На день погребения моего - Томас Пинчон

не видела для этого веской причины.

— Ладно. Так что мне им сказать? Собираешься присылать денежные переводы?

   Смех Далли увял:

  — О...думаю, нет.

— Почему? Папа думает, что ты можешь захотеть остаться. Он говорит, что не может себе этого позволить.

 — Здесь другое.

— Да? Друг-джентльмен, о котором я должна знать? Здесь по адресу Спонджиатоста?

  — Не совсем.

  — Ничего похожего, хм..., — она экспрессивно размахивала руками.

 —  Ха. Ничего не попишешь.

  — Да, наслаждайся, пока можешь, ты — еще ребенок.

 — Жаль, что я не...

Бриа, долго не раздумывая, распростерла объятия, и хлюпающая носом Далли оказалась прямо в них. Немного погодя:

  — Да перестань, тебе не дашь ни днем больше тридцати.

  — Нужна сигарета — вот что, у тебя случайно не...

  — Минутку.

  — Слушай, хороший портсигар.

  — Шведский страховой агент. Вольф. Нет, Пуцци.

  — Да, Вольф — это тот с женой и детьми.

  — Спасибо.

   Они закурили.

Однажды Хантер пришел в солнцезащитных очках, широкополой шляпе и рыбацком комбинезоне.

  — Не хочешь прокатиться на лодке?

 — Сейчас только шляпку одолжу — и прямо туда.

Некоторые друзья-художники составляли топографическую карту на день. Вода в каналах была матово-зеленой. В пункте Догана, где Большой канал встречался с Лагуной, цвет воды стал голубым.

  — Никогда такого не было, — сказал Хантер.

—  А сегодня есть, — ответил бодрый юноша на кассе.

Его звали Андреа Танкреди. Хантер был с ним знаком, встречал его в городе в кулуарах анархистских собраний, в кафе на выставках экспериментальной живописи. После поездки в Париж, где он увидел работы Сера и Синьяка, Танкреди перешел к Дивизионизму. Он симпатизировал Маринетти и тем из его окружения, кто начал называть себя «Футуристами», но не разделял их увлечение многообразием американского брутализма. На самом деле американцы, кажется, очень его раздражали, особенно — миллионеры, которые в последнее время повадились ездить сюда и прикарманивать итальянскую живопись. Далли решила не упоминать, откуда она.

Они устроили пикник в Торчелло, в безлюдном гранатовом саду, пили примитиво, и Далли вдруг поняла, что смотрит на Андреа Танкреди более внимательно, чем могла бы это себе объяснить, и когда он случайно поймал ее взгляд, начал пристально смотреть на нее в ответ, без злости, но его взгляд нельзя было назвать восхищенным.

Возвращались обратно вечером, плыли под звон колоколов, безоблачное зелено-лавандовое небо, перевернутый вверх дном город прямо под водой, ее сердце навсегда принадлежит этому неожиданному дому, она знала, что Танкреди рядом, бросает хмурые взгляды на Венецию.

— Посмотрите на это. Однажды мы снесем все эти дома и используем щебень для заполнения каналов. Разгромим церкви, спасем только золото, то, что останется, продадим коллекционерам. Новой религией станет общественная гигиена, ее храмами — водопроводные и очистные станции. Смертными грехами будут холера и декаданс, — она должна была что-то ответить, но он быстро продолжил. — Все эти острова будут соединены автострадами. Всюду электричество, кому еще будет нужен венецианский лунный свет — пусть идет в музей. Вокруг Лагуны исполинские ворота для ветра, чтобы не впускать сирокко и бора.

 — Ну, не знаю, — Хантер увидел, что Далли раздражена, и скромно вклинился в их беседу. — Лично я всегда сюда ездил ради призраков.

 — Прошлое, — ухмыльнулся Танкреди. — Сан-Микеле.

  — Не совсем, — Хантер понял, что не сможет объяснить.

 По необъяснимой милости Господа, как он сказал Далли спустя несколько дней по дороге в студию Танкреди в Каннареджо, сбежав от разрушения и войны из мест, которые он уже не мог вспомнить со всей ясностью, он нашел пристанище в Венеции, лишь для того, чтобы однажды попасть в мир видений Танкреди и узнать футуристическую машину, много лет назад перенесшую его в безопасное место из разоренного Города, и подземный контр-Город, по которому его провезли, и леденящую безрадостную веру в науку и рациональность, поддерживавшую стойкость его собратьев-беженцев в их полете, и его собственная одинокая уверенность в том, что он не справился со своими профессиональными обязанностями — один из тех талисманов, которые приносят лишь несчастья тем, кто им доверился, их судьба — закончить свои дни в дешевых комнатах в тупике пригорода, в конце концов они становятся равнодушны к собственной судьбе — легендарные мрачные затворники, составить компанию которым разрешено лишь путешественникам с самой сомнительной репутацией и мыслями о самоубийстве. Но в последнее время — что такое Венеция? Кто такая Далия? — он начал испытывать дискомфорт, как один из потерянных.

Поэтому Далия решила, что должна на это взглянуть.

 Картины Танкреди были похожи на взрывы. Он предпочитал палитру огня и вспышки. Он работал быстро. Предварительное Исследование Адской Машины.

  — Это действительно будет работать? — поинтересовалась Далли.

  — Конечно, — немного раздраженно ответил Танкреди.

  — Он — специалист по адским машинам, — подчеркнул Хантер.

Но Танкреди был на удивление не расположен говорить о последствиях проекта. Какая последовательность событий может привести к «результату».

 — Термин «адский» применяется не в шутку и даже не в качестве метафоры. Необходимо принять Ад, понять, что Ад реален и по аккуратной поверхности этого мира передвигается безмолвная армия тайных агентов, которые поклялись ему в верности как своей любимой родине.

   Далли кивнула:

 — Святоши тоже так говорят.

— О, духовное рождение. Старая песня. А как насчет духовной смерти, когда сбегаешь в Ад от состояния обычной смерти, воображая, что наихудшее уже произошло и ничто больше не сможет тебя ужаснуть?

— Ты говоришь о взрывном устройстве, да, vero?

— Только не в Венеции, никогда. Огонь здесь был бы самоубийственным безумием. Я никогда не принесу сюда огонь. Но я принесу Ад в небольшое ограниченное пространство.

  — И...это будет...

   Танкреди зловеще рассмеялся:

— Вы, американцы, всюду суете свой нос. Другие предпочли бы не знать. Некоторые определяют Ад как отсутствие Бога, это наименьшее, чего мы можем ожидать от адской машины — что