На день погребения моего - Томас Пинчон

будущего?

   Она его не дразнила, честно, но и не очень была удивлена.

 —  Я не знаю. Не знаю, как это могло произойти.

 — Легко. Кто-то в будущем изобретает машину времени, окей? Все безумные импресарио по обе стороны Атлантики работают над этим, один из них обречен на успех, и когда машина изобретена, эти хитроумные устройства становятся таким же обычным делом, как наемные экипажи. Так что... где бы ты ни находился, ты, должно быть, окликнул один из них. Запрыгнул в него, сказал кучеру, куда хочешь ехать, и престо! Вот ты и здесь.

— Жаль, что я не помню. Ничего. Каким бы ни было обращение направления времени «воспоминания»...

 — Ну, похоже, ты каким-то образом сбежал со своей войны. Ты здесь...ты в безопасности.

Она хотела просто его успокоить, но его взгляд стал еще более удрученным.

 — В безопасности...в безопасности, — с кем бы он сейчас ни разговаривал, это была не она. — У политического пространства есть нейтральная территория. А у Времени? Существует ли нейтральный час? Не движущийся ни вперед, ни назад? Или я слишком много хочу?

 В это мгновение, не совсем в качестве ответа, на одном из военных суден, стоящих на якоре у Кастелло, раздался грохот Вечернего Орудийного Салюта, насыщенный бессловесный благовест предупреждения разносился раскатами по Рива.

Примерно с тех пор Далли начала носить его холсты, мольберт и другие принадлежности, отгоняла местную слишком докучливую ребятню, в целом старалась выполнять рутинную работу — всё, что могла.

—...Прошлой ночью, во время матча, д-р Грейс явился мне во сне, велел пойти на Черинг-Кросс и сесть на поезд, согласованный с расписанием пароходов...

—  Да-да.

— ...это было как наяву, он был весь в белом и в одной из этих старомодных шляп, знал мое имя и начал наставлять меня относительно моего долга, это была...война, он сказал, война во «Внешней Европе», вот его формулировка, какая-то странная география, не так ли, даже для сна — и нашей стране, нашей цивилизации грозила какая-то опасность. У меня не было желания участвовать в войне, никакого энтузиазма, скорее наоборот. Я люблю авантюры, мне знакомо это приятное возбуждение, но здесь было что-то не то...совсем не то. Ты видишь, что я за человек — просто искренний сельский силач, любитель пачкать холсты, никаких глубин, стоящих упоминания.

Но вот такая история, я поддался удивительному призыву из могилы, из братской могилы, которой стала Европа, словно где-то впереди были железные ворота, слегка приоткрытые, ведущие в опустошенную и мрачную страну, и неисчислимые толпы со всех сторон жаждали в них войти, меня несло потоком. Каковы бы ни были мои собственные желания...

Он стоял посреди номера гостиницы в Дорсодуро, на первом этаже ресторан. Пурпурный вьюнок оплетал чугунные решетки.

— Я рассчитывала, что ты поселишься в пансионе, тут их парочка есть на маленькой Рио-Сан-Вио.

— На самом деле это оказалось дешевле — пансион включает обед, если я буду обедать, потеряю лучший свет, а если не обедать, буду платить за еду, которую я не съел. А здесь, в «Ля Кальсина», кухня открыта в любое время суток, я могу съесть столько, сколько захочу. Кроме того, здесь я в компании знаменитых призраков — Тернер и Уистлер, Рескин, Браунинг, такие вот ребята.

— Они умерли в этой гостинице? Насколько хороша здесь еда?

— О, можешь называть их «отпечатками сознания». Парапсихология только начала приоткрывать завесу. Призраки могут быть...ну, ладно, посмотри на них.

   Он взмахнул рукой, указывая на набережную Дзаттере.

— Каждый турист, которого ты видишь, который проплывает мимо, каждый, кто планирует спать сегодня в незнакомой постели, потенциально — такого рода призрак. Временные постели по какой-то причине могут ловить и удерживать эти тонкие вибрационные импульсы души. Разве ты не замечала — в отелях тебе часто снятся пугающе чужие сны?

 — Только не там, где я обычно сплю.

— Да, так и есть, особенно в этих маленьких гостиницах, где остовы кроватей, как правило, из железа или стали, покрыты эмалью, чтобы отпугивать клопов cimici. Металлический каркас каким-то образом тоже действует как приемная антенна, позволяя спящим находить следы снов тех, кто спал на этой кровати перед ними, словно во время сна от нас исходит излучение на еще не открытых частотах.

 — Спасибо, как-нибудь попробую.

 Кровати и спальни, ха-ха. Она позволила себе быстро уколоть его краем глаза. Пока он не догадывался ни о чем, что можно было бы назвать неприличным — ни для Далли, ни для кого-либо другого, кого он мог бы встретить в течение дня. Не то чтобы он интересовал ее в романтическом смысле, конечно, это был не ее типаж — неуклюжие рыбаки, рябые жиголо, австрийцы в коротких штанах, официанты, голод, который она тайком утоляла одна, и гондольеры, и предпочтительно — поздней ночью, когда поменьше лунного света.

Ей стало интересно, «Война» ли виновата каким-то образом в исчезновении из ее жизни физической страсти. Как долго он собирался оставаться в Венеции? Уедет ли он из города, когда холодный ветер бора начнет дуть с гор, возвещая зиму? А она? В сентябре, когда крепкое вино vino forte прибудет из Бриндизи, Сквинцано и Барлетта, он всё равно уедет спустя несколько недель?

Однажды во время прогулки по Пьяцетте Хантер жестом пригласил ее в пассаж и в Библиотеку, где показал «Похищение тела святого Марка» Тинторетто. Она рассматривала картину некоторое время.

—  Черт меня побери, жутчайше, — наконец прошептала она.

— Что происходит? — нервным жестом она указала на старые александрийские тени, прятавшиеся слишком поздно, когда начиналось нечестивое вторжение.

 — Словно эти венецианские художники видели вещи, которые мы больше не можем увидеть, — сказал Хантер. — Мир призраков. Фантомов. История захлестывает, Наполеон, австрийцы, сотни форм буржуазного буквализма и его окончательное воплощение — турист, они, должно быть, чувствуют, что находятся в осаде. Но задержись в этом городе на некоторое время, прислушайся к своим ощущениям, не отвергай ничего, и ты начнешь видеть их повсюду.

   Спустя несколько дней, в Академии, словно продолжая мысль, он сказал:

  — Тело, это — еще один способ развить тело.