Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Ты, однако, наблюдательна. Но нам уже пора. Моя мама…

— …не любит долго ждать.

— Да, точно, — я невольно улыбаюсь, глядя прямо перед собой, нисколько не удивлённый тем, что наши мысли совпадают, и даже вроде как обрадованный, что это по-прежнему так и не претерпело никаких изменений, — но ты не спеши. Я помогу тебе выйти.

Вытащив ключи из замка зажигания, я выбираюсь наружу и, обогнув машину, внимательно наблюдаю за Оливией, ставящей правую ногу на подножку, а левой касающейся асфальта прежде, чем обе туфли оказываются на твёрдой поверхности. Я не должен был, но, желая в случае чего поддержать, где-то посреди всего этого моя правая рука прикоснулась к левому локтю едва уловимым жестом, но вот теперь Оливия почти в моих объятиях. Это больно, практически так же сильно, как не чувствовать её так близко, но я вынуждаю себя отступить, потому что думаю, что она сама в любой момент может потребовать у меня расстояния и дистанции. Пусть пока взаимно и смотрит в мои глаза. А я совсем не хочу этого слышать. И неизбежно расстраиваться тоже.

— Ну, идём? — спрашивает Оливия, вроде бы излучая странную неуверенность и выглядя подобно мне, желающему всё это если и не отменить, то, по крайней мере, надолго отсрочить. Её взгляд скользит по направлению к входным дверям, изучая элитное заведение, в котором нам случалось бывать и прежде и при этом прекрасно проводить в нём время, но сейчас она отчётливо понимает, что сегодня этого не повторится, и это нас объединяет что ли… Опять-таки сближает. Как я не борюсь с этим и собой ради её относительного уюта, всё равно то и дело натыкаюсь на желание быть рядом. Стоит нам только оказаться вдвоём, всё неизбежно повторяется.

— Да, пошли, — глубоко вздохнув, наконец отвечаю я, принимая неизбежное, и едва уловимым жестом касаюсь талии, пропуская Оливию вперёд, но открывая перед ней входную дверь. Я убираю руку лишь около стойки метрдотеля, спустя несколько мгновений провожающего нас к моим родителям.

Как я, пожалуй, не надеялся услышать хоть что-то, Оливия будто и не заметила короткого и непродолжительного, но, однако, имевшего место быть телесного контакта и проявления мною джентльменских качеств. Если бы не вздрагивание, пусть мимолётное и быстро исчезнувшее, но всё-таки, которым тело отреагировало на моё недоступное взору прикосновение, я бы и вовсе решил, что она ничего не почувствовала. Но, видимо, этих ощущений просто недостаточно, чтобы замереть из-за них хотя бы на пару секунд, застыть в непонимании и спросить меня, что я собственно делаю. А мне так хочется найти хоть какую-то уязвимость, слабость, любовь или хотя бы намёк на неё. Соответствующая необходимость просто нестерпима и неистребима.

Но сейчас не время проявлять её, и мы просто усаживаемся за стол, хотя лично я чувствую себя как на иголках или даже электрическом стуле, да и Оливия, насколько я могу судить, не выглядит столь собранной и уравновешенной, какой хочет казаться. На самом деле это всё больше напоминает деловую встречу, чем семейный ужин. Но это и не странно. Мы оба не хотим тут быть, а нас призвали к ответу, будто провинившихся школьников, и это просто нелепо. Не знаю, почему я всё-таки не сказал, что, как взрослый человек, вполне способен разобраться со своей жизнью самостоятельно, и что мне не нужны такие вот якобы поддерживающие консилиумы. Но, стиснув зубы, я едва дожидаюсь, пока родители наконец определяются со своим выбором, и озвучиваю свой заказ сразу после Оливии, в отличие от них вообще не думавшей и быстро попросившей итальянский рис с морепродуктами в помидоре и зеленью.

