Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Я не… смогу… Не смогу. Теперь это…

— Всё ты сможешь, — она вздрагивает, внезапно выглядящая беззащитной, застенчивой и скованной, когда я едва дотрагиваюсь до неё внизу, хотя и не думаю, что, даже принимая во внимание новые обстоятельства, это всё-таки понадобится, но ей не нужно быть такой со мной. Не нужно. Что бы ни было, вместе мы создали нечто большее, чем каждый из нас по отдельности, и это что-то да значит. Даже если мы расстанемся, и она уйдёт… — Только расслабься, ладно?

Она чуть заметно кивает, помедлив, будто ей было необходимо набраться смелости, прикасается к моей левой руке, и наши пальцы переплетаются самым тесным и незабываемым образом, пока в момент наивысшего блаженства мы сливаемся в едином порыве, и впоследствии приходящая в голову первая за многие минуты мысль меня совсем не удивляет. Это всё многократно большая любовь, чем я помню или позволяю себе не забывать, и без всяких сомнений именно она и присутствует здесь и сейчас. Не банальный и тлетворный секс, когда можно было бы снова сослаться на ошибку и притвориться, что ничего не было, а просачивающаяся внутрь и въедающаяся в подкорку эмоция, однажды ощутив которую, ты уже никогда не будешь прежним. Но согласно всё тому же включившемуся разуму всё это преимущественно старая и почти похороненная история. Так что мне теперь сказать?

Глава двенадцатая

— Тебе не больно?

— Из-за чего? — физически мы по-прежнему соединены, но Лив больше не касается меня, этот момент безвозвратно ушёл, и она будто отдаляется в том смысле, что снова закрывается ментально и изнутри, а я и понятия не имею, как это исправить. Несколько мгновений назад мы были чем-то большим, я это чувствовал и мог поклясться, что и она тоже, но теперь ничего. Опять лишь сумрак, грусть и отторжение. Это когда-нибудь кончится?

— Что я внутри тебя. Из-за нас.

— Нет никаких «нас», Дерек.

— Мы есть.

— Из-за того, что пару раз переспали? Боже, да ты просто смешон. Не мы первые, не мы последние. Так что не мог бы ты уже? — я никак не желаю переставать это ощущать, нашу связь, её и доказательство того, как мы всегда идеально подходили друг другу, словно два кусочка мозаики, и знали, что конкретно нужно сделать, чтобы гарантированно доставить второму удовольствие, но морально и душой мы уже не вместе. Проблеска во тьме будто и не было, и, скорее всего, здесь и сейчас мне не преодолеть эту замкнутость и политику отрицания.

— Если ты этого хочешь.

— Да, хочу, — но в этих словах уже нет ни малейшей необходимости. Они абсолютно излишни, и Лив могла бы их и не говорить, но сейчас она снова практически Оливия. Ненужно холодная и надменная. Не моя. Заметила ли она вообще, что я отстранился даже прежде, чем они, отталкивающие и мучительные, сорвались с её уст? Но я это ещё я… Тот человек, который был счастлив каких-то пять минут тому назад. Пока что.

— Лив.

— У меня просто есть потребности, понимаешь? Только и всего, — скрывая свою наготу под набрасываемым на тело уже знакомым мне халатом, Оливия просовывает руки в рукава и запахивает его спереди исключительно удерживающим прикосновением к ткани с двух сторон. Её волосы, все, что ниже шеи, зажаты воротником и недоступны моему взгляду, и на самом деле она сама точно такая же. В поле моего зрения исключительно более не обнажённая спина и затылок с немного, но мило спутанными прядями, в то время как я могу лишь догадываться о состоянии глаз и выражении лица. Они влажные? Или сухие? А оно свидетельствует об усилиях, прикладываемых для вероятной лжи, и выдаёт весь надрыв момента? Или я наивно придумал себе всю гармонию, что казалась обоюдной и взаимной, и испытывал её лишь в одиночку? — Уверена, и у тебя тоже.

— Да, они есть и у меня, — к чему скрывать очевидное, — но я не могу с кем попало.

— А раньше очень даже мог, и тебе ничего не мешало. У вас всё проще.

— У кого у нас?

— У мужчин.

