Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

— Вы говорите, будет вино? — перебила его Ивонна.

— Да, вино и небольшая застольная беседа… — (Повисла тишина. Габриель смотрел в окно, Джули теребила подол своей блузки.) — Хорошо, пусть без разговоров, лишь скромное угощение и уже упомянутое мною вино. Выбирайте: либо это, либо снова повтор «Бабьего лета». — Христофор знал, что накануне вечером и Габриель, и Джули вполглаза смотрели телевизор. Он посмотрел на Джули, которая ответила ему взглядом в упор и попыткой выдавить из себя улыбку.

— Ну ладно, — сказала она. — Все лучше, чем «Ю-Кей-Голд».[68]

— Жду не дождусь доброго бокала риохи, — сказала Ивонна.

— Это было бы превосходно, — добавил Кевин странным голосом, словно говорил по телефону.

Теперь все взгляды были обращены на Габриеля.

— Я вегетарианец, — сообщил он.

— Думаю, в нашем меню найдутся вегетарианские блюда, — с улыбкой пообещал Христофор.

Габриель пожал плечами, и это, по всей видимости, должно было выражать согласие. Во всяком случае, Христофор предпочел расценить это именно так.

— А вы к нам присоединитесь? — спросил Кевин Клемитиуса.

— Нет, — заявил Клемитиус. — Не думаю, чтобы это было уместно. Между психотерапевтом и пациентами должен существовать своего рода барьер.

— А как насчет этого барьера вот у него? — И Джули указала на Христофора, который сосредоточенно старался не покраснеть.

Клемитиус ухмыльнулся:

— Христофору в данной группе принадлежит очень важная роль, не менее значимая, чем у меня, но все же несколько иная. Христофор, я бы сказал, взял на себя роль отчасти фасилитатора,[69] отчасти бифрендера.[70] Он входит в положение своих подопечных, помогает освоиться. Приняв на себя такую роль, он помогает мне выполнять мою. Я не могу быть другом и психотерапевтом одновременно. Так уж у нас заведено. Поэтому я прошу прощения, но прийти на ужин не могу.

— Ничего, — успокоил его Габриель. — Думаю, мы сумеем без вас обойтись. — И он повернулся к Христофору. — Вообще-то, я немного удивлен. Мне казалось, что людям, которые входят в состав психотерапевтической группы, не разрешается проводить время вместе. Разве не так?

— Не знал, что вы раньше проходили психотерапевтическое лечение, Габриель, — сказал Клемитиус.

— А я и не проходил, — ответил Габриель. — Но моя девушка Элли когда-то вела группы, и я помню, как она мне однажды рассказывала о некоторых проблемах, возникших из-за того, что двое участников начали друг с другом спать, и это все только усложнило, вроде бы так.

— Шансов на то, что это случится здесь, немного, — вставил Кевин.

— Вы, должно быть, сильно скучаете по мисс Элли, — заметил Клемитиус.

Габриель уставился на него. Клемитиус воспринял это как приглашение к тому, чтобы продолжить:

— Вы уже раньше упоминали о ней и, похоже, очень ее любите. Собственно, у меня такое чувство, словно она сейчас находится с нами в этой комнате. — (Кевин посмотрел по сторонам.) — Я не в буквальном смысле, — сказал Клемитиус.

— Ясное дело, — буркнул Кевин. — Просто… В общем, мне кажется, что вы могли бы это устроить, если бы захотели.

Между тем Христофор наблюдал за происходящим и думал: «Клемитиус прав, я действительно взял на себя особую роль. Я больше бифрендер, фасилитатор, я стараюсь смягчать удары, хотя он такое поведение считает бессмысленным и малодушным. Но я ничего не могу с собой поделать».

Вот и сейчас, глядя на Габриеля, Христофор размышлял о том, прав ли он. Ему казалось почти жестоким быть здесь и слушать беззвучный крик смятенной души. Он испытывал неловкость. Ему показалось, что Габриель может заплакать, и у него было такое чувство, что и все остальные тоже смущены.

— Группы для этого и существуют, — пробормотал он себе под нос, но втайне совсем не был в этом уверен.

Габриель тем не менее не заплакал. Вместо этого он посмотрел по сторонам, пожал плечами и сказал:

— Что это была бы за любовь, если бы я хотел, чтобы она оказалась здесь?

Никто ничего не прибавил. «Больше, — подумалось Христофору, — прибавить попросту нечего».

13

После того как групповая сессия закончилась, Христофор потихоньку вывел всех из здания. Свет был какой-то бодрящий, воздух свежий. Габриель решил, что пахнет сиренью и свежесорванной мятой. Когда они вышли из тени на солнце, его лучи приветствовали их самым обманчивым образом. Создавалось полное впечатление прекрасного летнего дня, обещающего много приятного. Только это была неправда.

