Я, Бабушка, Илико и Илларион - Нодар Думбадзе

— Чтоб ты провалился сквозь землю, бесстыдник!

О каких деньгах ты говоришь, когда за целый год я гроша медного от тебя не видела?! — подает реплику из своей комнаты тетя Марта.

— Вашаломидзе! Переходите ко второму вопросу!

Первого вопроса вы не знаете! — улыбается Цира.

— Уважаемый лектор, прошу вас…

— Зурико, перестань паясничать! — выходит из терпения Отар.

— Ладно… Второй вопрос — машиностроение в Соединенных Штатах Америки… Соединенные Штаты Америки состоят из штатов. Не подумайте только, что это — учрежденческие штаты, которые то раздувают, то сокращают…

— Зурико, ну что ты в самом деле! Рассказывай дальше! — обижается Цира.

Я продолжаю:

— В Соединенных Штатах Америки машиностроение сильно развито. Только за один год Форд выпускает… Я точно не помню, сколько, но, говорят, на одного человека пять машин приходится… Стоит, оказывается, на улице машина, подходишь к ней, открываешь дверцу…

— Дверца открывается автоматически! — поправляет Шота.

— Да. Потом нажимаешь кнопку, и выскакивает сигара, нажимаешь вторую кнопку — выскакивают спички, нажимаешь третью…

— И выскакивает жареный поросенок! продолжает Шота. Нажимаешь еще — выскакивает горячее гоми, потянешь из шланга — и пойдет то вино, то ткемали. Нажмешь одну педаль — получай крем-соду и шоколад. Нажимаешь вторую — польется задумчивая «Мравалжамиер»…а

— И не жаль ему продавать такую машину! — удивляется Нестор.

— Ничего не поделаешь — нужда! — говорит Шота.

— Не надоело вам балагурить! — злится Цира.

На минуту все умолкают. Потом я продолжаю:

— Говорят, если переплавить все золото Форда и выковать из этого золота пояс, то можно было бы опоясать весь земной шар.

— Эх, мне бы застежку от того пояса… Какие бы зубы я себе вставил! — произнес мечтательно Нестор, показывая в улыбке свои черные зубы.

— Гм, зубы! — ухмыльнулся Шота. — Вот если бы то золото дали мне…

— Что бы ты сделался — спросил Нестор.

— Прежде всего — порвал бы все конспекты и тетради… Затем пошел бы к нашему декану, выложил бы перед ним на стол зачетную книжку и студенческий билет, вежливо попрощался бы и ушел… Впрочем, нет, перед уходом можно оставить ему с килограммчик золота — на марки, если соскучится, пусть напишет мне письмо… А потом — пардон, гуд бай, адье, будьте здоровы, шапку на голову и — прощайте.

— А еще?

— Что — еще!

— Не одолжишь мне тысячу рублей? Видишь, мне нечем расплатиться за комнату, — попросил я.

— Вот еще! А мне-то какое дело!

— Тетя Марта! Слышишь?

— Слышу, сынок, — отзывается тетя Марта. — Все вы одного поля ягоды — жулики и бездельники!..

— Отвечайте на третий вопрос, — напоминает Цира.

— К третьему вопросу я не готов… — смущаюсь я.

— У кого есть вопросы? — обращается Цира к членам комиссии.

— Разрешите! — говорит Отар.

— Пожалуйста!

— Прошу прощения у уважаемой комиссии, но меня интересует — на самом ли деле этот дегенерат собирается послезавтра сдавать экзамен?

— Я отказываюсь отвечать! — возмущаюсь я. — Такого вопроса нет в программе! Потом наступает черед следующего.

…Мы расходимся поздней ночью. Отар, Нестор и Шота живут в студгородке, Цира — на улице Мачабели, Каждый раз провожаю ее я. Цира — красивая девочка, голубоглазая, бледная и высокая. Почти все ребята нашего курса влюблены в Циру, но она никого не любит и ни с кем, кроме меня, не ходит. Мы часами просиживаем в саду, говорим, говорим без умолку или молчим. И тогда мы похожи на влюбленных — так по крайней мере говорят товарищи.

…Мы медленно идем по проспекту Руставели. Дремлющие у магазинов ночные сторожа, вскинув голову, подозрительно косятся на нас и тут же снова засыпают, Они даже не подозревают, как прекрасен ночной Тбилиси. Кругом тишина. Лишь изредка слышатся далекий скрежет колес трамвая и сонные свистки постовых милиционеров…

— Зурико!

— Что, Цира?

— Ты любишь гулять ночью?

— Люблю.

— Тебе не страшно?

— Нет. А тебе?

— Мне страшно.

— Чего же ты боишься?

— Вдруг нас… разденут?

— Меня разве только одеть могут…

— Ну, а если меня разденут?

— Тогда я закрою глаза!

— Только и всего! Хорош кавалер!

— Пожалуйста, буду смотреть на голую. Устраивает?

