Подкидыш, или Несколько дней лета - Наталья Игоревна Гандзюк

Худые и в меру упитанные женщины прибарахлились, чем вызвали некоторую зависть у Кустодиевских, Ренуаровских и Рубенсовских представительниц прекрасного пола. Аркадий учёл свои недоработки и вновь отправился в фирму «Заря» с новыми рационализаторскими предложениями линий одежды для «нормальных крепких женщин».

Когда «скорая» увозила зарёванную Соню в районную больницу, Илларион с девочками стоял в чертогах храма: «Что со мной? Господи, что я творю, что делаю? – спрашивал он себя, – Ведь мучиться буду, сомневаться потом. Да и будет ли это «потом»? Кто знает…»

В доме Ивана Кузьмича все собрались за обеденным столом под оленями. По тарелкам был разлит борщ, в запотевшей крынке радовалась аппетиту собравшихся белоснежная сметана. На плите кипел чайник, и если есть на свете благодать, то она поселилась именно здесь, в маленькой комнате вокруг простого стола, накрытого клеёнкой, где люди были рады друг другу, шутили, смеялись, болтали, погружая ложки в густой ароматный борщ и нахваливая повара. Повар же щурился от удовольствия, обретя людей, которые ему нравились… очень!

Гавриил вытащил на берег голубую рыбину, каких не водилось в Кише. У рыбины сверкала чешуя, и блестели внимательные и умные чёрные угольки глаз. Они смотрели на Гавриила и гипнотизировали его. У неё было белое брюшко, белые плавники и вся она была странная…. Нет, таких рыб есть нельзя, – решил Гавриил, снял её с крючка и забросил от греха подальше прямо на середину реки. Рыба всплыла, высунула голову над водой и сказала:

– Интересный ты человек, Гавриил! Почему ты меня отпустил?

– Не знаю, – честно ответил рыбак, – страшно стало, уж больно ты красивая. Я уже карасей наловил, ты мне лишняя, а хвастать тобой мне не перед кем. А ты, стало быть, не рыба, раз говоришь со мной?

– А тебе какая разница, рыба я или не рыба? Все мы божьи твари.

– Истину говоришь, – сказал рыбак и улыбнулся, – но я всё равно от карасей не откажусь, мне сегодня кроме них есть нечего. А я карасей наловлю – на хлеб поменяю, на масло, на картошку.

– Стало быть, ты нищий!

– Да, нищий.

– Хорошо, наверное, вольно нищим живётся?

– Я об этом не думал. Есть те, кто хуже меня живут и не жалуются. А я через рыбалку себя убираю-прибираю, не знаю, поймёшь ли меня.

– Почему не понять? Пойму. Значит, ты ещё и несчастный? Раз с утра до вечера остановить себя пытаешься?

– Я рыбачу, как жена моя умерла.

– Не умерла, а Бог прибрал, сам же только что сказал это слово. Хорошо, Гавриил, могу исполнить три твоих желания. Ты подумай, не торопись, а то желания одни, а попросишь другое.

– Это я уже у Пушкина читал.

– Ишь какой образованный! У нас с тобой другая история намечается. Завтра приходи, – рыба высунулась из воды наполовину, махнула белым плавником и скрылась в прозрачной речной воде. По поверхности пошла рябь, потом и она улеглась, и уже ничего не напоминало Гавриилу ни рыбину, ни их разговор. Но на всякий случай ему надо было разобраться, хочет ли он чего. Гавриил знал, что против Бога не сдвинешься, поэтому о воскресении жены и думать не смел, но мелкие желания всё же у него были. Хотелось, чтобы доча почаще гостила, чтобы кто-нибудь из соседей заходил выпить или просто так, ни зачем, пообщаться. Но пообщаться означало обменяться чем-то ценным, а ценного у Гавриила ничего не было, кроме выловленных рыб да особенной тишины, настоянной на берегу Киши за годы рыбалки. Кому этой тишины не хватало – ею и мог поделиться Гавриил. А взамен? Что взамен тишины? Принять чей-то шум или беду? Об этом надо было крепко подумать. Ещё Гавриил бедствовал. Огорода у него не было, вернее, был да давно зарос сорной травой. Живность он тоже не держал. Лет ему было всего на всего пятьдесят, возраст не пенсионный, в его то годы! Работал раньше на зернохранилище, но как ушла Валя, запил, уволился, и жизнь покатилась куда-то, пока не закончились деньги. А когда закончились деньги, дочь привезла из города удочки, катушки, спиннинг, леску, сачки и он отправился к реке. Река вымыла его отраву, успокоила сердце, и уже который год учила выживать. Он менял рыбу на всё, что мог, и жил бедно, но жил, и уже не первый год продолжалось его стояние, и если бы у Гавриила спросили: «Как ты, человек?», – ответил бы – «Слава Богу, бываю счастлив».

«А если попросить рыбу, чтобы избавила от нищеты? Стыдно просить. Здоровый мужик, всё при мне…. И не могу я без реки. Несчастен я без неё. И летом и зимой я возле воды. Зимой ночью больше везёт. Летом – утром. Сердце радуют и выловленные рыбы, а всё, что вокруг – в воздухе, на воде, в небе – делает значимым каждый прожитый миг. Возле реки я чувствую, что меня, маленького одинокого человека – любят. Но любви не могут дать больше, чем сможешь вынести. Что же ты, Гавриил, задумался о деньгах, а говоришь о любви? Ведь и курил и пил, а как закончились деньги – бросил. А были бы деньги… Конченный я человек. И попросить-то мне нечего. Жену новую просить, так после Вали как я могу смотреть на других женщин? Невыносимо это. Смотрю на женщину, а всё равно Валя мерещится. Что же дальше то?» Рыба определённо вынудила Гавриила посмотреть на свою жизнь, и то, что он увидел не вызвало у него восторга, но только тихое недоумение. Волшебным образом получить что-то даром оказалось делом невозможным и постыдным. «И с чем я теперь пойду к рыбе? Клёва хорошего, что ли просить? Так у меня и так клюёт. Дом может она мне подремонтирует, так опять же, и у меня руки есть, не инвалид», – думая так Гавриил хозяйским хищным взглядом осматривал дом, – «надо бы крыльцо новое сколотить, подкрасить кое-где, забор подладить, хотя… может, забор не нужен и вовсе? Нет. Нужен забор, дом без забора голый стоит», – думая так он опустил карасей в ведро с водой, заглянул в сарай, где у него лежали доски, выбрал парочку, очистил, подготовил и сел рисовать чертёж нового крыльца.

Зинаида сидела на низком табурете у себя в палисаднике и с наслаждением затягивалась привезённой сигаретой. Сигареты благотворно действовали на мозг бабушки – он просветлялся и начинал сочиться правильными мыслями. Бабушкин рот растягивался в блаженной улыбке, бабушкин фартук, измазанный так, что был больше похож на палитру, сиял яркими пятнами красок, бабушкины руки, тоже кое-где не отмытые, стряхивали