Предводитель маскаронов - Ирина Дудина

Красивые мужчины в расцвете лет показывали свои могучие грудные клетки и свои завитки бородок, их явно лепили с конюхов и прислуги, с крепкого крестьянского парня, недавно попавшего в Питер на услужение к барину, и ещё не забывшему что такое косить луга. А там мужикам из камня советские руки приделали на головы жестяные чепчики, чтобы макароны не портились. Спасибо вам за заботу! Львы блевали прямо в водосточные трубы, а в одном месте лицо маскарона, девушка упёртая какая-то, она упёрлась прямо в трубу и раскололась. Так кончается борьба красоты и пользы, искусства и техники в пользу последних! На Фонтанку смотрел циничный хитрый пьющий мужик, Свидригайлов. В другом месте явно на стене смеялась Ксения Блаженная, или какая-нибудь Настасья Филипповна на грани белой горячки. Иудейские лица смотрели на меня с невыразимой магией, на шапочках у них красовались звёзды Давида. Там мальчик показывал свою пипку, тут лев глядел и словно плакал, и струйки невидимых слёз прожгли у него длинные бороздки в подглазьях вдоль носа. Одна из дев лукаво гляделась в фонарь подсветки, другая дева отвернулась от антенны-тарелки.

Каменные лица были ужасно грязные, на них были буквально следы времени и буквально пыльца веков. Наверное, навозная пыль на дне потом сменялась гарью взрывов войны и выхлопными свинцовыми газами машин нашего времени. У многих ангелочков были фингалы под глазами от пыли, на церкви херувимы лезли друг к другу ужасно грязными щеками, рожицы у них стали ужасно похотливыми и слащавыми. Поражали пьяные младенцы, изображавшие на барельефах пир Дионисия.

На одном из домов на меня смотрели мальчик и девочка лет четырнадцати, они сидели обнажённые, с повязками на чреслах, у девочки было яблоко в руках. Такие вот Адам и Ева. Их было три пары. На одной у мальчика не было лица — лицо было буквально стёрто. На третьем фронтоне над окном у девочки отсутствовала голова. Безголовая девочка тянула мальчику своё яблоко. Ещё удивил барельеф с двумя одинокими мамами. Они сидели симметрично, под их ногами играли их младенцы, папы отсутствовали. Все формы петербургской жизни присутствовали в жизни небесной маскаронистой.

В одном месте барельеф изображал мужчину, затыкавшего себе уши чем-то вроде наушников. Золотые маскароны львов на Зимнем дворце — о, да это попросту портреты Петра Первого, только вместо усов человеческих у них усы львиные, высовывающиеся из звериных нащёчных подушечек с дырочками! Наверняка какой-нибудь мастер повеселился над царём. А там вообще красноармейцы. Как вот так вот мистически скульпторы безымянные предсказали будущее Зимнего Дворца, что придут сюда не воины небесные и аллегорические в шлемах, а молодые циники, взбудораженные большевиками? Аполлоны и Артемиды часто превращались в Меркуриев с крылышками, покровителей торговли. Между крыльями над головой вдруг прорастали морды сатиров, к ним прицеплялись ослиные уши, и вот уже эти сатиры теряли остроту носа и подбородка, их лица расплющивались, носы становились картошкой, и вообще это уже было лицо Пана, или не Пана, а некоего друида, Шишка, прорастающего из завитков листвы.

Весь этот град небесный, или град верхний, всё это каменное, окаменевшее, изъеденное временем, дождями и свинцовой пылью население Петербурга сидело рядом с нами по стенам, молчало, не подавая знаков, поближе к небу, подобно летучим мышам.

Ну, понятно, барокко, классицизм, эклектика, арт деко и арт нуво. Проросшее буйство зёрен античности, засыпанных в болота ручищей пропагандиста Западной цивилизации Петра. Ну, понятно, всемирная отзывчивость русского духа и привлекательные условия для работы архитекторов. И ещё город старый сохранился, сохранился ещё, дома стоят ещё, невыразимо прекрасный антиквариат под солнцем и газами…

Я шла, задрав голову, и думала, с какой хорошенькой мещаночки, белошвейки, горничной или продажной Камелии скульптор ваял маску, откуда, с какого спившегося актёра императорского театра он лепил своего безвольно хохочущего сатира. Думала о том, как влияли эти каменные лица на беременных петербурженок, как невольное ежедневное созерцание «наружной рекламы» 18–19 веков влияло на прихотливое сцепление генов и белковых тел. Все мои знакомые алкоголики с артистическими неразвитыми способностями ужасно похожи на этих каменных сатиров, будто духи и демоны резанного камня влились в пустотные души слабых петербуржцев. И все эти юные герои-пионеры, школьники-скрипачи, маленькие питерские вундеркинды, безусловно, все они насыщены гениями одухотворённых каменных детей на фронтонах!

В одном месте я увидела Владика. Это было его лицо, его нос, его глаза, только всё это было окутано кудрями декоративными, а на лоб спускался шлем. Но рот был приоткрыт как у разгильдяя Влада, будто уста этого маскарона верещали что-то циничное и насмехались над окружающим беспределом.

