Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов

борьбу и готовились к чему-то, готовились»34. Это «к чему-то» долго оставалось за исторической завесой. Ныне, опираясь на источники, можно говорить, что начало года — это пролог к февральскому перевороту и что события обогнали сценаристов.

Шульгин описывает одно совещание руководителей Прогрессивного блока Думы, деятелей Земгора, имевшее место «где-то в конце января», на встрече присутствовали Милюков, Ефремов, Шингарев, Шидловский, Гучков «и еще разные». Обсуждали планы захвата власти (вспомним мечту Милюкова о двух полках у Таврического дворца). «Но готовых к выступлению сил не было». К концу января «гора родила мышь, — свидетельствует Шульгин, — поговорив, разъехались… Эти попытки были жалкие, бессилие людей, меня окружавших, и свое собственное заглянуло мне в глаза». Гучков, имя которого столь часто вспоминают в связи с переворотом, вспоминает, что в его планы входила не ликвидация старой системы, а лишь ее реорганизация, что новое правительство намеревалось составить из представителей старой бюрократии с незапятнанной репутацией, как Сазонов, Кривошеин и др., что ему представлялось это более вероятным, реальным, чем создание «парламентского кабинета». Гучков также признает, что никого из высшего генералитета в заговор вовлечь не удалось35.

Большое значение для понимания планов переворота, той роли, которая отводилась Думе, и роли, которую сыграли ее руководители, падения монархии и образования Временного правительства, имеют материалы встреч и бесед А. И. Гучкова с Н. А. Базили36. «Как само Временное правительство создавалось. Откуда Керенский, Некрасов, Терещенко. Как они мало-помалу кристаллизовались, как постепенно они сознавали, что подходят к этой ответственной роли… Милюков тут играл большую роль», — говорил Базили. «Он главный», — уточнил Гучков. Далее в беседе выяснилось, что после выступления («в начале революции») Милюкова в Думе 1 ноября имел место ряд совещаний виднейших членов Думы с участием Гучкова, Милюкова, Родзянко, Шидловского, Шингарева, Годнева, Львова, Некрасова, Терещенко. Видную роль играл на них Родзянко — «с ним очень считались», и его любимец, глашатай его идей Терещенко. С официальным правительством этот «теневой кабинет» не считался, к нему «все относились очень пренебрежительно». Обсуждался вопрос, что делать в случае неизбежного «уличного бунта». Постановили воспользоваться им и после свержения старого порядка взять всю власть в свои руки. Как возможный, но маловероятный исход допускали, что сам царь перед угрозой бунта призовет Думу («блок») к созданию правительства. В этих совещаниях Милюков шел напролом. Он потряс основы и надеялся, что там, «наверху», осознают необходимость смены людей. Борьба шла за исполнительную власть. Какая-нибудь комбинация с Кривошеиным, Игнатьевым, Сазоновым вполне удовлетворила бы заговорщиков.

«В порядке обсуждения Гучков высказал мысль, что уповать на использование победы „уличного бунта“ опасно, ибо руководители его власть уже из своих рук не выпустят. Выход искали в дворцовом перевороте, в предупреждении бунта. Было ясно, что только ценой отстранения государя возможно получение известных шансов в успехе создания новой власти; заглянули в свод законов, нашли статью о регентстве… То, что вскоре было осуществлено, тогда было ясно: отречение государя в пользу сына, а дальше — по закону. У всех было ясно одно желание, возможно меньше трясти основу <…> хирургическая операция в смысле революционного акта воздействия на государя, в смысле отречения… чтобы не разрослось в гангрену. Это должны были сделать люди государственного ремесла». Гучков утверждал, что речь шла о передаче власти в руки людей типа бывших министров.

В этой хирургической операции, которую заговорщики хотели осуществить «почти по своду законов», особую роль отводили наследнику Алексею, явно копируя Смутное время и Земские соборы. Гучков говорит: «Избави Бог образовывать чисто общественный кабинет. Ничего бы не вышло. Мне казалось, что чувство презрения и гадливости, то чувство злобы, которое все больше нарастало по адресу верховной власти (и разжигалось тем же Гучковым, Милюковым и пр. — А. С.), все это было бы смыто, разрушено тем, что в качестве носителя верховной власти появится мальчик, по отношению к которому нельзя ничего сказать дурного». Личность маленького наследника должна была обезоружить всех — это говорит Гучков. Симпатии к мальчику были бесспорны, соглашается Базили. Невольно вспоминается картина Нестерова — делегация Земского собора приглашает Михаила Романова на царство. Под массивными сводами Ипатьевского монастыря в окружении бояр, казачьих старшин, весь в белом стоит отрок, как луч света, как свеча, которая в смуту не погасла, наоборот, дала России надежду. Тогда, в 1613 г., это получалось, а через три века уже не повторилось. На разговорах весь заговор и кончился — события обскакали, констатировал Гучков37.

Свидетельство Гучкова находит подтверждение со стороны князя Е. Н. Трубецкого, сообщавшего однодумцам своим в конце 1916 г., что в беседе с группой влиятельных общественных деятелей обсуждалось положение в стране, правители Думы и его собеседники (Львов, В. Маклаков, П. Б. Струве) стремились, учитывая фактор войны, только к реорганизации власти, к созданию не кабинета общественного доверия, а правительства «из несомненно честных людей» (назывались имена Самарина, Кривошеина, Сазонова на ключевые посты). «Мне показалась даже трогательной их скромность и такой патриотизм. Может быть, не все так думают, но в том-то и беда, что власть не умеет и не хочет иметь поддержку у лучших людей»38. Но и Гучков скептически относился к идее «парламентского кабинета». Такие совпадения не случайность. Сказанное свидетельствует, что у власти имелись еще не использованные возможности для маневра, для укрепления своей политической базы, а также и возможности сотрудничества с Думой на разумной компромиссной основе.

И еще одно свидетельство, крайне важное для понимания позиции и роли Думы, ее большинства, ее руководителей, речь идет о мемуарах М. В. Родзянко «Крушение империи». Он вспоминает, что в январе собрались по просьбе генерала Крымова, прибывшего с фронта (его имя известно по позднейшему участию в «заговоре Корнилова», генерал был близок к Гучкову. — А. С.). Собрались для неофициального совещания многие из депутатов Думы, членов Госсовета и членов Особого совещания для заслушивания доклада боевого генерала, в конце «жуткой исповеди» Крымов заявил: «Переворот неизбежен… Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы (фронтовые части, дивизия Крымова. — А. С.) вас поддержим. Очевидно, других средств нет… вредное влияние жены сильнее честных слов, сказанных царю». Мнения участников «неофициальной» встречи раскололись. Всего решительнее в поддержку Крымова выступили Шингарев, Шидловский, Терещенко: «Генерал прав. Но кто решится на переворот. Щадить царя нечего, коль он губит Россию». В шумном споре ссылались на Брусилова: «Если придется выбирать между царем и Россией — я пойду за Россией». В спор вмешался Родзянко. Оборвав взволнованную речь Терещенко, спикер заявил: «Вы не учитываете, что будет после отречения царя. Я никогда не пойду на переворот. Я присягал. Прошу вас