Циклон с востока - Александр Александрович Тамоников

войны прошел. Это если говорить о нынешнем времени. Но в тысяча девятьсот девятнадцатом году он был еще молодым человеком, ему и тридцати не было. Не мог он выглядеть плечистым мужиком с широченной грудной клеткой и рабочими ладонями. Смотрите на фото! Утонченная личность, аристократ.

— Смотрел, Михаил, много раз смотрел и думал о том же. В общем, решение я принял самостоятельно. Нет у нас времени согласовывать и получать санкции из Москвы. Победителей не судят, а основания для ареста у нас с тобой очень серьезные. Главное, чтобы подозрения подтвердились. Ну а тут уж все зависит от умения вести допросы.

— Вы хотите допросить Рубцова в открытую?

— Именно так. Его уже задержали и везут сюда.

Задержали Рубцова, конечно, так осторожно, что об этом никто не узнал. Узнала бы жена, но и она находилась в данный момент в управлении. Когда главу райисполкома завели в кабинет, где его ждали Крапивин и Сосновский, то выглядел он очень спокойным. Может, чуть бледным, а еще нельзя было поймать взгляд задержанного. Он упрямо смотрел куда угодно, только не в глаза представителям НКВД. А ведь он все понял, почему-то догадался Сосновский. Правильно сделал Илья Валерьевич. Не дал ему времени на раздумье, на подготовку. Только так и сразу.

— Прошу вас сесть на этот стул, — холодно предложил полковник. — Разговор будет долгим, даже если вы ответите на все наши вопросы. Многое придется уточнять, проверять, выяснять.

— Самым простым решением, — вставил Сосновский, — было бы свозить вас на место того последнего боя на Белой горе. Туда, где вы с партизаном Захаром Рубцовым легли за пулемет в свой последний бой. Сейчас уже практически никого не осталось, кто мог бы рассказать о событиях того дня. Война, мужчины, как им и положено, на фронте, защищают Родину. Многие погибли. Теперь не узнать, сколько длился бой, сколько белоказаков полегло в том бою, пытаясь настигнуть обозы партизанских отрядов с женщинами, детьми и ранеными бойцами. Да и был ли тот бой? Известно только, что взрывом обрушило скалы, большая осыпь перегородила проход через Белую гору. Ну, как все было на самом деле, Андрей Павлович?

— Был бой, — медленно произнес задержанный. — Мы ждали почти час, прежде чем казачий авангард выскочил перед нами из лесочка. Позиция была отменная, я сам выбирал ее. С моим-то опытом ошибиться было трудно. Нам оставили десяток пулеметных лент да два карабина с сотней патронов россыпью. Гранат было всего пять штук. В отряде их практически не было совсем, и нам оставили последние. И два ведра воды за камнем для охлаждения ствола.

— Что было дальше? — Полковник закурил и сел, закинув ногу на ногу.

— Я сам лег за пулемет. Никто не знал «максим» лучше меня. Двумя очередями я снес примерно десяток всадников, а остальные повернули назад.

— Дальше?

— Дальше казаки пошли лавой, поняли, что происходит, и хотели смять нас и догнать обозы. Одной ленты мне хватило, чтобы остановить эту лаву. Дорога впереди была усеяна бьющимися ранеными лошадьми и телами людей. Смотреть на это было больно. Понимаете, там, в Галиции, мы сражались с врагом за свою Россию, а здесь… Русские против русских, русские убивают русских. Было больно. Но еще больнее было знать, что сделали бы казаки, догнав обозы. Я видел, русские ненавидят русских. Во мне было как будто два человека. Один переживал, стискивая зубы от боли в сердце из-за происходящего, а второй хладнокровно расстреливал атакующего врага из пулемета, изводя ленту за лентой.

— У вас кончились патроны или заклинило пулемет? — предположил Крапивин.

— Нет, когда казачья лава откатила назад, мы залили воды в кожух и сменили позицию, перебравшись на несколько метров правее, подальше от отвесной стены. Пули попадали в скалу, и на нас иногда падали крупные камни. А потом Рубцов заметил, что казаки под прикрытием атакующих всадников подбирались к нам снизу по камням. Мы развернули пулемет. Я бил короткими очередями, заставляя казаков прятаться за камнями, а Рубцов из карабина выбивал командиров и самых отчаянных, кто все же лез вперед. Мы отбили так две атаки. Нас спасало то, что казаки стреляли снизу вверх, а мы сверху вниз.

Сосновский понимал, что этому человеку нужно выговориться, нужно заново пережить ощущения того боя. Не зря же он заговорил о том, что больно, когда русские убивают русских. Может быть, эти воспоминания, эта боль поможет ему принять правильное решение.

— У нас оставались еще две ленты и патроны для карабинов. Но с двумя карабинами, если замолчит пулемет, не отбить конную атаку. И гранаты не помогут. Что такое бросок гранаты на сорок метров, когда конь атакующего проскачет это расстояние быстрее, чем прогорит взрыватель. Можно и раньше бросить гранату, рассчитать, что к моменту взрыва противник доскачет до нее. Но граната убьет или ранит двух, четырех, может, шестерых человек. А на тебя несется сотня! Мы с Захаром решили по одной гранате оставить для себя. Подорвать себя, чтобы живыми не попадаться в руки казакам.

— И что изменилось? — спросил Крапивин. — Жить вдруг захотелось?

Неожиданно задержанный посмотрел Крапивину в глаза. Посмотрел не возмущенно, не осуждающе, а так, как будто этот человек ему помог чем-то, с какой-то благодарностью.

— Вы мне не доверяете, и я вас понимаю, как в этой ситуации может речь вообще идти о доверии. А ведь сейчас другое время, да, снова война, но она другая, и люди стали уже другими. А тогда, когда мир разорвало на две части, когда земля под ногами разверзлась у многих, тогда о каком доверии могла идти речь? Да тогда и слова такого уже не знали. Забыли его. Вы мне и сейчас не верите потому, что я бывший офицер, царский офицер, как любят добавлять. И я все равно остался для вас таким. Нет, мы не передумали умирать, я не передумал умирать. Просто я остался один. Я знал, что так и будет. Не может до бесконечности везти. Да, пуля нашла Захара, угодив ему прямо в сердце. Я просто понял в какой-то миг, что стреляю один. Повернул голову, а он лежит, положив голову на приклад карабина. Как будто устал. Я его потряс, а у него голова безжизненно упала набок, на камни. И тогда я понял, что пришел и мой черед. Легко как-то стало на душе, спокойно. Кончились проблемы, кончились скитания и переживания. Все дальше будет легко и просто. Я умру, и все.

— Но вы не умерли, — констатировал Крапивин.

— Не умер, — спокойно отозвался Заманский. — Я и сам этому удивился. Когда убили Захара,