Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения - Владимир Злобин

Но что подобные книги — не для подрастающего поколения, в этом Кс. Деникина права.

«Никакая «литературная яркость» и «стилистическая ценность» романа, — пишет она, — не могут искупить глубокого и ужасного вреда, им приносимого. И невозможно поверить г. Слониму, что книги, подобные этой набоковской, — «борются с пошлостью» и только пугают «стародевических ревнителей морали», а не развращают подростков и неустойчивых людей…»

«Мы живем в жуткое время упадка, — продолжает Деникина, — когда рушатся семейные и общественные устои. Дело идет уже о моральном здоровье целых поколений или даже о вырождении. И потому особенно опасна нездоровая, противоестественная «литература», и если она изложена талантливо, — тем хуже».

Нельзя ни минуты сомневаться в искренности выраженных в этом письме чувств, и тревога Кс. Деникиной за судьбу нашей «смены» понятна вполне. Но дело гораздо сложнее, чем она думает.

Еще в 1938 г., 28 января, в «Возрождении» В. Ходасевич по поводу книги Георгия Иванова «Распад атома»[223] писал: «Сто восемь лет тому назад сказано, что литература существует не для пятнадцатилетних девиц и не для тринадцатилетних мальчиков».

То же можно бы ответить и Кс. Деникиной. Но этот чисто формальный (и несколько лицемерный) ответ вряд ли ее удовлетворил бы. Ее забота не только о том, чтобы уберечь душу ребенка от влияния «порнографических» книг, а главным образом, чтобы таких книг не существовало вовсе. Но ведь яд не только в них, он в самом воздухе, которым мы дышим. Уберечь ребенка от опасной книги еще можно (у детей, кстати, свое против этого оружие — смех), но как заставить его не дышать?

Кстати, по поводу «упадка нравов», о котором говорит Деникина, и борьбы с этим — любопытная заметка, в том же «Новом русском слове», в номере от 12 октября. В ней сообщается об открытии 11 октября с.г. в Блэкпуле съезда английской консервативной партии и о том, что немедленно по своем открытии съезд занялся вопросом о борьбе с преступностью.

Положение было признано очень серьезным, особенно ввиду усиления преступности детской, борьба с которой пока не дала никаких результатов.

Некоторые эксцессы не на шутку взволновали общественное мнение, как, например, избиение бандой молодых хулиганов — «Тедди бойс»[224] — известной киноактрисы Энн Тодд. Те же хулиганы в Ливерпуле выловили из одного городского пруда всех уток, выкололи им глаза, а затем бросили их назад в воду.

По мнению большинства делегатов, пагубное влияние на детей и юношей оказывают фильмы, телевидение и «желтая пресса». «Радикальное крыло» партии вынесло резолюцию о восстановлении порки — для взрослых и несовершеннолетних — как меры наказания за хулиганство. Но министр внутренних дел Ботлер решительно запротестовал: «Нельзя повернуть часовую стрелку назад на сто лет».

Не знаю, может быть, я в самом деле «мракобес», как недавно назвал меня один левый зубр, но на месте Ботлера я бы не удержался и уж из-за одних уток выпорол «Тедди-боев» так, что у них надолго прошла бы охота к подобного рода «проказам».

Но что всего тревожнее, всего страшнее в этих юнцах — это жестокость, садизм — отличительная черта «человекообразных», о которых я писал в октябрьской тетради «Возрождения». По правде сказать, пороть следовало их отцов, но разговор на эту тему сейчас бесполезен — все сроки пропущены.

А теперь о другой «порнографической» книге — «Распад атома» Георгия Иванова.

Она вышла в Париже в январе 1938 г. и тотчас же, как пишет в своей уже упомянутой о ней статье В. Ходасевич, «пошли слухи, что где-то и кем-то решено и постановлено подвергнуть ее смертной казни молчанием за непристойность и неэстетичность».

С этим мнением В. Ходасевич не был согласен, считая его незаслуженным и преувеличенным. Но любопытно, что то же отрицательное мнение о творчестве Георгия Иванова приводит в предисловии к недавно в Нью-Йорке вышедшему посмертному сборнику его стихов[225] Роман Гуль[226]. Один его собеседник ему сказал: «Мне хочется его (Георгия Иванова) приговорить к лишению всех прав состояния и, быть может, даже отправить в некий дом предварительного заключения». Причину столь жестокого приговора собеседник Гуля объяснил так: «В поэзии Георгия Иванова всегда слышится настоящий «из ада голосок», этот жуткий маэстро собирает букеты из весьма ядовитых цветов зла»[227]. Гуль с этим согласился: «Даже как адвокату Георгия Иванова, положа руку на сердце, мне не пришлось отрицать преступлений моего подзащитного, и я только просил о некотором милосердии». Но «если Георгий Иванов будет все-таки заточен в общую камеру некой «редингской тюрьмы»[228], — продолжает Гуль, — он, вне всякого сомнения, окажется в интереснейшем обществе. Из соотечественников там, вероятно, будут и Брюсов, «президент московский», и ядовитый Сологуб, и Зинаида Гиппиус, и Блок с «ночными фиалками», и забывший о благодати Есенин, и многие другие».

