Полночь в саду добра и зла - Джон Берендт

– Боже, какой сегодня оживленный вечер, – удивилась Эмма.

Посетители заказывали выпивку с утроенным энтузиазмом, побуждая Муна украсть сегодня невиданную сумму. Чем больше становилось пустых бутылок, тем выше поднималось настроение публики. К полуночи, пожалуй, только Эмма и Мун не подозревали, что охота достигла своего апогея.

Заказы сыпались со всех сторон.

– Эй, Мун, дай-ка мне стингер! Ха-ха! Что может быть лучше для согрева, чем стингер?[10]

– Я хочу Роб-Рой, Мун!

За полчаса до закрытия Мун взял мусорный контейнер, понес его на помойку и в бар больше не вернулся. Когда Джо открыл кассу, та была пуста – Мун забрал всю выручку до последнего цента.

Исчезновение Муна совершенно не отразилось на всеобщем воодушевлении, царившем в зале. Пожалуй, веселья даже прибавилось. Перед закрытием Джо ничего не оставалось, как рассказать Эмме, что Джо забрал деньги и сбежал.

– Господи помилуй! – воскликнула женщина. – Неужели он это сделал?

– Боюсь, что да, – ответил Джо. – Впрочем, к лучшему, что мы от него избавились. Он промышлял такими вещами и раньше, ведь он – грабитель.

– О, это я знаю, – заявила вдруг Эмма.

– Вы все знали? – изумлению Джо не было границ.

– Ну, конечно, я все знала, – повторила миссис Келли. – Мун не стал ничего скрывать, когда пришел устраиваться на работу. Я сказала ему, что за это восхищаюсь им. Мне показалось, что он заслужил свой второй шанс начать другую жизнь, думаю, что и каждый этого заслуживает. И ты тоже, не правда ли?

– Да, мэм!

Эмма села в машину и выехала на Бэй-стрит, направляясь в Стейтсборо.

Глава VII

ВЕЛИКАЯ ИМПЕРАТРИЦА САВАННЫ

После переезда Джо Одома на Оглторп-авеню по соседству воцарилась такая глубокая тишина, что я начал размышлять. Результатом моих раздумий стало решение купить автомобиль. Окрестности Саванны манили меня, как путеводный маяк, однако, прежде чем бросаться в это предприятие, следовало крепко подумать – так ли уж нужны мне колеса.

Саваннцы обожают быструю езду, которая по неизвестной причине вызывает у них жажду. Сидя за рулем, они постоянно пьют коктейли. По данным Национального института алкоголизма и злоупотребления алкоголем восемь процентов саваннцев – это «явные алкоголики». Видимо, этому проценту мы обязаны прискорбной склонности местных автомобилистов выезжать на тротуары и врезаться в деревья. Двадцать шесть из двадцати семи дубов, обрамляющих Форсайт-парк на Уитакер-стрит, покрыты незаживающими боевыми шрамами на уровне бампера. В одно из этих многострадальных деревьев врезались так часто, что в нем образовалось целое дупло, набитое, словно бриллиантами, мелкой крошкой разбитых вдребезги фар. Пальмы на Виктори-драйв были не в лучшем состоянии, а о дубах на Аберкорн и говорить не приходится.

Надо сказать, что у меня никогда в жизни не было собственной машины. Живя в Нью-Йорке, я не испытывал в ней никакой нужды, но теперь идея обзавестись автомобилем захватила меня с головой. Но коль скоро мне суждено было начинать свою водительскую карьеру в этом диком заповеднике, то по зрелому размышлению я пришел к выводу, что машина должна быть очень большая и очень тяжелая и, лучше всего, если она будет на стальной раме. – Я собираюсь на рынок подержанных автомобилей, – сказал я Джо. – Хочу купить что-нибудь большое и вместительное, и никаких фантазий.

Час спустя мы с ним во все глаза рассматривали «понтиак гран-при» семьдесят третьего года выпуска. Некогда золотистый металлический корпус был буквально изъеден и испятнан ржавчиной, ветровое стекло разбито, а виниловый верх покрыт трещинами. Мало того, на колесах не было колпаков, а сама машина прошла не меньше двухсот тысяч миль. Но… она была на ходу и была большой. Рама, правда, отсутствовала, но внушительный капот двигателя напоминал носовую палубу океанского лайнера. За авто попросили восемьсот долларов.

– Превосходно, – согласился я, – я ее беру. Так я обрел вожделенную «движимость». Первым делом, (нарушив одно из правил, преподанных мне Джо), я посетил район южнее Гастон-стрит. Я совершал экскурсии в Южную Каролину, проплывал на своем крейсере мимо покореженных деревьев и делил дорогу с лихачами, тянувшими напитки из походных стаканчиков и вихлявшимися от обочины к обочине. Но я в своей движущейся крепости из ржавого железа чувствовал себя совершенно неуязвимым. Никто не мог и ничто не могло покуситься на мою безопасность и смутить мой покой – впрочем, никто и не пытался это сделать, за одним замечательным исключением, и имя этому исключению – Шабли.