Они пришли не самыми последними. Десятки других людей со столь же удивленными лицами, как у них, тянулись от стоящих полукругом двухэтажных белых зданий и выходили на вымощенную светло-желтым камнем дорожку. Здесь они останавливались, обратившись лицом к круглой лужайке размером чуть больше половины футбольного поля. Всего их было человек восемьдесят, стоящих у ворот смерти, да еще около двадцати ангелов.

— Пожалуйста, ждите спокойно и не шумите, — нервно распорядился Христофор.

— Прямо-таки толпа собралась, — прокомментировал Габриель. — Мы тут что, хоки-коки танцевать собрались?

— Аххх, ну конечно, Габриель, вы пытаетесь использовать юмор… если его можно так назвать… чтобы справиться с ситуацией, провоцирующей состояние тревоги. И мне бы очень хотелось знать, насколько это помогает, — произнес, подходя сзади, Клемитиус; он шествовал, скрестив на груди руки, кисти которых утопали в широких рукавах сутаны. Поприветствовав стоявших кивками головы, он пристроился рядом с Христофором. — Ты знаешь, кто на сей раз? — спросил он его.

— Нет, — шепотом ответил Христофор. — А ты?

— О да, — едва заметно улыбнулся Клемитиус и добавил: — Не беспокойся, это не ты.

— Я и не думал… — пролепетал Христофор.

Но тут из последней двери самого дальнего из окруживших поляну зданий вышел Петр. Это был высокий, стройный негр, шагавший со сдержанной элегантностью, отчего казалось, что он грустит. Когда он появился, все перестали шептаться. Внешний вид и осанка Петра производили впечатление. Отчасти этому способствовал его высокий рост, но в первую очередь в глаза бросалась его грациозность. Христофору всегда казалось, что Петр похож на танцора, и если на самом деле он и не протанцевал все две тысячи лет, то, судя по походке, вполне смог бы, если бы захотел. В его карих, слегка прищуренных глазах поблескивал отсвет всего виденного им за прошедшие тысячелетия. Петр никогда никуда не спешил. Выйдя в центр лужайки, он немного помедлил. Затем поднял глаза на собравшихся.

— Добро пожаловать. Прежде всего хочу сказать: сейчас вы станете свидетелями того — и я рад об этом сообщить, — что случается не каждый день. Собственно, вам, как новичкам, может быть, и не следовало бы этого видеть. К вам это не имеет никакого отношения.

Он сделал паузу. Христофор смотрел на него с волнением. Ему нравилось думать о Петре как о некой доброй силе. Этот элегантный пожилой чернокожий ангел воплощал в себе спокойную уверенность — божественное благочестие. Его речь была Словом Божьим. Словом, которое ангелы и так хорошо знали, но все-таки ожидали услышать снова, здесь и сейчас. Все взоры были обращены на Петра.

— Как бы то ни было, — продолжил тот, — это место, где должна царить открытость. По этому поводу один из наших ведущих психотерапевтов сказал следующее: «Как мы можем утверждать, что, пребывая здесь, вы становитесь сопричастными очевидному процессу совместного исцеления, и при этом утаивать от вас опрометчивый поступок одного из нас?»

Он сделал еще одну паузу, словно хотел понять, сказал ли достаточно. По-видимому, ему показалось, что это не так, и он продолжил:

— Иные утверждают, что это может создать у вас ложное впечатление и стать помехой к пониманию того, для чего существует это место. Между тем это место надежды, ясности и самосовершенствования. И я разделяю этот взгляд, но если из-за грядущего зрелища вам понадобится больше времени, чтобы почувствовать себя здесь в безопасности… это не обязательно, но возможно… что ж, в таком случае нам придется поработать с вами подольше.

Петр посмотрел по сторонам, отдавая себе отчет, что те из присутствующих, кто не является ангелами, скорее всего, не понимают, о чем он ведет речь. Он улыбнулся, и Джули обратила внимание на то, что зубы у него желтоватые.

— Прошу прощения, — сказал он, — за то, что говорю слишком много. Вы здесь присутствуете для того, чтобы стать свидетелями изгнания.

Христофору стало дурно. За себя он не боялся, хотя явственно ощущал неуверенность в себе и в правилах психотерапии. Но изгнание полагалось не за какие-то опрометчивые слова или неуверенность в чем-то. Кто-то нарушил правила. Из-за набежавших тучек свет стал приглушенным. Петр посмотрел через лужайку в сторону стоящих там ангелов и кивнул.