— Не шути, пожалуйста! Я знаю, вы, деревенские парни, сильные, но ужасные трусы!

— Я боюсь только ножа.

— И я. И револьвера тоже.

— А мышей ты не боишься?

— Боюсь!.. Зурико! Видишь? Двое мужчин! Они идут сюда!

— Вижу.

— Они пьяны. Перейдем на другую сторону.

— Стыдно!

— Перейдем, прошу тебя! — Цира крепко прижалась ко мне.

— Не глупи! Стыдно!

Мужчины остановились перед Кашветской церковью, обнялись, долго целовали друг друга. Потом один свернул вниз по улице, второй направился прямо к нам.

Мы остановились. Цира дрожала словно в лихорадке. У меня подкашивались колени. Мужчина подошел к нам вплотную, взглянул исподлобья сперва на Циру, потом на меня, засунул в карман руку и вдруг рявкнул:

— Эй, есть у тебя закурить?!

— Конечно, есть! Пожалуйста! — пролепетал я, протягивая ему пачку папирос.

— Спички!

— Пожалуйста! — Я зажег дрожащими руками спичку и поднес ее к самому носу незнакомца.

— Вчера я бросил курить, — заявил мужчина, — и с тех пор папиросу в рот не брал… И сейчас не стану курить, так просто, побалуюсь… Человек должен быть хозяином своего слова! Он прикурил и несколько раз сильно, с наслаждением, затянулся.

— Ты куришь? — вдруг спросил он меня.

— Нет, что вы!

— Молодец! Я курил двадцать лет, а теперь бросил.

И никто не заставит меня взять в рот папиросу! — сказал он, положил мои папиросы себе в карман и, пошатываясь, ушел. Мы медленно двинулись дальше. Цира вдруг повеселела. Она прыгнула через тень чинары, потом через другую, третью, пятую… Так, прыгая, добежала она до гостиницы «Интурист» и тут начала скакать на одной ноге.

— Ну-ка, лови меня!

Я погнался за Цирой, настиг ее и крепко схватил за плечи.

— Уф, устала!

Цира опустила голову мне на плечо. Я одной рукой обнял ее за шею, другой приподнял подбородок и заглянул в ее огромные голубые глаза.

— Эх, если б ночь длилась бесконечно… — вздохнула Цира.

— Почему, Цира?

— Так… ночь лучше дня…

Цира сбросила мою руку, закинула голову назад и уставилась в усеянное звездами небо. Потом снова взяла меня под руку.

— Ты, наверное, любишь кого-нибудь, Цира. Скажи, кого?

— Я люблю небо, люблю звезды, вот этого сторожа люблю, и это дерево люблю!.. — Цира подбежала к чинаре. — Не веришь? Хочешь, поцелую?

Она прижалась к дереву, стала целовать и раскачивать его. Спавшие на дереве воробьи встрепенулись и тревожно защебетали. Цира прислушалась к гомону птичек, потом обернулась ко мне:

— И воробьев я люблю!

— Чудачка ты!

— Может быть. А ты кто?

— Кажется, я тоже чудак!

— Нет, ты просто глуп!

— Благодарю!

— Впрочем, глуп — это не то слово. Ты слеп и глух! Цира подошла ко мне, схватила за воротник, привлекла к себе, пристально взглянула в глаза и спросила:

— Видишь меня?

— Представь себе — вижу!

Цира взяла мою руку, прижала ее к своей груди и опять спросила:

— Слышишь?

Я почувствовал учащенное биение сердца девушки, меня обожгло ее горячее дыхание… И вдруг я обнял Циру, привлек к себе и поцеловал…

И снова мы идем по аллее чинар.

— Зурико!

— Да, Цира?

— Я люблю тебя!

— Врешь!

— Нет, это правда, Зурико.

— Врешь, Цира, и давай не будем про это…

Цира умолкла, прислонилась к дереву. Я тоже замолчал и прислонился к стене. Мы долго стояли и смотрели друг на друга. Цира подошла ко мне, застегнула воротник, поправила мне брови и медленно двинулась по улице. Я поплелся за ней. Вдруг Цира обернулась — в глазах ее блестели слезы. Она приблизилась, поцеловала меж и убежала.

…Я долго, не двигаясь, стоял на месте и прислушивался к шелесту листьев красавиц чинар…

…Домой я возвращался пешком. У Театра юного зрителя меня нагнал запоздалый трамвай. Я вскочил в задний вагон. Пассажиров не было. Дремавший кондуктор вздрогнул, приоткрыл глаза и велел пройти вперед. Я прошел вперед. Потом кондуктор крикнул, чтобы я вернулся назад и приобрел билет. Я вернулся и сказал, что у меня денег нет. Кондуктор не поверил. Я вывернул пустые карманы. Тогда кондуктор сказал: «Как вскочил, так и соскакивай». Я соскочил и очутился в объятиях милиционера.

— Здравствуйте! — глупо улыбнулся я ему.