Подкидыш, или Несколько дней лета - Наталья Игоревна Гандзюк

Непьющие хирурги долго не живут, да и пьющие…. Никто не знал, что творится за непроницаемым, неподвижным лицом Петровича. Оперировал Петрович много. Вёл больных, вёл дела, отслеживал работу каждой боевой единицы. На простую работу он брал по внешнему виду и увольнял при первом же косяке. На сложную – экзаменовал, и этот экзамен был практически не сдаваем, но и после, предстоял испытательный срок, где проверялись все качества молодого или немолодого врача: умение, навык, опыт, интуиция. Если бы знал молодой или немолодой врач на что подписывается, когда делал росчерк в трудовом договоре! Но почему-то эта строгость со временем людям начинала нравиться. И всё больше и больше им самим нравилось работать хорошо. Жил Петрович рядом с больницей, что ещё более осложняло бытие медперсонала. Имел домработницу, потому что любил приходить в чистый дом. Он уставал так, что мок в горячей ванне, ел на кухне приготовленную домработницей еду, ровно пять минут смотрел телевизор и засыпал мёртвым сном без сновидений. Странная пациентка Соня смутила его и вывела из равновесия. Он терпеть не мог женских слёз, но Сонины слёзы не вызывали у него раздражения или агрессии. Рядом с ней напряжение, регламент и самодисциплина теряли важность и силу. Бастионы, выстроенные Валерием Петровичем, рядом с Соней исчезали, и он оставался перед ней безоружным, не именитым, простым человеком. Это сбивало его. Собирался он только перед очередной операцией, но, исполнив врачебный долг, снова становился рассеянным и улыбчивым. Эта болезнь не лечилась в его больнице и не устранялась операбельным путём. Этот полёт продолжался ровно неделю и три дня – срок пребывания Сони в больнице, но и после исчезновения женщины радость осталась с ним. Он продолжал улыбаться, снисходить к нянечкам и санитаркам, а многим врачам даже прощал промахи. Что-то там у него в душе повернулось, продырявилось и проветрилось. Валерий Петрович впервые полноценно сошёл с ума. Пропал аппетит, всех обнимал, хвалил поварих за вкусный обед, желал удачи при расставании, на операциях пытался шутить и рассказывать анекдоты, чего не было никогда. Но болезнь развивалась, и следующей её фазой была тоска. Пришла бессонница и мысли о своей жизни, о матери, которая вместо того, чтобы гордиться сыном, причитала по-женски из-за его одиночества. Пришла откуда ни возьмись, маниакальная потребность в женщине, но не в любой женщине, а в Соне, жене сельского священника. А если бы была свободна Соня, полюбил бы он? А если свалится она к нему на голову неожиданно, не остынет ли он сразу, не сбежит ли опять? Валерий Петрович, привыкший к самодисциплине, и пришедшую любовь пытался смирить и надеть на неё ошейник, но ему становилось всё хуже. Он хотел человека, а вместе с этим желанием в его жизнь вошло всё то, от чего он бежал. Он стал очень остро чувствовать. Это было ужасно. Во время операций периодически случались смерти, или потом, в реабилитационный период человека не могли спасти, и он должен был сам оповещать родственников. Всё это ложилось на его плечи, а он не умел пить, после четвёртой рюмки ему становилось плохо до крайней степени омерзения к себе.

– Валерий Петрович! Там ложный вызов. Мы привезли женщину, хочет вас видеть. Сидит в приёмном уже четвёртый час.

– Что за женщина? – что-то в одну секунду Валерий Петрович понял. Он заторопился вниз, не стал пользоваться лифтом – побежал по лестнице, где курили больные, которым нельзя было курить. Те прятали сигареты в рукава халатов и глупо улыбались, но сейчас Петровичу было не до больных. Зарёванная и потерянная Соня сидела уже в вестибюле рядом с пальмой, которая всё росла, и ей уже поменяли несколько горшков. Сидела давно, потому что у Валерия шла операция.

– Соня! Как я рад! – Валерий обнял Соню, потом отпустил – Вы здоровы?

– Да, я здорова. Приехала к вам на время. Потом, уеду обратно.

– На время? На какое такое время?

– Меня муж к вам отправил. Он всё знает.

– Что знает?

– Что я влюбилась в вас. И он отправил меня к вам, как посылку.

– Соня! Вы наверное мужу надоели, – попробовал пошутить доктор, но с Соней опасно было шутить. Она начала реветь, лицо её покраснело, нос и так распухший от пролитого за часы ожидания, ещё более увеличился.

– Соня!

– Что?

– Не переживайте так. Поживёте у меня, а там видно будет. Вы же ко мне приехали?

– К вам.

– А раз ко мне, сейчас я отведу вас домой, а к вечеру приду с работы, и мы поговорим. – И Валерий побежал. Бежал обратно по лестнице переодеваться, бежал вниз, схватил Сонины сумки и сумками вертелся вокруг неё, останавливался, рассматривал, забегал вперёд, поджидал, улыбался, кивал, они вошли в подъезд, поднялись на лифте на пятый этаж, он не мог попасть ключом в замок, наконец, они вошли и он взял её на руки.

– Вы простите, я мечтал об этом, взять вот так вас на руки. Пойдёмте, с вами на руках мне проще показывать дом. Конечно, не дом, квартира. Три комнаты, кухня, ванная, балкон, стандартная планировка. У меня домработница, Евгения Владимировна, утром она убирается и готовит еду.

– А что я буду делать? – спросила Соня?

– Посмотрим, решим, дело всегда найдётся, вы осматривайтесь, – и Валерий опустил Соню на пол. Я побежал на работу, скоро вернусь. Кушайте, что тут у нас? – он быстро прошёл на кухню, – у нас куриный супчик, салат и котлеты с рисом, так что нажимайте на еду и отдыхайте с дороги.

В больнице на вопросы и жалобы больных, он отвечал: «Очень хорошо», – и долго шёл по больничному коридору, летел по больничному коридору, парил и плыл над больничным коридором, держась за косяки. Соня ходила по Петровичевой трёшке и смотрела в окна, потом пошла на кухню, положила себе еды, помолилась, поела. В доме не было икон, а надо бы, нехорошо это баз образа Божия жить, без Богоматери, святых. «А хорошо ли Соня, что ты сидишь здесь, в чужой квартире у чужого мужчины, а муж с дочерями остались дома? О чём ты думала, Соня, когда в «скорую» садилась? Ни толку от тебя, ни проку, Соня нигде и ни с кем, и не строй из себя праведницу. Боже! Какой суп вкусный! И хочется спать». Она зашла в комнату, где стояло кресло-кровать, расстелила его, и уснула в одежде без белья, одеял и подушек.

Иван Кузьмич никогда никому не рассказывал о войне. Ни в тесном кругу друзей, ни жене, ни сыну, ни дочери, ни соседям. Он хранил