Я отныне теперь ходила по городу, высоко здрав голову. Однажды так шла, шла, а там было какое-то сумасшедшее кафе, вынесшее свои столики на панель, а под столиками они ещё сделали помост. Я так шла, шла, задрав голову, нога моя наступила на паребрик помоста, и я ужасно смешно упала, задрав высоко ноги. Хорошо, что ничего себе не сломала.

(((((((

Наступает день Святого Валентина. Я утром нахожу в шкафу лоскут розового бархата и крою из него две подушечки в виде сердечек — одну для Владика, другую для Вспышкина. Я сшиваю подушечки, набиваю их синтепоном. Блин, я набиваю и набиваю, а подушечки всё ещё тощие. Я израсходовала большой мешок с обрезками синтепона, и подушки, наконец-то, надулись и стали пухлыми и объёмными. Блин, они стали огромными! Я то думала, что выйдут два маленьких сердечка из розового бархата, а вышли спальные подушки в виде огромных сердец! Как я это понесу! Я то думала, что засуну подушечки в сумку, выну их и подарю, а тут нужно два больших полиэтиленовых мешка! Ну, блин… Я встречаюсь с диджеем Вспышкиным.

Мы договорились с ним встретиться у метро Василеостровская в кафе «Белочка». В голове белочка, и кафе «Белочка». Дырочка в «Белочку» закрыта, дверной проём забит стальным листом. Хотя, может, я ошибаюсь. Я давно здесь не была. Дорогу перегородили бронзовые кони в натуральную величину, за ними вагон конки. Новый «подарок городу» в стиле бескрылого натурализма. Крылья совкам поотрывали, доверие к наивному материализму оставили. Лошади и лошади, вагончик за собой тащат. Думать тут особенно не о чем. Лошади перегородили прямой взгляд на «Белочку». Вспышкина тоже не видно. Может быть, это кафе было чуть поодаль? Я опоздала на 20 минут, он, наверное, ушёл. Мимо идут две девочки лет одиннадцати. «Ты видела, а? Там Вспышкин стоит!». У девочки круглые глаза и вид такой, как будто её пронзило током. «Такой весь седооой! Лохмаааатый! Страаашный! Ужас! Видела?». Девочка рассказывает своей подруге об увиденном Вспышкине с тайным ужасом глубоко неосознанной эротики. Может быть Вспышкин — это её первый ослепительный удар стрелы Эроса, постыдный, пугающий и манящий, вскрывающий в маленьком нерасцветшем тельце огненный океан неизведанной и не имеющей слов для выражения сладости и ужаса. Я ловлю девчонок за косички. «Так, милые мои, ну-ка, а где вы Вспышкина видели, покажите-ка мне это место!». Девочки робко машут крылышками: «Воооон там!». Я не вижу Вспышкина, но иду в указанном направлении. Он выскакивает, как молния, с тем, чтобы погрузиться со мной в подземелье «белочкиного» дупла.

Вспышкин прекрасен! Нестерпимо яркий, маленький, в ярком комбинезоне, сшитым из голубой, жёлтой и розовой ткани. Посередине стройного туловища он перехвачен широким ремнём с металлическими шипами. На голове у него нежная мужская шапочка из красного мохера. Под красной шапочкой во все стороны торчит седая пышная растительность. Такая вот у нас петербургская Красная Шапочка — девочка, волк, бабушка и дровосек в одном флаконе. Гениально!

На Вспышкина налетает стая юношей и девушек. Они словно озаряются ударами молний, высекаемых из их сердец от встречи с мегазвездой многотысячных дискотек. Я прямо чувствую сама эти тёплые толчки из сердца, от которых икрится в глазах. Я смотрю, как Вспышкин работает. Это работа у него такая — сверкать, искрить, позировать перед случайно взятыми с собой цифровичками, мобильниками со встроенными фотокамерами, писать автографы…

Мы сидим в маленьком бедном кафе, посетителями которого является впавшая в нищету университетская интеллигенция. Мужчины в строгих, несколько старомодных пальто, солидные дамы, одетые со вкусом, но с подчёркиванием непреодолимой дистанции между их уровнем научных и жизненных достижений и уровнем желторотого студенчества. Все они пьют фантастически дешёвый по нынешним временам, но качественный заварной кофе, едят по старомодному кремосодержащие эклеры и буше. Это островок социалистического прошлого. Даже буфетчица здесь особенная. Немолодая, пышная и румяная, как булочка, очень расторопная и чёткая в расчётах буфетчица. В ней чувствуется старая закалка, любовь к порядку и дисциплине труда, уважение к своим тихим и сдержанным, но заслуженным посетителям. В этот чинный мирок порядка и скрытого сластолюбия и плотоядности (имеется в виду сласть и плоть пирожных) врывается со своей маргинальной вспышкой мсьё Вспышкин. Дамы и господа впадают в лёгкий шок, смотрят на него с опаской и осуждением. «Как можно сударь, вы, в вашем и нашем солидном и даже преклонном возрасте, и такое вытворять, такое себе позволять!». Но, приглядевшись, они пытаются успокоить свои всколыхнутые со дна чувства. Муть шока оседает.