— Говоришь так, будто мы все одинаковые бабники, а я буквально каждую ночь цеплял новую девушку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Неважно, каждую или нет, но…

— Но всё это было до нашей встречи, и в любом случае я больше не тот человек, — зачем мне быть с кем-то, если я его не люблю и даже не питаю ни малейшей симпатии или влечения, а без чувств всё отныне и уже давно лишено какого бы то ни было смысла? — После тебя я не могу, — сдвинувшись на кровати уже в наспех натянутых обратно брюках, я прикасаюсь к Лив и кладу руку в ту точку на её теле, где шея переходит в правое плечо. Раз уж по её словам всё случившееся обусловлено лишь физическими нуждами, мне было бы так легко снова её соблазнить и смягчить, и найти правильный подход, чтобы впоследствии добиться своего, но это всё вряд ли долговечно. Здесь нужно что-то серьёзное. Возможно, целая стратегия. Как в том же баскетболе или любом другом виде спорта. Не такая, что обеспечивает сиюминутный успех, а та, которая ставит во главу угла глобальные достижения.

— Прекрати. Это всё лишь эмоции. Они пройдут, и ты поймёшь, что мы просто… Что это был исключительно секс, как тогда. Им занимаются многие. Без всякого подтекста. Зачем всё усложнять?

— Усложнять?

— Да, усложнять, — в комнате всё ещё достаточно светло, и это бы мгновенно позволило мне разглядеть трогательную уязвимость, существуй она, как только Лив кое-как завязала пояс и, встав, развернулась лицом ко мне, но плевать на отсутствие необходимости в использовании электрических лампочек. Дополнительное освещение тут ни к чему. Она позволила себе сдаться, пусть и ненадолго, впустила меня во всех смыслах, а теперь будто щёлкнула переключателем, и воображаемая шторка вернулась на былое место, отгородив нас друг от друга словно непрозрачным и стальным занавесом. Тепло ушло. Нежности как не бывало. Я чувствую удушье. Человек словно одел не только своё тело, но и душу. Дурацкий халат. Не думал, что можно одновременно любить и ненавидеть какую-либо вещь или личность.

— А как ты хотела?

— Я думала, ты согласишься продолжить. Раз уж у нас обоих есть определённые потребности, и мы с тобой неплохо…

— Замолчи. Закрой свой рот, — не имея сил больше это слушать, я не могу находиться здесь и дальше и просто беспорядочно хватаю свои вещи, и даже не испытываю особых угрызений по поводу собственного тона или использованных выражений. Возможно, у меня было с десяток женщин, возможно, чуть больше или меньше, я никогда не вёл счёт, но думать, основываясь на уже навсегда ушедшем прошлом, что плотское удовлетворение мне важнее всего остального, просто оскорбительно для меня. Думать так после нашего верного брака, когда я не делал ничего предосудительного и оставил всё, что могло бы быть превратно истолковано, далеко позади, это просто верх заблуждения. О, Лив… Как же невыносимо… Знать, что в тебе снова видят того, кто якобы совсем не способен себя контролировать, и, главное, из-за этого лишиться понимания, как сказать, что мне нужен подтекст. И что лишь с ней одной.

— Это ты закрой. И пошёл вон.

— Я так и собирался, — но в действительно я был бы счастлив остаться на ночь, обнять беременную моим ребёнком женщину и уснуть прямо рядом с ней без раздумий, без сложностей и без сожалений поутру, позволь она мне это, и, ощущая живот на протяжении всей ночи, почувствовать себя лучше, чем за всё последнее время. Но как можно даже думать о том, чтобы показать свою любовь, не прошедшую, несмотря на все имеющиеся причины, если со стороны всё воспринимается абсолютно в штыки? Меня вычёркивают снова и снова, будто я никогда не имел значения и не был дорог ни единой минуты.

— Так иди.

— И уйду. Но не забудь, завтра у нас первое занятие на курсах, и я… — я думаю, что ты не хотела говорить всё то, что сказала, но пока это принимаю, даже если не понимаю стабильно повторяющихся поисков повода, чтобы меня оттолкнуть, и не считаю данную позицию правильной, — в общем, я позвоню утром. Доброй ночи.

— А если я не пойду?

— О, я думаю, что ты пойдёшь. Ты ведь хочешь не чувствовать боль, а там как раз могут научить способам справляться с ней. Так что до завтра, Лив.