Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

– у них нет своей воли…

Отец, как всегда, поражал меня.

Мой друг, отец Пимен, когда мы только переселились на Новую Фиваиду, возгорелся желанием оставить игуменство и поселиться в скиту. Он обратил внимание на ту перемену, которая произошла с монахом Симеоном, и в свои приезды, бывало, беседовал с ним. Как-то архимандрит разговаривал в келье со стариком о жизни. Мне пришлось остаться стоять в дверях.

– Я тоже хотел бы молиться на Афоне, отец Симеон. Мне нравится это место, и Симон держит для меня отличную келью, но не знаю, не знаю, что скажет на это Святейший… А больше всего дела не отпускают! – делился он с отцом своими скорбями.

– А вы оставьте свои дела, пусть другие делают их, у кого есть к ним охота! – советовал отец.

– Нет, нет, отец Симеон! Что без меня станет с монастырем? И Святейшего нельзя оставить без поддержки, – вздыхал игумен.

– Слушайте, отец Пимен, вы хотите сейчас полюбоваться Афоном? – внезапно спросил монах Симеон.

– Хочу, почему бы и нет?

– Давайте зайдем в наш разрушенный умывальник и полюбуемся прекрасным видом из него!

– Но оттуда же мы ничего не увидим! – возразил игумен.

– Вот так и вам дела не дают увидеть Афон, и не только Афон…

Однажды старик услышал, как послушник Илья рассказывает мне о том, что происходит в мире:

– Обстановка в мире ухудшается. На Северном Кавказе война, теперь еще это вторжение Америки в Ирак… Я слышал, что монахи говорят – это начало третьей мировой…

Отец поднял голову от Евангелия и посмотрел на нас:

– Война? Никакой войны не бойтесь. Нужно быть живым в Духе Божием! На войне убивают только трупы…

– Как это понять, отец Симеон? – спросил озадаченный Илья.

– На войне убивают тех, кто до войны уже мертв душой… Повидал я такие дела! Кто жив остался? Те, кто людям, которые рядом, дали жить! Сам погибай, а товарища выручай! Так-то… А остальные, кто хотел убивать и наслаждаться убийствами, уже мертвы судьбами Божиими. Война – это время жатвы душ человеческих: кто к чему призван и что заслужил своими делами. Когда война начинается, у Бога нет выбора, а у людей – оправдания…

В один из прекрасных афонских вечеров я поделился с отцом своими намерениями:

– Папа, у меня появилась идея написать книгу в виде притч, а в ней поместить и твои рассуждения о жизни…

– Идея – это хорошо, а идиотизм – плохо, – ответил он шуткой. – Что такое хорошая идея? Узнать самую суть жизни и правильно рассказать о ней. А что такое идиотизм? Держаться за этот мир, как ненормальный, и всем навязывать свое понимание… Если рождается хорошая идея, то ее никто не может остановить, она сама войдет в сердца людей. А идиотизм может лишь временно тормозить правильные идеи, но больше ничего не умеет. Все идиотские идеи держатся на одном интересе – эгоизме! Пока ничего не знаешь, стремишься узнать больше. Но когда узнаешь саму жизнь, как она есть, тогда уже даже жить неинтересно с ее постоянными обманами. Вот тогда и приходится из нее уходить; игра окончена и ты понимаешь, что только Бог и нужен душе больше всего!

– Папа, а в чем суть жизни? Скажи мне, – упрашивал я отца.

– Узнаешь сам в свое время, сын, когда доживешь до моих лет. Этого словами не объяснить… Поэтому мне эта келья и четки с Евангелием дают больше счастья, чем все людские обещания и красоты жизни, от которых у нас ничего не остается, ничего, сын, не остается. Мы все оставляем людям…

Когда наступали жаркие душные ночи, мы выходили в коридор, открывали настежь широкие двери в сторону моря, откуда немного тянул ветерок, и усаживались в старые побелевшие от времени стасидии… Тихо… И монах Симеон, и я тянем четки. Блестящее словно ртуть море, в мутной горячей дымке, не шелохнется. Облака легкие, прозрачные, как невесомые, стоят в высоком мутно-золотистом небе, не закрывая полной луны. Небосклон, словно опрокинутый в серо-стальную эмаль моря, медленно меняет свой бледно-золотистый свет на розоватую дымку рассвета, встающего над Афоном. Из темноты ущелья слышны всхлипывания шакалов.

Рассветная прохлада немного освежает наши лица. Чайки проносятся над берегом, некоторые подлетают прямо к дому, словно заглядывая в окна и двери. Отец уже спит, уронив голову на руки, лежащие на подлокотниках. Я увожу его в келью и укладываю отдыхать. Такие молчаливые молитвенные ночи с отцом запомнились мне на всю жизнь. Невозвратное, неуловимое и мгновенное, словно искра, счастье жизни, от расставания с которым сжимается сердце…

Не я один испытывал любовь и признательность к монаху Симеону за то, что Бог даровал его нашему