— А мне, пожалуйста, будьте добры, жареного лосося с ароматическими травами, — что отец, что мать остановились на куриной грудке, разве что приготовленной по-разному и с добавлением отличающихся друг от друга ингредиентов, но я никогда не был сильно большим любителем мяса или птицы. Это с Оливией было у нас общим ещё задолго до брака. Дары моря лучше и зачастую полезнее всего того, что по сравнению с ними готовится значительно дольше, а значит, в процессе теряет больше важных свойств. — Ну что, теперь можно приступить и к делу? — спрашиваю я, как только официант, сказав традиционные слова о прекрасно сделанном выборе, временно оставляет нас в приватной атмосфере. Так же, как ему необязательно думать, что то или иное блюдо действительно замечательное и вкусное, так и мы с Оливией не факт что притронемся к своим заказам, даже если всё пройдёт тихо, спокойно и мирно. Но не уведу ли я вообще её прочь прежде, чем смогу дождаться, когда их принесут? Так зачем в таком случае откладывать назревший разговор? Давайте просто покончим с неприятными вещами, от которых в горле возникает ком. А ведь всё должно быть иначе. Но где это счастливое время, о котором все так говорят и даже снимают фильмы? Оно где-то у других, у тех людей, которые хотят детей. В тех семьях, где их ждут абсолютно все. Мы же не они. У нас есть одно исключение, о котором не выйдет забыть. По крайней мере, мне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Дерек, — это сказано с неодобрением, но я знаю, оно всего лишь напускное и искусственное, и что на самом деле отец не пытается поставить меня на место и призвать к уважению. Думаю, будучи одного со мной пола, подсознательно он тоже в курсе. Прямо как Тимоти.

— Всё в порядке, Бенджамин. Если ты так хочешь, милый.

— Да, хочу. Это был долгий день, и я устал. Наверняка и Лив тоже.

— Лив? И с каких это пор ты стал её так называть? — да вот буквально только что. — Куда подевалось вечное «Оливия», которое я слышала почти всё последнее время? — я и сам не в курсе. Но даже не подозревал, что имя, одно лишь имя, а точнее его сокращённая форма, исчезнувшая из моего обихода на несколько долгих месяцев, вернувшись, может послужить спусковым крючком и заставить всю ситуацию двигаться по драматической колее. — Ты мне явно что-то недоговариваешь.

— Мама.

— Что ты от меня скрываешь? — но, словно не слыша моего зовущего предостережения, просто спрашивает она, но я не собираюсь ни в чём признаваться. Даже рискуя спровоцировать скандал и создать благоприятную для его дальнейшего развития атмосферу. Да, мы находимся в отделённом от остального зала пространстве, а женский голос совершенно обычный и нисколько не повышен, но это, бесспорно, назревающая сцена некрасивого и самого уродливого свойства, а я не хочу сцен. Я ненавижу сцены, и в идеале мне нельзя становиться их участником в общественном месте. Это привлечёт ненужное внимание. А с меня его и так уже довольно. Не дай Бог попасть в объектив чьего-нибудь мобильного телефона уже всей нашей компанией. Тогда и мои заявления, на которых время от времени и сейчас настаивает Виктория, будут точно не нужны. Всё автоматически станет ясно. А ещё сцены травмируют и заставляют нервничать, а беременным вот никак нельзя лишний раз переживать. — Вы не разводились? А это всё просто какая-то игра на публику? У тебя что, неприятности?

— Нет у него никаких неприятностей. Кроме меня. Я его единственная проблема, и нет, мы не вместе. Успокойтесь, Кимберли. На этот счёт можете не волноваться. Он просто… — не знаю точно, что она собиралась и могла бы сказать, но я вмешиваюсь, цепляясь за её левую руку, прислонённую к столешнице около стаканов, фужеров и приборов поверх накрахмаленной скатерти. Стискиваю пальцы, возможно, до боли и не даю ей договорить:

— Я просто пытаюсь вести себя цивилизованно, вот и всё. Ради ребёнка. У нас вроде как примирение, но без воссоединения.

— Я думаю, это не так уж и плохо, — прерывает молчание отец, одобрительно смотря на меня, — это ведь по-взрослому. А ты как считаешь, Кимберли? — нежно и сердечно обращается к матери отец, и это напоминает желание максимально сгладить ситуацию и все острые углы. — Давай ты просто глубоко вздохнёшь, и мы не будем привлекать внимание к себе.

— Ладно, хорошо, — мама наконец расслабляется, а вместе с этим разглаживаются и мышцы её лица. Как раз в этот момент появляется официант со всеми блюдами разом, а когда он уходит, мы проводим какое-то время в полной тишине, нарушаемой лишь звуком столовых приборов, иногда скользящих по тарелкам, пока всё равно ощущаемого напряжения не становится явно слишком для неё: — Так как всё это будет?