Голубка. Три истории и одно наблюдение. Контрабас - Патрик Зюскинд

спешке и обязательствах; меня провожал лишь мягкий шелест моих собственных вязов, и как же сладко почивал я в ту ночь – на тех самых подушках, в коих ныне сижу в каменной неподвижности! Не знаю, должен ли я проклинать или благословлять тот день. С той поры я медленно погибал, пока не достиг теперешнего моего жалкого состояния; но с той же поры передо мной постепенно раскрывалась истина, истина о начале, течении и конце нашей жизни, нашего мира, всего нашего космоса. Лик истины ужасен, и взгляд ее смертелен, как взгляд Медузы. Но тот, кто однажды, случайно или путем настойчивых поисков, нашел путь к ней, должен пройти его до конца, даже если тогда не узнает он ни покоя, ни отрады, ни людской благодарности.

На этом месте, незнакомый читатель, остановись и испытай себя, прежде чем продолжишь чтение. Достанет ли у тебя сил внимать ужаснейшей вести? То, что я имею тебе сказать, неслыханно, и когда я открою тебе глаза, ты узришь новый мир и не сможешь более глядеть на старый. Однако же этот новый мир будет уродлив, тягостен и безжалостен. Не ожидай, что тебе останется хоть какая-то надежда, хоть какой-то выход или утешение, кроме того утешения, что отныне ты знаешь истину, и истина эта – окончательная. Не читай далее, если боишься истины! Отложи эти страницы, если тебя страшит окончательность и бесповоротность приговора! Беги моих слов, если дорожишь своим душевным покоем! Неведение не постыдно, большинство людей принимает его за счастие. И в самом деле, оно есть единственно возможное счастие этого мира. Не отбрасывай его легкомысленно прочь!

Теперь я скажу тебе то, чего ты никогда более не забудешь, ибо в глубине души знал всегда, точно так, как я знал это прежде, чем оно было явлено мне в откровении. Просто мы противились признанию и провозглашению истины: мир, утверждаю я, есть раковина, и она безжалостно закрывается.

Ты не желаешь с этим соглашаться? Ты противишься этому прозрению? Неудивительно. Это слишком великий шаг. Ты не можешь сразу на него решиться. Слишком плотно окутывает тебя старый туман, чтобы новый свет смог его разогнать. Мы должны зажечь сотни новых огней. И потому я продолжу мою историю и таким образом постепенно поделюсь с тобою светом знания, ставшего моим достоянием.

Я уже сообщал, что дом мой стоял в саду. В сущности, это был небольшой парк, где росло множество цветов, кустов и деревьев, но прежде всего я приказал посадить там розы, ибо зрелище цветущих роз всегда производило на меня смягчающее и успокоительное действие. Садовник, коему предоставил я полную свободу в устройстве сада, разбил розовую куртину также и перед выходящим на западную сторону салоном моего дома. Добрый человек хотел доставить мне радость, не догадываясь, что, хотя и приятно мне созерцать розы, их избыток и нескромная назойливость обременительны. Еще менее мог он предполагать, что разбивка розовой клумбы положит начало новой и последней эпохе человеческой истории. Досадное положение дел с этими розами заключалось в том, что они ни за что не желали расти. Кусты оставались маленькими и жалкими, некоторые засохли, несмотря на то что их прилежнейшим образом поливали, и во время буйного цветения всего остального сада розы перед салоном даже не выгоняли бутонов. Я обсуждал это с садовником, тот не знал, что делать, предлагал срыть всю клумбу, привезти свежую землю и посадить розы заново. Мне этот способ показался излишне обстоятельным, и, недолюбливая втайне близость роз, стал я подумывать о том, чтобы убрать клумбу, а на ее месте построить террасу, откуда, при выходе из салона, открывался бы вид на весь сад, а вечерами можно было бы любоваться прекраснейшими закатами. Эта идея настолько меня увлекла, что я решил осуществить ее собственноручно.

Я начал удалять розовые кусты и перекапывать землю, чтобы позднее, смешав ее с гравием и песком, использовать под фундамент террасы. Я начал было копать, но наткнулся не на рыхлую почву, а на какой-то шероховатый беловатый слой, не поддававшийся лопате. Я принес мотыгу, с помощью каковой стал дробить странную белую каменную породу. Под ударами мотыги камень раскалывался и крошился на мелкие куски, и я отбрасывал их прочь совком. Мой минералогический интерес к новой породе, подогретый раздражением из-за дополнительной работы по уборке, держался в тесных границах до тех пор, пока взгляд мой не упал вдруг на полный совок как раз в тот момент, когда я собирался с силами, чтобы с размаху высыпать подальше его содержимое. Я увидел, что в совке лежит камень величиною с кулак, к коему сбоку как бы приклеился некий изящный, правильной формы предмет. Я поставил совок на землю, взял из него камень и, к моему изумлению, обнаружил, что правильной формы предмет, прилепившийся к камню, – каменная раковина. Я тут же прервал работу и вернулся в дом, чтобы исследовать свою находку. Казалось, раковина приросла к камню, и цвет ее отличался лишь переменчивой игрой белого, желтого и серого, благодаря то более темным, то более светлым вкраплениям. Раковина была величиной примерно с луидор и по форме ничуть не отличалась от ракушек, находимых нами на побережьях Нормандии и Бретани и в качестве лакомого блюда на нашем обеденном столе. Вскрывая раковину ножом, я обломил уголок створки и обнаружил, что место разлома ничем не отличается от разлома на любой стороне самого камня. Я растолок кусок раковины в ступке, а в другой ступке растолок кусок камня, получив в обоих случаях одинаковый серо-белый порошок; будучи смешан с несколькими каплями воды, он выглядел как краска, употребляемая для побелки стен. Раковина и камень состояли из одной и той же субстанции, но неслыханная значимость этого открытия, ныне приводящая меня в ужас, тогда еще не вполне мною осознавалась. Я был слишком захвачен предположением об уникальности моей находки, слишком верил в случайный каприз природы, не мог представить себе ничего иного. Но вскоре суждено было сему измениться.

Тщательно обследовав мою раковину, я вернулся к розовой клумбе, дабы поглядеть, не найдутся ли там другие, ей подобные. Искать пришлось недолго. С каждым ударом мотыги, из каждого наполненного совка добывал я на свет каменные раковины. Теперь, когда у меня открылись глаза, я обнаруживал раковину за раковиной там, где прежде видел лишь камни и песок. Через полчаса я насчитал примерно сто штук, после чего сбился со счета, ибо не мог охватить взглядом всего их великого множества.

Полный мрачных предчувствий, в коих не отважился себе признаться (они, разумеется, уже пробудились