Звезды сделаны из нас - Ру Тори

* * *

Этот сон я вспоминаю явственно во всех подробностях пока утром иду в школу и недоумеваю своей разыгравшейся фантазии. Из-за чего опять забываю спрятать белую рубашку. И завуч снова накидывается на меня.

Объяснить ей, что не хочу носить траур по Макарову из принципа, я не могу, поэтому просто разворачиваюсь и выхожу из школы обратно на улицу.

Светит солнце и воздух ещё тёплый. Останавливаюсь на ступенях, обдумывая, как поступить.

Я не скорблю по Макарову. И уважения к нему не испытываю.

Можно было бы просто вернуться домой и выспаться, но два года назад я поклялся маме, что прекращу прогулы, и с того дня не прогулял школу ни разу.

Ситуация складывается противоречивая. Переодеваться я не собираюсь, а прогулять не могу.

Так что выбора действительно не остаётся. Снимаю рубашку прямо на крыльце и надеваю пиджак на голое тело. Застёгиваю его на все пуговицы, но скрыть кусок голой груди это не помогает. Ну и фиг. Зато стёбно. Сую рубашку в рюкзак и прижав его к себе, чтобы не запалили раньше времени, прохожу пост охраны.

Первым уроком алгебра. Математичка близорукая, она и от учительского стола с трудом различает лица тех, кто сидит сзади. Однако в этот раз отчего-то первое, что попадает в её поле зрения — это то, что на Филатове нет рубашки.

Ещё одноклассники не заметили, ещё никто не отпустил ни одной тупой шутки, ещё даже не сфоткали, а она уже подсекла.

— Как же так, Глеб? Что случилось?

Вообще-то у нас с ней хорошие отношения, она меня любит и ниже пятёрок оценки не ставит.

— Анна Степановна сказала, что в белой рубашке в школу нельзя, а до вашего урока оставалось пять минут. У меня просто не было другого выхода, — мне даже сочинять ничего не приходится.

— Но ты понимаешь, что прийти в таком виде, это неуважение и ко мне, и к твоим одноклассникам?

Кошусь на одноклассников. От моего «неуважения» они явно не пострадали. Все ржут и довольны приколом. Одна за другой в мою сторону летят пошлые шуточки, но я пропускаю их мимо ушей, продолжая с невинным видом смотреть в глаза математичке.

— Простите, — опускаю взгляд и жду её вердикта.

Расчет у меня такой, что если выгонят с урока, то это не будет считаться добровольным прогулом и я не нарушу свою клятву.

Математичка тяжело вздыхает, поворачивается и, со словами: «С вещами за мной», выходит из класса.

Меня снова приводят к директору. Второй раз за неделю. Учебный год начался весьма динамично. Но я знаю, что напросился сам, поэтому не особенно переживаю. Меня заботит больше то, как я всё это буду пересказывать Нелли и не сомневаюсь, что она одобрит финт с рубашкой.

— Ну, что опять, Филатов? — Елена Львовна устало смотрит из-под очков. На этот раз вспоминать мою фамилию ей не пришлось. — Понравилось на кладбище ездить?

— Нет, просто Анна Степановна так ругалась, что не оставила мне выбора.

— Оденься, пожалуйста. И завтра приходи в нормальном виде. Твоя акция протеста бессмысленна.

— Почему это?

— Потому что траур — явление культурно-общественное и исторически устоявшееся. И с этим ты уже ничего не поделаешь.

— Но у меня нет траура, — храбро заявляю я. — Я Макарова не оплакиваю.

— Пусть так. Ну, а Алису?

— Алису жалко, — признаю я. — Очень.

— Вот тогда хотя бы к ней прояви уважение, — Елена Львовна возвращается к своим бумагам, а математичка отпускает меня в туалет одеться, где воспользовавшись моментом, я радостно фотографирую себя в пиджаке на голое тело и отправляю Нелли. Остаётся теперь только надеяться, что эта фотка дойдёт по назначению.

Глава 14. Нелли

Удивительно, но общение с Глебом пошло на пользу: только благодаря ему я вчера не умерла от стыда и бессилия, а сегодня способна дышать — размеренно и спокойно.

