Елена, любовь моя, Елена! - Лючано Де Крешенцо

– Мне дороже всего Аргос, Спарта и Микены, – невозмутимо сказала Гера. – Хочешь, уничтожь их, но тогда уничтожь и Трою!

Двое против одного! Даже хуже: две взбешенные женщины против одного мужчины, которому и ссориться уже расхотелось. В общем, Гера и Афина одержали победу, и Зевсу пришлось смириться с мыслью, что Троя должна пасть.

Прежде всего надо было решить вопрос, как возобновить сражения и сделать их еще более ожесточенными. Афине пришла в голову идея: в обличье троянского воина Лаодока она отправилась с визитом к вождю ликийцев Пандару.

О славный Пандар, – сказала преобразившаяся богиня, – почему бы тебе, искуснейшему из лучников на свете, тебе, пообещавшему Аполлону в жертву двух первородных агнцев, не выпустить одну из своих метких стрел в сердце тщеславного Менелая? Если ты поразишь эту цель, Парис сын Приама, будет тебе очень признателен!

Польщенный Пандар не стал долго раздумывать, а, выбрав из колчана новенькую стрелу, натянул тетиву, прижался щекой к воловьей жиле, прицелился в сына Атрея, все еще бродившего по лагерю в поисках Париса, и выстрелил. Но Афина, направляя удар, сознательно сделала так, чтобы стрела не попала Менелаю в сердце, а лишь слегка задела его бок. Светлоокая дочь Зевса

«…возбраняет стреле смертоноснойК телу касаться, ее отражает, как нежная матерьГонит муху от сына, сном задремавшего сладким»[51]

ОРАКУЛ

Глава VII,

в которой мы присутствуем при второй битве между греками и троянцами и при попытках установить обстоятельства гибели Неопула. Вместе с Леонтием и Гемонидом мы посетим оракул Аполлона в Фимбре и во время этого путешествия услышим полную драматизма историю Троила.

Наставления Зевса не возымели никакого действия. Наоборот, никогда еще столько богов не шаталось по полю битвы. Даже такой узкий специалист, как Арес, которому в силу его профессии надлежало оставаться беспристрастным, тоже пошел на поводу у событий и, приняв облик простого наемника, стал воевать на стороне Приама. Известие об этом, а также продолжительное отсутствие Ахилла повергли ахейское войско в глубочайшее уныние: греки потеряли Ахилла, а противник приобрел Ареса – было из-за чего горевать!

А когда Пандар ранил Менелая, вражда между двумя противоборствующими лагерями вспыхнула с еще большей силой: греки обвинили троянцев в том, что те нарушили соглашение, а троянцы отвечали, что, грабя чужие земли, нельзя требовать от ограбленных корректного поведения.

После ухода Ахилла во главе ахейцев стал Диомед, сын царя Аргоса Тидея (не путать с Диомедом, у которого были плотоядные кони). Именно ему принадлежала заслуга в том, что грекам удалось устоять под натиском троянцев. Диомед был вездесущ: едва заметив, что перевес сил на стороне противника, он тотчас вмешивался в битву и восстанавливал равновесие. Диомед

«Реял по бранному полю, подобный реке наводненной,Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает».[52]

Злые языки утверждают, будто энтузиазм Диомеда объяснялся тем, что он влюбился в Елену, влюбился с первого взгляда и потому воспринял ее похищение как личное горе.

Подстрекаемый Афиной, Диомед бурей налетал то на Пандара, то на Энея. Первого он убил очень эффектно, поразив стрелой в рот и нажимая древко до тех пор, пока наконечник стрелы не вышел у несчастного под подбородком; второго он ранил поднятым с земли огромным камнем. Диомед чуть было не прикончил поверженного Энея ударом меча, но Афродита спасла раненого, укутав своим волшебным плащом.[53] В сумятице боя сама богиня была ранена, и Диомед при виде обливающейся кровью (к великому удовольствию Афины) Афродиты воспользовался случаем и стал осыпать ее оскорблениями:

– Ты и здесь приносишь всем одни только беды, о дочь Зевса! Мало тебе сбивать женщин с праведного пути!

У Афродиты имелось достаточно оснований действовать в пользу троянцев: она ведь была не только покровительницей Париса, но и нежной матерью Энея. Рассказывают, что лет за тридцать до описываемых событий Зевс за то, что Афродита отвергла его ухаживания, вынес ей приговор – влюбиться в смертного. И надо же, чтобы выбор его пал именно на троянца – некоего Анхиса, царя дарданцев, волопаса по профессии. Эта парочка спозналась, скажем так, в жалкой хижине, затерявшейся в горах Троады. Афродита куталась в красный плащ, а на Анхисе не было ничего, ибо, когда богиня вошла к нему в хижину, он преспокойно спал, укрывшись козьей шкурой. После мимолетной близости прекрасная богиня выскользнула из хижины так же бесшумно, как и вошла, но прежде, чем исчезнуть, сказала:

– Прощай, любовь моя! Это было прекрасно. Но, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.

Анхис поклялся своей честью не раскрывать секрета, но на следующий же день, услышав в кабачке, как один пьянчуга расписывает прелести какой-то местной девчонки: «Иппаса у нас первая красавица, а в постели что твоя Афродита!» – возмутился:

– Не говори глупостей! Я спал и с той, и с другой и могу заверить: никакого сравнения!

Лучше бы Анхису промолчать. Услышав его похвальбу, Зевс света не взвидел от ярости (и от зависти тоже) и в наказание ударил в него молнией. Анхис остался жив только благодаря Афродите – покровительнице своих любовников: она умела отводить от них удары молний. Но, несмотря на помощь богини, бедняга от испуга согнулся в пояснице – да так и остался на всю жизнь согнутым. После этого союза как раз и родился Эней.

Но вернемся на поле брани. В тот день и боги, и смертные передрались не на шутку: даже Зевс не выдержал и на несколько мгновений сам ввязался в схватку, когда увидел, что опасность угрожает одному из его смертных сыновей, а именно – ликийцу Сарпедону.

На помощь Энею, которого чуть было не прикончил Диомед, бросились Аполлон и Арес. Аполлон, услышав вопли Афродиты, первым делом подменил героя его двойником, сделанным из облака, затем, взвалив настоящего Энея на плечи, вынес его с поля боя. Арес же привел с собой свою семью в полном составе: сестру Эриду – богиню раздоров, сыновей, звавшихся Ужасом и Страхом, а также дочь Энио в пропитанном кровью плаще.

Этот «меднобронный» бог Арес был, я бы сказал, древнейшим культуристом, этаким клубком мышц, грубой силы и жестокости. Кровь на Ареса действовала как наркотик: при одном ее виде в глазах бога появлялся жадный блеск. Делая все, чтобы не прекращалось сражение, он мог даже помочь врагу – вдохнуть жизнь в погибшего, привести в чувство, заставить вновь взяться за оружие – только для того, чтобы тут же убить его снова.