На день погребения моего - Томас Пинчон

— Сформулирую иначе. Всякий раз, когда я встречаю апологета Дзета-функции, я вспоминаю о тебе. Всегда как о «заклинательнице».

— Ах! Даже еще более тривиально. Неужели никто из вас никогда не задумывался, что за этими стенами? Там кризис, — она хмуро смотрела на мореный оранжевый блеск только что севшего солнца. — И Геттинген от него свободен не более, чем при Римане, во времена войны с Пруссией. Политический кризис на картах Европы ведет к кризису в математике. Функции Вейерштрасса, континуум Кантора, абсолютно неистощимые способности Рассела к озорству — когда-то самоубийство народов считалось незаконным, как в шахматах. Когда-то математики считали «бесконечность» механизмом фокусника. Связи лежат там, Кит, скрытые и отравляющие. Те из нас, кто крадется среди них, делают это себе на погибель.

 — Идем, — сказал Кит, — позволь банальному парню угостить тебя пивом.

Той зимой в Санкт-Петербурге войска возле Зимнего дворца стреляли в тысячи невооруженных забастовщиков, которые шли демонстрацией в почтении и наивности. Сотни убиты и ранены. В Москве был убит Великий князь Сергей. Новые забастовки и уличные бои, а также — крестьянские и военные восстания продолжались до лета. В Кронштадте и Севастополе взбунтовался флот. Уличные бои в Москве. Черные сотни устраивали погромы против евреев. Японцы выиграли войну на Востоке, уничтожив весь Балтийский флот, который проплыл почти полмира, чтобы попытаться снять блокаду Порт-Артура. Осенью всеобщая забастовка на несколько недель отрезала страну от остального мира, и, как постепенно начали понимать люди, остановила историю. В декабре Армия подавила очередное крупное восстание. На Востоке продолжались бои на железнодорожных магистралях, в перспективе — восстание мусульман во Внутренней Азии. Если Бог не забыл про Россию, Он явно обратил Свой взор на что-то другое.

Остальная Европа запомнила следующий год как год, когда русские были повсюду, они массово бежали в эмиграцию, поскольку Революция свалилась к их подошвам, если они останутся, Петропавловская крепость, рано или поздно — смерть. Кто бы мог подумать, что у Царя так много врагов?

Кит начал замечать русских на Виндерштрассе. Яшмин была уверена, что они в городе, чтобы шпионить за ней. Они пытались смешаться с толпой, но некоторые красноречивые нюансы — меховые шапки, огромные неопрятные бороды, склонность останавливаться посреди улицы и бросаться танцевать «казачок», как только услышат музыку, постоянно их выдавали.

 — Слушай, Яшм, что со всеми этими русскими?

— Я пытаюсь не принимать это близко к сердцу. Мои родители были русскими. Когда мы жили на границе, однажды меня и мою семью захватили во время набега и продали в рабство. Спустя некоторое время мэр Хафкорт нашел меня на базаре в Вазиристане и стал моим вторым отцом.

   Он удивился не настолько, насколько мог бы:

—  И он до сих пор где-то там?

— Где бы он ни был, он обладает достаточным политическим весом, чтобы кто-то мог решить, что может каким-то образом меня использовать.

 — Вы общаетесь?

— У нас свои средства связи, на которые не может повлиять ни расстояние, ни время.

  — Телепатия или что-то в этом роде?

   Она нахмурилась:

— Вероятно, ты думаешь, что я — девушка с Эфиром меж ушей, легко поддавшаяся верованиям И. П. Н. Т.

— Ого, Яшм, ты просто читаешь мои мысли, — он надеялся, что этого подмигивания будет достаточно, чтобы она не обиделась, поскольку ее внезапные приступы ярости, сколь дурашливыми они ни были бы, продолжали внушать ему тревогу.

Она играла своими как всегда трансцендентально любопытными локонами, это был обычный намек на охватившее ее волнение.

— Новости доходят, даже несмотря на Революцию. Тысячи миль, множество языков, ненадежные свидетельства, умышленная дезинформация и тому подобное, но новости всё равно попадают к людям И. П. Н. Т. на Чанкстон-Кресчент, а тому, что выходит из их конторы, как ни странно, часто можно доверять, даже Военное министерство признает, что их источники в целом лучше, чем собственные министерские.

 — Что мне остается, только выложить всё начистоту.

   Она посмотрела на него:

— В этом мире я пользуюсь репутацией «независимого человека себе на уме'»…а на самом деле я навсегда...принадлежу ему. Другая моя семья отбыла в края, которые я даже не могу себе вообразить. Лишь во сне я вижу их мельком, эти мгновения столь мимолетны, столь скудны, потом я чувствую ощутимую боль вот здесь, в груди, боль жестокой незавершенности. Мои истинные воспоминания начинаются в тот момент, когда он впервые увидел меня на рынке — мою душу пронзили на острие перехода от девушки к молодой женщине, я чувствовала, как это острие проникает в меня, словно намереваясь разрезать пополам, надеюсь, Кит, это не румянец смущения.

Ну, отчасти, скорее румянец смущения, чем желания. Сегодня она надела старинную монету — проколотую и просто свисавшую с цепочки чистого серебра на ее всегда обворожительной шее...

— Это афганский дирхам раннего периода империи Газневидов. Он подарил мне эту монету на счастье.

За девять или десять веков обращения воры стерли и соскоблили серебро с внешнего края, но внутренняя окружность сохранилась, испещренная древними письменами. Это была внешняя эмблема нападений и живучести, истинная история того региона и, вероятно, этой молодой женщины, в этой жизни, и, кто знает, в скольких предыдущих.

— Спасибо за предложение, Кит. Если что-то появится, я, конечно, обращусь к тебе за советом. Я очень тебе благодарна, — ее взгляд плясал с почти самонадеянной уверенностью, что он позволит ей отделаться этим, не надеясь на любезность в знак благодарности.

Он поглощал это, как ярмарочное мороженое в вафельном стаканчике, хотя был вынужден изображать равнодушие. Такого не встретишь в Нью-Хейвене. Так не умеют флиртовать даже в Нью-Йорке. Это мир, размышлял Кит, а пару ночей спустя, около трех часов ночи, словно дополнительный привкус бамбуковой палки: «Она» — мир.

Тем временем Яшмин, слишком утонченная, чтобы бранить банальность, сблизилась с отпрыском клана кофейных магнатов по имени Гюнтер фон Кассель. На их первом свидании Гюнтер, приверженец не то чтобы повсеместно признанного Людвига Больцмана, попытался объяснить ей задачу Римана с помощью статистической механики.

 — Вот. Скажи, пожалуйста: если n растет до бесконечности, чему тогда равен простой дивизор n?

   Она