Фаворит. Американская легенда - Лаура Хилленбранд

Среди жокеев ходило множество историй о трагических смертях и о чудесном спасении. В 1938 году ведущий жокей Агуа-Кальенте Чарли Розенгартен уступил право скакать на фаворите скачек Торо Марк жокею Джимми Салливану, которому нужны были деньги, чтобы прокормить жену и новорожденного ребенка. Розенгартен в ужасе наблюдал, как Торо Марк, несущийся к верной победе, внезапно необъяснимым образом скрестил передние ноги и рухнул, раздавив Салливана своим телом. Однажды после сильного ливня Эдди Аркаро упал с лошади прямо в лужу лицом вниз. Он был без сознания и мог бы стать первым жокеем, утонувшим во время скачек, если бы один из фотографов на трибуне не подбежал к Эдди и не повернул его голову, чтобы тот не задохнулся. Стив Донохью, который в двадцатых-тридцатых годах участвовал в скачках в Европе и Соединенных Штатах, однажды скакал на лошади, которая «сцепила пятки» и упала. Жокей рухнул на трек прямо под копыта несущихся лошадей{170}. Его неминуемо затоптали бы насмерть, как вдруг, словно из ниоткуда, рядом появилась какая-то пожилая женщина, схватила его и втащила за ограждение. Она оставила жокея лежать на внутреннем поле, где ему уже ничего не угрожало, – и исчезла. Донохью больше никогда ее не видел.

Но ничто не может сравниться со странной судьбой Ральфа Нивиса, упрямого молодого жокея, известного как Португальская Перечница{171}. Однажды майским днем 1936 года он принимал участие в заезде на молодой кобыле на калифорнийском ипподроме Бэй-Медоуз. Нивис лидировал в забеге. Казалось, победа была у него в кармане. И вдруг лошадь споткнулась и рухнула на землю. Нивис оказался под копытами основной группы лошадей. Кобыла поднялась, ничуть не пострадав, – Нивис, очевидно, смягчил ее падение. Жокей лежал без движения. Два врача, оказавшиеся в толпе, поспешили к нему вместе с ипподромным врачом.

Нивис не дышал, его сердце не билось. Было объявлено, что он скончался прямо на треке. Информатор ипподрома попросил собравшихся встать и помолиться о его душе. Зрители скорбно склонили головы, а репортеры поспешили сообщить о происшествии редакторам своих газет. В это время тело Нивиса перенесли в ипподромный лазарет и положили на стол. По словам одного из очевидцев, с него сняли один ботинок и привязали к пальцу бирку с именем, как в морге. Спустя десять-двадцать минут, когда тело уже начало остывать, врач лазарета решил рискнуть и ввел дозу адреналина прямо в сердце Нивиса.

И жокей очнулся.

Он спросил врача, выиграл ли он пятый забег. Потрясенный врач ответил, что пятый забег еще не проводился. Тогда Нивис вскочил и объявил, что должен вернуться на беговую дорожку. Врач отказался отпустить его и спешно доставил упирающегося пациента в больницу Сан-Матео, где медики хотели оставить его под наблюдением. Нивис, твердо решивший принять участие во всех оставшихся забегах, где был заявлен в тот день, спрыгнул с каталки и убежал. Санитары бросились за ним, поймали и вернули в больницу, но Нивис снова сбежал, прыгнул в такси и приехал на ипподром. Оказавшись на треке, он выскочил из машины и поспешил в жокейскую.

Когда бывший покойник, без сорочки, весь в запекшейся крови, пробежал мимо зрительских трибун, потрясенные фанаты бросились за ним. К моменту, когда Нивис добрался до здания, за ним бежала целая толпа. Вероятно, под воздействием адреналина он оторвался от преследователей, промчался через клубную раздевалку и влетел в комнату жокеев, до полусмерти напугав всех, кто там находился.

Отойдя от шока, жокеи притащили кричащего, брыкающегося Нивиса в медпункт. Он настаивал, что хочет участвовать в следующем забеге, где был заявлен ранее. Потрясенные служащие отказались дать разрешение и потребовали, чтобы он отправился в больницу. Нивис отказался. Он вернулся на следующий день, готовый бороться до конца. Пока жители Сан-Франциско в нескольких газетах читали его некролог, решительно не-мертвый Нивис как одержимый заканчивал второй или третий из пяти своих забегов. Сведения о его кончине были опубликованы на пятьдесят девять лет раньше срока.

