Ванька-ротный - Александр Шумилин

Одному судьбой дана долгая жизнь, а он хныкает. Другой знает, что конец близок и с сожалением смотрит на мерцание серого дня. Это и есть его последняя отрада жизни и надежда. Что поделаешь, когда большего не дано. Это последнее и малое стало так ценно и дорого. Обидно до слез, что среди серого дня приходится умирать.

Солдат лежит вдавив свое тело в сугроб, а сверху сыпятся бомбы. Они ревут и все живое ждет последнего вздоха. Это надо пережить, почувствовать каждой жилкой, натянутой и налитой теплой алой кровью.

У кого нет сомнений, кто легко, не задумываясь, судит о бомбежке, тому не мешает однажды сделать над собой усилие и представить только один кошмар. Один из тех, тысяч, которых пришлось пережить солдату на войне. И именно такой, когда у человека застывает кровь в жилах от страха, когда перехватывает дыхание, когда мороз по коже от позвонка и до затылка ползет. Не все с простых слов способны представить переживания человека. Но это быстро проходит, когда опасность ушла.

Сейчас я лежу на больничной койке, пишу, тороплюсь, зачеркиваю и снова пишу. В палату заходят люди. Они с любопытством посматривают в мою сторону и удивляются:

— Сколько можно писать!

Другие спрашивают меня:

— Что вы все время пишите?

— Мемуары, знаете, надоели всем! Там одни восхваления, сплошные победы и крики ура!

— Я пишу письма о смерти. Я пишу о тех, кто на моих глазах умирал.

— Письма с того света! Вам это не понятно? Да! Вы этого не пережили! Вам этого не понять! Что поделаешь — добавляю я. А сам думаю.

Царь хотел, чтобы солдаты отдавали жизнь за царя. Все хотят чужой кровью свои дела поправить. А мы за что воюем? За русскую землю! За наш свободный народ. Но перед смертью всегда нужно разобраться за кого ты стоишь.

|Вернемся к бомбежке.

После рева и грохота в висках стучит. Сердце куда-то торопится.|

Но вот бомбежка кончилась. Грохота нет. Он прошел, как шелест листвы. Встаешь и ни каких ощущений. Мало-помалу начинаешь понимать, что ты остался жив. Идешь по снегу вперед, запнулся за труп, нагибаешься, смотришь, это не тот солдат что сидел с тобою рядом, у которого ты прикурил. Мертвый лежит на спине. Глаза у него открыты. Перешагиваю труп, делаю два шага, передо мной пожилой солдат. Лежит на боку. Ему осколком оторвало руку. Он скулит придерживая ее.

Дальше несколько оглушенных. Они сидят в снегу, крутят головой, после тупого удара. Что это за жизнь? То умирай, то воскресай! Вот так всю войну! Что там Христос! Я сам воскресал не одну тысячу раз. И каждый раз снова. Пора и меня записывать в святые!

Живой человек переносит раны с болью и стонами. А смерть легка, она безболезненна! Она коснулась тебя, и ты потерял сознание. За сотую долю секунды увидишь вспышки цветистой радуги, а потом сверху навалится беспросветный черный бархат и наступит бесконечность. Я однажды видел его. Вот когда ты познаешь истину. Вот когда ты постигнешь бесконечность.

Морозный колючий снег хлещет тебе в лицо. На ресницах налип белый иней. Постепенно начинаешь ощущать озноб и холод. Медленно оживаешь. В нос ударяет едкий запах взрывчатки. Ни боли, ни крови, только чувствуешь, что вши грызут. Вот так постепенно возвращается к тебе сознание.

Закусишь зубами варежку, сдернешь её с руки, засунешь руку за пазуху, поскребешь, погоняешь вшей и считай, что ты жив и тебе стало легче. Вот так наверно и Христос наш воскрес!

Сядешь в рыхлый сугроб, вдавишь его под собой, оторвёшь от газеты листок для закрутки, разровняешь щепоть махорки, завернёшь, послюнявишь газетный край, чтобы прилип, затянешься голубым дымком и выпустишь его через ноздри. Хорошо!

Тебе говорят что-то, кричат даже, а ты сидишь, дымишь махоркой и не |хрена| не слышишь. Тебя оглушило немного. Вот так и приходишь в себя после бомбежки.

То, что тебя оглушило и ты получил контузию, то это ровно ничего! На это не обращай особого внимания. А кто здесь не контуженный, если не раз и не два бывал под бомбежкой? Все здесь на передке трехнутые, пристукнутые и контуженные. Умные люди на передовой не сидят. Они при орденах и медалях в тылах полка ходят. А если с такой контузией эвакуировать на лечение в тыл, тогда кто будет воевать?

Контуженный это тот, у которого изо рта кровь течет, из ушей и из носа хлещет, руки и ноги отнялись. А ты такой контуженный, как я по их мнению просто пристукнутый.

Вы получили приказ закрыть в обороне брешь! Дали две пушки и четыре пулемета, вот вы и действуйте! Командир дивизии провёл на карте красную черту. Считает дыра заткнута. А они сидят в снегу и ни как не очухаются.

У немцев отличная связь. Возможно, что самолёт пролетая сообщил на землю координаты нашей лощины. Не успели мы придти в себя, как по лощине ударил миномет.

Огонь он вел вслепую. Но нам от этого было не легче. Вот несколько мин рядом брызнуло снегом, оставив на земле вонючий след черного дыма. Миномет прошелся по лощине взад и вперед. Солдаты затаились. Но вот стало темнеть. Миномет пустил еще две мины и прекратил стрельбу.

Один солдат сидел, растопырив ноги и опершись руками в снег. |Голову он откинул несколько назад и| смотрел куда-то в небо. Солдата толкнули, он замотал головой. Этот жив.

Вечер надвинулся как-то сразу. Командир батареи послал за упряжками. До рубежа оставалось немного. Вот и гряда, на которой должны окопаться в снегу пулеметчики.

Через ложбину напротив должны быть немцы. Хоть бы пустили ракету или очередь трассирующих! Все было бы ясно, где они тут сидят!

|Пулеметчиков развели, место для пушек оставили в середине.| Вскоре лошади подтащили пушки. Лошадей отцепили, пушки развернули, обкопали снежным бруствером.

Я, Столяров и лейтенант артиллерист обговорили план обороны. Наметили сектора обстрела и взаимодействие на случай появления пехоты и танков противника.

— Завтра, я постараюсь добиться, чтобы вам прислали саперов и взрывчатку, — сказал я.

— В снегу не усидишь! Против танков нужно зарываться в мерзлую землю!

— Не понимаю одного! В дивизии прекрасно знают, что с этого нужно начинать. Саперы без дела сидят в лесу. А людей против танков сажают прямо на снег.

|Попрощавшись,| я позвал ординарца. Столяров посмотрел мне в глаза. Тоскливо и с натянутой улыбкой он сказал мне:

— Может останешься до завтра? Явишься к Малечкину, он тебя опять куда-нибудь пошлет. А нам здесь поможешь во всем разобраться.

— Нет Столяров не могу! Малечкин ждет меня! Наказывал поскорей вернуться. В дивизии требуют его доклада. Им тоже нужно в армию сообщить, что участок закрыт, прорыв ликвидирован. Майор Малечкин должен сегодня явиться с докладом в дивизию. Пару дней подожди. Освобожусь, — обязательно встретимся!