В ту же субботу, 28 января, когда была в «Возрождении» напечатана статья Ходасевича о книге Георгия Иванова, Зинаида Гиппиус читала в «Зеленой лампе» о ней доклад. Присутствовал — весь цвет русской эмиграции, от которого сейчас за двумя-тремя исключениями не осталось никого. Председательствовал, как всегда, Георгий Иванов. Когда очередь говорить дошла до меня, я сказал приблизительно следующее.

Книга Георгия Иванова очень современна, и для нас, людей тридцатых годов нашего века, бесконечно важна. Но я боюсь, что с ней произойдет то же, что с большинством в эмиграции рожденных книг. О ней немного поговорят, а затем она, даже не вызвав скандала, провалится в пустоту, куда неизменно проваливается все, что так или иначе связано с Россией. Но мне хотелось бы выяснить, пока мы еще не окончательно захлебнулись пустотой, почему возбудила эта книга, если не у всех, то у большинства, такой ужас и отвращение. В чем, собственно, дело?

Неприличия, на которые Георгий Иванов не поскупился? Нет, конечно. Дело не в них. Каждый, кто гуляет по Парижу, может, если он только не ослеплен окончательно своим совершенством, наблюдать сцены вроде тех, что изображает в своей книге Георгий Иванов. Этим сейчас не смутишь никого.

Посягательство на тайные мечты? Это серьезнее. Душа человека — священна. Неприкосновенность полная, абсолютная свобода. «Скажи мне, о чем ты мечтаешь втайне». Нет, не скажу. Мало ли о чем я втайне мечтаю! Может быть, об отцеубийстве. Или у меня «эдипов комплекс», и я мечтаю… Словом, это никого не касается, и судить обо мне по моим тайным мечтам не вправе никто. Вот когда убью, тогда судите. А вдруг не убью. Вдруг душу свою положу, и не «за други своя», а за последнего мерзавца — за Вейдемана, за «дюссельдорфского вампира», за кого хочу. И те, кто заготовил для меня наручники или смирительную рубаху, окажутся в дураках.

И все же сорвать покров с человеческой души в иных случаях надо, поступившись всеми ее священными правами. Не потому, что она без посторонней помощи не может справиться с одолевшими ее смертельными мечтами —

О, как паду и горестно и низко,Не одолев смертельные мечты —

знать этого нельзя до последней минуты. Но хотя бы для того, чтобы стала наконец явной та «неземная добродетель», которую не прошибешь ничем и на которой, как на благодарной почве, всходит пышным цветом «мировое уродство». Мир погибает не только от злодеев, но и от праведников. Этого сегодняшние идеалисты всех толков Георгию Иванову не забудут. Но это лишь одна из причин — не главная, — почему книга его попадает под индекс.

А главная — вот: Георгий Иванов пытается соединить человека, Бога и пол. Удается ему это или нет — вопрос другой. Но уже одного намека на возможность соединения достаточно, чтобы всем стало не по себе. Почему?

«Мировое уродство», которое Георгия Иванова, как некий дурной запах, преследует повсюду, держится на разделении человека, Бога и пола. Безличный, человека унижающий пол; окаменевшая в своем бесполом совершенстве личность и — анонимный абсолют, похожий скорее на дьявола, чем на Бога, — три формы этого уродства, мир человеческий искажающего, как отражение в кривом зеркале. Но если бы удалось наконец человека, Бога и пол соединить так, чтобы и человек был цел и пол — свят, «мировое уродство» пошатнулось бы в своем основании. Вот почему вызывает книга Георгия Иванова у «детей века сего» такой ужас и отвращение.

Ну а Розанов? Ведь и он, кажется, пытался… Да, да, да. Но как раз из розановской комбинации не вышло ничего. «Мировое уродство» не дрогнуло. Пол с Богом он — правда — соединил, но за счет личности, подменив ее родовым началом. И не потому ли так легко прощаются Розанову и его кощунство, и его бунт, и все его неприличия, что воля его к безличности встречает ту же волю везде — в браке, в семье, в государстве, в Церкви? Против чего бы Розанов ни бунтовал, какие бы ни подрывал основы, в конечном счете он утверждает существующий порядок. Автор «Темного лика»[229], книги, пытавшейся взорвать христианство, умирает в Троице-Сергиевской лавре, на руках о. Флоренского, под шапочкой св. Сергия[230], как верный сын православной церкви. Это не случайно. Розанов — одно из интереснейших явлений неудавшейся духовной революции. Но человеку современному, человеку тридцатых годов нашего века, знающему о личности что-то, чего дореволюционный человек не знал, в розановском мире, где пахнет пеленками и дурной бесконечностью, делать нечего. С Богом или против Бога, но утверждение человеческой личности во всей ее полноте. С Богом или против Бога, но совершенная свобода с правом даже погубить себя и мир. Георгий Иванов верно почуял, что только с Богом. Однако найти Его не просто.