постепенно выровнялось. По грязной дороге, ведущей через расчищенный холм к Ринталю, она пустила коня неспешной рысью. Время от времени навстречу проезжали повозки или другие всадники, но Агнес не обращала на них внимания. Сжав губы в тонкую линию, она пыталась оценить свое нынешнее положение. Хайдельсхайм грозился рассказать отцу об украденной аркебузе. А после всего, что случилось между ней и казначеем, Агнес не сомневалась, что он исполнит свое намерение. Так что же, договориться с Хайдельсхаймом и извиниться перед ним лишь для того, чтобы немного отсрочить неизбежное? Потому что в одном Агнес была уверена, как ни в чем другом: она никогда не выйдет за казначея! Лучше подастся вместе с Матисом к бродягам и уйдет в леса.

Агнес глубоко вдохнула и пустила Тарамиса медленной рысью. За вершиной холма уже показались первые крестьянские дома. В такие моменты она всем сердцем желала, чтобы у нее была мать. Катарина фон Эрфенштайн умерла от тяжелой лихорадки, когда Агнес едва исполнилось пять лет. Поэтому воспоминания о ней были расплывчаты. В сновидениях девушка видела лишь светлое, размытое лицо, как оно склоняется над ней, и слышала тихий, успокаивающий голос. Так что с матерью ее связывали лишь мелодии и некоторые запахи. Сладкий вкус молока с медом, аромат фиалок, старинная окситанская колыбельная…

Coindeta sui, si cum n’ai greu cossire, quar pauca son, iuvenete e tosa…

Почему мать пела ей именно окситанскую песню, оставалось для Агнес секретом. Даже отец, несмотря на продолжительные расспросы, не мог дать ей ответа. Позднее Агнес разыскала песню среди старинных баллад в библиотеке Трифельса. Она оказалась одновременно и красивой, и грустной. Отец говорил, что именно такой когда-то и была ее мать – красивой и грустной. Направив Тристана по узкой проселочной дороге, Агнес напевала себе под нос старинную мелодию:

Я мила, пусть и томят меня заботы…Ведь я мала, еще совсем девчушка…

Отец вообще был очень немногословен, когда речь заходила о матери Агнес. Боль от ее утраты слишком глубоко его ранила, настолько глубоко, что он так и не женился во второй раз. К великому сожалению для Агнес. Время от времени ей так хотелось поплакать в материнское плечо… Отец, камеристка Маргарета и даже кухарка Хедвиг – никто из них не мог заменить ей матери, пусть даже приемной, которой Агнес могла бы доверить свои заботы.

Между тем девушка снова углубилась в лес и направилась обратно в крепость. Она вспотела, дыхание ее участилось, ноги болели от быстрой езды. Но теперь она чувствовала себя хоть чуточку лучше. Низко висящие ветви гладили ее по волосам так мягко, словно хотели утешить. Агнес собралась уже пустить Тарамиса галопом, но ее остановил тихий, едва различимый шум.

Звук повторился, теперь уже отчетливо. Он доносился с дерева, прямо над Агнес.

– Пссст!

Агнес задрала голову. На одной из нижних ветвей кто-то прятался и украдкой махал ей. Это был Матис.

Агнес хотела уже радостно позвать его по имени, но заметила, какой измотанный, измученный был у него вид. Рукава разодраны, штаны забрызганы навозом, а в волосах засохла грязь, и глубокая царапина пересекала лоб.

– Господи, Матис! Что случилось? – воскликнула Агнес и торопливо слезла с коня. – Тебе нужна помощь?

Вместо ответа юноша лишь прижал палец к губам.

– Ты одна? – прошептал он так тихо, что Агнес едва могла разобрать.

Она нерешительно кивнула, и Матис спустился с дерева. Они немного отошли от дороги и углубились в лес. Агнес вела за собой Тарамиса.

Лишь через некоторое время Матис остановился. Он опустился на поваленный ствол и растрепал свои золотистые волосы.

– Я влип по самое не балуйся, – сказал он все так же тихо. – Меня разыскивает наместник Гесслер.

Агнес мягко рассмеялась:

– С чего бы вдруг? Опять пытался прошмыгнуть в ворота после наступления темноты?

– Эх, если б так оно и было! Все гораздо хуже, Агнес. Я помог сбежать Пастуху-Йокелю, и теперь меня самого разыскивают, как мятежника!

Матис сбивчиво рассказал Агнес о тайном собрании в «Зеленом древе», о появлении наместника и об их с Йокелем бегстве. Закончив, он в отчаянии посмотрел на девушку.

– Я уже несколько часов болтаюсь в этом лесу! – вырвалось у него. – Агнес, я и вправду не знаю, что теперь делать! Ясно одно: к родителям мне нельзя. Если стражники меня поймают, то висеть мне на самом высоком дереве! А если у наместника день не задался, то и всю мою семью повесят рядом.

– А ты не преувеличиваешь? – спросила Агнес и погладила его по плечу. По телу пробежала приятная дрожь.

«Единственный», – подумала она.

– Это… не более чем мальчишеская выходка, – добавила девушка. – В худшем случае придется простоять денек у позорного столба на площади. Уж это ты переживешь.

– Агнес, ты не видела глаза Гесслера! Я опозорил его перед всем советом, он ни за что мне этого не простит! – Матис обмяк и спрятал голову в крепких руках. – Вспомни того мальчишку, которого повесили в Квайхамбахе пару дней назад! Он всего-то охотился в лесу с луком и стрелами… – Он горько рассмеялся: – И ты всерьез полагаешь, что наместник удовольствуется денечком у позорного столба? Как несправедлив этот чертов мир! Вельможи гуляют в свое удовольствие, а бедняков морят голодом и вешают. Как только Господь допускает такое? Узнать бы, что за свинья доложила Гесслеру о нашем собрании! Тогда, тогда…

Матис сжал губы, но не сумел сдержаться, и по щекам его покатились слезы. Агнес оставалось только гадать, от страха это или от злости.

Некоторое время тишину нарушало лишь фырканье Тарамиса. Наконец Агнес собралась с духом.

– Пойдем к моему отцу, – сказала она кратко.

– К твоему отцу? – Матис вытер слезы и ошеломленно уставился на Агнес. – Но он выдаст меня Гесслеру, если сам первым не повесит!

– Не говори чепухи, Матис. Не сделает он ни того, ни другого. Этот чванливый Гесслер отцу давно как бельмо на глазу. Да и не думаю я, что Гесслер станет развязывать вражду из-за какого-то подмастерья. – Она помедлила: – Хотя кое-что перед этим надо уладить.

– И что же?

– Мы должны рассказать отцу об украденной аркебузе. Если не мы это сделаем, то кое-кто другой…

Агнес устало опустилась на бревно рядом с Матисом и рассказала ему о Хайдельсхайме и его планах. Юноша слушал молча, даже терпеливо, и время от времени хрустел костяшками пальцев. В конце концов он вскочил и с такой силой пнул по гнилой березе, что та с треском повалилась.

– Похотливый ублюдок! – разразился он бранью. – Я убью его! Я всегда знал, что Хайдельсхайм положил на тебя глаз. Еще когда ты маленькая была, он провожал тебя гнусными взглядами… Жопу порву этому пердуну канцелярскому, пусть только на глаза мне попадется. Я его…

– Матис, Матис, прекрати!

Сначала жалостливо, затем все громче Агнес пыталась привлечь внимание разъяренного друга. В итоге она просто расплакалась.