Голубка. Три истории и одно наблюдение. Контрабас - Патрик Зюскинд

он в течение всей игры отрекался от себя и унижался и пытался сложить оружие перед презреннейшим халтурщиком в мире.

Жан, местный матадор, не слишком разбирался в вопросах морали. Но когда он плелся домой с шахматной доской под мышкой и ящичком для фигур в руке, ему было совершенно ясно, что на самом деле сегодня он потерпел поражение, ужасное и окончательное: за него нельзя было взять реванш и его не могла отменить никакая, пусть самая блистательная победа в будущем. И потому Жан принял решение – хотя вовсе не был человеком, принимающим кардинальные решения, – покончить с шахматами раз и навсегда.

Завещание мэтра Мюссара

Непрерывно занятый своими чудаческими открытиями, Мюссар был так разгорячен этими мыслями, что в конце концов они сложились бы у него в голове в некую систему, то есть стали бы манией, если бы, к счастью для его разума и к огорчению друзей, которые любили его и ценили, не явилась смерть, чтобы отнять его у них посредством редкой и ужасной болезни.

Ж.-Ж. Руссо. Исповедь

Эти несколько страниц предназначены неизвестному мне читателю и будущему поколению, у коего достанет отваги, чтобы увидеть истину, и хватит сил, чтобы ее вынести. Пусть люди малодушные избегают ее как огня, ничего более утешительного я не могу им сообщить. Я буду краток, ибо у меня остается слишком мало времени. Мне стоит нечеловеческих усилий записать даже одну фразу, но я прилагаю эти усилия, ибо меня понуждает к сему внутренняя необходимость передать потомству мои знания и то, что было явлено мне в откровении.

Терзающая меня болезнь, истинные причины коей ведомы только мне, определяется медиками как Paralysis stomachosa и заключается в быстро прогрессирующем омертвении моих членов и всех внутренних органов. Она вынуждает меня денно и нощно сидеть на моем ложе, опираясь на подушки, и исписывать стопу бумаги, лежащую на одеяле, – левой рукой, ибо правая совершенно неподвижна. Листы переворачивает Мане, верный мой слуга, коему поручил я озаботиться моим наследием. Вот уже три недели как я принимаю только жидкую пищу, но последние два дня даже глоток воды вызывает невыносимую боль – и все же я не могу перестать описывать мое нынешнее состояние, ибо обязан посвятить все оставшиеся силы изложению моих открытий. Сначала несколько слов о себе.

Мое имя – Жан-Жак Мюссар. Я родился 12 марта 1687 года в Женеве. Отец мой был сапожником. Я же, напротив, с детства чувствовал призвание к ремеслу более благородному и поступил в обучение к золотых дел мастеру. Спустя несколько лет я выдержал экзамен на подмастерье. По иронии судьбы, моим образцовым изделием был рубин, оправленный в золотую раковину. Два года я странствовал по свету, видел Альпы и море и далекую землю между ними, но меня потянуло в Париж. Там я нанялся к ювелиру мэтру Ламберу, на улице Вердле. После безвременной смерти мэтра Ламбера я по доверенности управлял его мастерской, через год женился на его вдове и таким образом получил грамоту мастера и был принят в цех ювелиров. За двадцать лет мне удалось сделать из маленькой ювелирной лавки на улице Вердле самый большой и богатый ювелирный магазин во всем Париже. Моими клиентами были люди из первых домов Парижа, из лучших семей страны, из ближайшего окружения короля. Мои кольца, броши, браслеты и диадемы пользовались спросом в Голландии, в Англии, в Империи, и многие коронованные особы удостаивали меня своим посещением. В 1733 году, через два года после смерти моей дорогой супруги, я был возведен в звание придворного ювелира герцога Орлеанского.

Доступ в самые просвещенные круги нашего общества не мог не повлиять на развитие моих духовных способностей, равно как и на формирование моего характера.

Я учился из бесед, на коих присутствовал, я учился по книгам, чтению коих посвящал теперь каждый свободный час. В течение долгих десятилетий приобрел я таким образом столь основательные знания наук, литературы, искусств и латыни, что, хотя никогда не посещал высшей школы или университета, могу без ложной скромности назвать себя ученым мужем. Я вращался во всех модных салонах и, со своей стороны, принимал у себя в доме самых знаменитых мыслителей нашего времени: за моим столом сиживали Дидро, Кондильяк, Д’Аламбер. Я долгие годы состоял в переписке с Вольтером, вы найдете письма в моих бумагах. К числу моих друзей принадлежал даже нелюдим Руссо.

Я упоминаю об этих фактах отнюдь не для того, чтобы произвести впечатление на моего будущего читателя (ежели таковой найдется!) перечислением славных имен. Скорее я желал бы решительно отвергнуть упреки, каковые могут быть брошены мне, когда я наконец приподниму завесу тайны над моими невероятными открытиями и познаниями, а именно упреки в том, что я – несчастный безумец, чьи высказывания не следует принимать всерьез, что я не имею ни малейшего понятия о философии и состоянии наук в наше время. Упомянутые мною ученые мужи могут свидетельствовать о ясности моего ума и силе моих суждений. Однако же тому, кто не мыслит принимать меня всерьез, могу сказать лишь одно: кто ты таков, друг, что дерзаешь противоречить человеку, коего почитали за равного себе величайшие умы эпохи!

Расширение мастерской и успешное ведение дел изрядно способствовали моему процветанию. И все же, чем старше я становился, тем менее значило для меня очарование золота и бриллиантов и тем выше ценил я очарование книг и наук. И еще не достигнув шестидесяти лет, решился я оставить все дела и провести остаток дней в праздном благополучии, вдали от столичной суеты. С этой целью приобрел я земельный участок поблизости от Пасси и построил на нем просторный дом, а также разбил сад с разного рода живописными кустами, клумбами, фруктовыми деревьями, равно как и чистыми, посыпанными гравием тропинками и небольшими водоемами. Имение было отделено от внешнего мира прочною изгородью из букового дерева, а его красивое и спокойное расположение казалось наиболее подходящим для человека, желавшего в покое и наслаждении провести оставшееся ему время между мирскими заботами и смертью. 22 мая 1742 года, в возрасте пятидесяти пяти лет, я переехал из Парижа в Пасси и поселился в новом имении.

О! Какое тихое счастье, какая спокойная радость снизошли на меня в тот незабвенный весенний день, когда я прибыл в Пасси! Ах эти воспоминания о первой ночи, когда я впервые в жизни отошел ко сну, не испытывая гнетущего чувства заботы при мысли о завтрашнем утре, не думая о делах, сроках,