Впервые я увидел ее, когда парковал машину возле своего дома. Шабли стояла на тротуаре и внимательно и с большим интересом меня разглядывала. Она только что вышла из расположенного напротив моего дома офиса доктора Миры Бишоп, семейного врача, большинство пациенток которой составляли консервативно одетые черные женщины. Эти дамы, когда нам случайно приходилось встретиться взглядами, значительно наклоняли голову в знак приветствия и проходили мимо. Шабли поступила иначе.

На ней были надеты свободная белая хлопковая блузка, джинсы и белые теннисные туфли; волосы коротко острижены, а кожа напоминала блестящий молочный шоколад. Большие выразительные глаза казались еще больше и выразительнее оттого, что разглядывали меня в упор. Шабли уперла руки в бока и так соблазнительно улыбнулась, словно стояла здесь, дожидаясь меня. Я подкатил к тротуару и остановил машину у ног Шабли.

– Уууу, малыш! – произнесла она. – Ты поспел как раз вовремя, мой сладкий.

В голосе ее звучала хрипотца, большие серьги мелодично позвякивали.

– Да, я серьезно. Никак не могу понять, что к чему. – Покачивая бедрами, она двинулась ко мне, остановилась, провела указательным пальцем по крылу, останавливаясь на каждой зазубрине и трещине. – Нд-да, малыш! Нда… ннд-д-да!… ннннд-д-д-дааа!

Она прошла мимо меня, разглядывая авто и хохоча во все горло. Завершив обход, она просунула голову в окно.

– Ты вот что мне скажи, мой сладкий, – попросила она, – как это получилось, что такой славный белый парень, как ты, ездит на этой страшной поломанной куче хлама? Ничего, что я спросила, а?

– Это моя первая машина, – ответил я.

– О! Надеюсь, я ничем не оскорбила твоих чувств. Если да, то прости. Мне и в самом деле очень неловко. Я не хотела тебя обидеть. Просто ляпнула и все. Я всегда так – что думаю, то и говорю.

– Нет, нет, что ты, все в порядке, – поспешил я успокоить ее. – Это просто практика. Вот научусь ездить как следует и куплю себе «роллс-ройс».

– Твоя правда, мой сладкий! Я могла бы и сама додуматься – переодетый миллионер ездит инкогнито. Да, я могла бы и додуматься, точно, могла. И, знаешь, мой сладкий, пока ты ездишь на такой машине, тебе никто не страшен – стереосистемы тут нет и тебя никто не гробанет, на машине ничего не нарисовано, и никто не поцарапает ее гвоздем. Так что ты правильно поступил, мой сладкий.

– Да, я тоже так думаю.

Я открыл дверь, чтобы выйти.

– Эй, малыш, куда это ты собрался? – заволновалась она. – Ты что, хочешь слинять и оставить меня одну?

– Но я здесь живу, – попытался оправдаться я.

– Это прекрасно, бэби, но ты можешь продолжить свою практику и подвезти меня до дома. Ладно? Мисс Мира делает такие уколы, которые просто сшибают меня с ног, мой сладкий. Я прямо ужасно чувствую их. Серьезно. Да и ноги мои сильно устали.

Не было никаких сомнений, что молодая женщина хочет, чтобы я подвез ее. Я пробормотал что-то вроде: «Хорошо, хорошо, конечно», но это было излишне – дама уже садилась в кабину.

– Я живу в центре, на Кроуфорд-сквер. Это в нескольких минутах езды отсюда. – Она устроилась поудобнее и посмотрела на меня.

– Оооо, малыш, а ты очень даже ничего, просто красавчик! Если бы меня дома не ждал мой парень, я бы, пожалуй, положила на тебя глаз. Я серьезно. Люблю белых парней – целая куча ждет, когда я мигну, но мой парень – блондин, что надо. Первоклассный мужик! Исполняет любое мое желание.

Тем временем мы отъехали от тротуара.

– Меня зовут Шабли, – сообщила она.

– Шабли? – переспросил я. – Это забавно, А как твое полное имя?

– Леди Шабли, – ответила она, повернулась боком, задрала ноги на сиденье и привалилась спиной к дверце, словно устраиваясь на удобном диване. – Это сценический псевдоним. Я выступаю.

Она была неотразимо хороша, соблазнительно хороша в своей уличной красоте. Большие глаза сверкали, кожа сияла. Сломанный резец своеобразно подчеркивал обаяние ее улыбки, придавая ей озорной вид.

– Я танцую, пою, ну и все такое прочее, – пояснила она, – в общем, всякое дерьмо в этом духе. Мама вычитала имя Шабли на винной бутылке, но оно предназначалось не мне, а моей сестре. Мама забеременела, когда мне было шестнадцать – она очень хотела девочку и собиралась назвать ее Ля Квинта Шабли, но у нее случился выкидыш, и я сказала: «Ооо, Шабли! Как мило. Мне нравится это имя». И мама сказала: «Ну так и бери его, если хочешь. Называй себя теперь Шабли». Так и пошло, и я стала Шабли.