Мне нравится его способность анализировать ситуацию и выхватывать самое важное, нравится, что он без стеснения признается в собственных неудачах, сглаживает углы и подсказывает очевидные решения проблем, которые я отчего-то в упор не видела до тех пор, пока он не сфокусировал на них мое внимание. А еще мне очень нравится его голос — по несколько раз прослушиваю сообщения, хохочу как сумасшедшая, и убитая самооценка приподнимается чуть выше плинтуса.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Возможно, из нашей болтовни вырастет крепкая дружба на расстоянии, совсем как в ванильных подростковых романчиках, но надеяться на это все же глупо — не в моих правилах предаваться бесплотным мечтаниям и выдумывать то, чего в реальности не может быть.

Ночью, глядя в темный потолок и терзаясь от стонов внезапно приболевшего Бори, я вдруг осознала несколько совершенно неожиданных вещей.

Рассказ про двух сестер напомнил меня и Алину — с той лишь разницей, что Алина старшая и не ноет. Может, она вовсе не является слабой, но производит такое впечатление, и окружающие сами падают к ее ногам. Но так уж вышло, что будущее моей сестры туманно: никаких планов она не имеет, бороться не собирается, а отец ее ребенка оказался полным придурком. Мама говорит, что на меня вся надежда и часто плачет, пока никто не видит.

Однако утверждение Глеба, что «другой» — не значит «слабый», придало сил.

Итак, я больше не буду подражать всяким эгоистичным стервам, копируя их стиль.

Найду в себе сильные стороны и прокачаю их.

Перестану бурно реагировать на неудачи, тем самым отдавая все козыри в руки противника и, уж конечно, никогда не стану злобной и жестокой.

Все же парень-друг — очень полезное приобретение.

— Неля, хватит считать ворон! Завтрак остывает! — мама выдергивает меня из раздумий, подсовывает под нос тарелку с яичницей и, на ходу чмокнув сонного Бореньку в лоб, убегает в салон.

— Ты как? Настроена на разговор? — Алина занимает освободившийся стул, подпирает ладонью подбородок и, с готовностью выслушать, смотрит в глаза. Вечером ей не удалось выкурить меня из комнаты даже под предлогом горячей пиццы, но противостоять ее умоляющему взгляду сейчас нет никакой возможности.

— Как обратить эпичный провал в достижение? — уныло ковыряю вилкой желток, глотаю зеленый чай и обстоятельно рассказываю сестре подробности вчерашнего происшествия, умалчивая лишь про подножку Миланы и смех Артема — эти факты опорочат даже самую безупречную биографию.

— Боже мой, да сейчас культ задниц! — внимательно выслушав, огорошивает Алина и принимается с жаром убеждать: — Мои любимые блогерши с миллионными аудиториями используют любой шанс, чтобы как бы невзначай засветить пятую точку и подогреть к себе интерес! А твой зад неплох, тут я объективна. Просто забей и делай вид, что все хорошо!

— Вы сговорились?..

— С кем?

— Да так. Ни с кем, проехали. Спасибо. Жить стало определенно легче... — Морщусь, встаю и споласкиваю пустую чашку. Подмигиваю Бореньке и возвращаюсь к себе.

На душе тухло, но я бодрюсь: уговор с Глебом держит крепче наручников.

По всему выходит, что после падения я повела себя правильно: не накинулась на Милану с кулаками, не зарядила ей в нос и не наорала: оцепенение перед Артемом сослужило хорошую службу. Дождалась звонка, побросала в рюкзак учебники и молча ушла, не показав своей слабости.

Что ж, если я должна оставаться собой, то и церемонии больше ни к чему: натягиваю колготки-сеточки, собираю розовые патлы в конский хвост, небрежно подвожу глаза черным и удовлетворенно вздыхаю. В зеркале отражается хрестоматийный мрачный фрик в косухе, мешковатой школьной форме и тяжеленных ботинках.

Пересекаю просторный холл и, уставившись на стенд в конце коридора, медленно и уверенно вышагиваю к классу. Коленки подкашиваются, и от ужаса темнеет в глазах, но недостойные переживания тщательно скрыты от посторонних за маской расслабленного пофигизма.

Ученики из параллельного, из десятых, даже из восьмого сально улыбаются, шушукаются за спиной и, нисколько не шифруясь, указывают на меня пальцами: похоже, Милана как следует позаботилась об огласке, и я теперь в центре внимания. Черт бы побрал такое внимание!..