Оставшийся не у дел жокей – забытый жокей. Из-за этой жестокой истины большинство жокеев готовы скакать в любом состоянии, не обращая внимания на самые страшные травмы. «Один раз у меня была сломана нога, – рассказал бывший жокей Уад Стадли, – и один раз трещина в черепе, но ничего серьезного». Джонни Логден однажды выиграл крупные скачки с трещиной в позвоночнике и переломом ноги. Когда жеребец по кличке Длинноногий Дядюшка внезапно понес прямо на закрытые ворота в паддок, перепрыгнул их и упал на спину, подмяв под себя наездника, Стив Донохью просто стянул сломанное запястье куском ткани и участвовал в скачках, управляя лошадью одной рукой. В другой раз он упал с лошади, но сапог застрял в стремени, и лошадь волочила жокея по земле. Голова Стива болталась прямо возле стучащих копыт кобылы, пока его нога не выскользнула наконец из стремени. Не желая пропускать следующие скачки, Донохью приезжал в конюшню на машине, там его усаживали на лошадь, и он каждый день с гипсом на ноге принимал участие в заездах. Более того, он целый год ездил верхом с серьезнейшими внутренними травмами после того, как другая лошадь при падении пригвоздила его к земле. И хотя Стив знал, что травмы очень серьезные, он отказывался ложиться на лечение. Он все больше слабел, наконец кто-то отвел его к врачу. Донохью вошел в смотровой кабинет и тут же потерял сознание. Врач немедленно отвез пациента в операционную. Донохью чудом выжил. Вскоре стала понятна причина, по которой он продолжал скакать, невзирая на чудовищную боль, – пока бедняга лежал в больнице, тренер запросто его уволил.

И потом, жокеи не позволяли себе признать собственные травмы, потому что это дало бы волю их извечному врагу – страху. Признать боль означало признать опасность. В их профессии страх присутствовал на физическом уровне. Как только жокей впускал его в душу, тот мог вырасти до непомерных размеров и парализовать жокея прямо на беговой дорожке. Побеждает тот, кто рискует, кто в отчаянной дерзости посылает лошадь вперед в узкий просвет между соперниками. Если жокей боится, он, по словам Лютера, выбирает «путь женатого человека», робко держится внешней бровки трека, подальше от сбившихся в кучу соперников. Никто не наймет человека, который проявит нерешительность в пылу схватки. Жокеи способны учуять страх в сопернике и беспощадно воспользуются им на пути к победе, стараясь запугать. «Если жокей выкажет хоть малейшие признаки трусости, – писал Аркаро, – ему придется нелегко»{172}.

В результате даже между собой жокеи никогда не говорили об опасности, боли или страхе. В разговорах они использовали обтекаемые эвфемизмы для описания неприятных реалий своей работы. Так, если на треке произошел несчастный случай, говорили, что жокей «свалился», его «выбило из седла». В своих автобиографиях жокеи в мельчайших подробностях вспоминают крупные скачки, в которых принимали участие, но падения и травмы обходят стороной, упоминая о них лишь вскользь. Даже при приступах мучительной боли или при полной неподвижности жокеи старались не расставаться с иллюзией своей неуязвимости.

Для некоторых из них страх разрушал эту иллюзию. «Об этом не принято было говорить, – вспоминал Фаррелл Джоунс, жокей, который смог заслужить прозвище Дикий Жеребец{173}. – Я думал об этом. Не знаю, думали ли другие парни. Но я думал. Было жутко». Даже Аркаро, один из самых бесстрашных жокеев, признавался, что первое падение, когда одна лошадь наступила ему на спину, а другая задела копытом голову, в результате чего он получил сотрясение мозга, два сломанных ребра и пробитое легкое, врезалось в память, и это воспоминание преследовало его до конца карьеры. Это был, по его словам, «пугающий опыт, который невозможно стереть из памяти»{174}.

Для родных наездника этот страх тоже не проходил даром. Хелен Лютер сотни раз переживала во сне смерть мужа. В смутных кошмарах она видела, как лошадь падает на землю, накрывая Томми, и просыпалась в холодном поту.

Хелен каждый день смотрела, как скачет Томми. Это большая редкость в конном спорте. Большинство жен жокеев не могут видеть, как их мужья несутся на лошадях, и редко когда появляются на ипподроме. Хелен пропустила только одни скачки. В тот день конь по кличке Кирпич взвился в стартовом боксе, и стальной прут стартовых воротец буквально вонзился в голову Томми. Он лежал на земле, а его скаковой шлем, расколовшийся на части, валялся рядом с ним. Томми не позволил служащим ипподрома отвезти его в больницу. «Жена будет здесь», – повторял он, уверенный, что Хелен сидит на трибуне. Но Хелен в тот день не пришла. И хотя Томми выжил и выздоровел, она никогда не переставала сожалеть, что не была тогда рядом с ним.

С того дня она больше не пропускала ни одного забега, следя за каждым движением лошади, на которой скакал ее супруг. Она прожила в страхе каждую минуту его карьеры. Как только они поженились, сложился определенный ритуал: каждый раз, когда лошадь Томми покидала паддок и ступала на трек, Хелен начинала истово молиться, чтобы она благополучно пришла к финишу, не покалечив и не потеряв седока.