Заветные поляны - Михаил Фёдорович Базанков

Я солнышку показывал. — Внук привстал на цыпочки. И бабушка прикоснулась к щеке.

— Вона, люто клубит. — Она спохватилась, широко шагнула через порог, глянула в глубину сеней и поспешно вернулась, старательно прикрыла кое-где разрисованную куржевинкой дверь. Начала раздевать внука, все так же трепетно приговаривая и рассматривая его. Ваня ужимался, хихикал.

— Ой, руки, бабуля, у тебя шаловливые.

Смуглые, с белесостью промеж растопыренных пальцев старушечьи руки были уже непослушны и с трудом расстегивали маленькие пуговицы. Мария Ивановна согласилась с внуком.

— И правда, шаловливые, непослушные. От радости такие. — Только она успела повесить на штырик цигейковую шубенку, внук забрался на стул, пошарил деловито в кармане и достал сплюснутую шоколадную конфету:

— Кушай, бабушка. Я тебе потом еще дам.

— Этой мне долго не съесть. К таким я непривычная.

Заслышав движенье в сенях, бабушка зачем-то провела обеими ладонями по лицу, словно хотела разгладить частые морщины, потрогала мятый воротничок синей с мелкими розоватыми цветочками ситцевой кофты. Она подумала, что надо бы переодеться, но было уже поздно. Дочь Катя, по привычке стукнув кулачком в дверь, влетела, словно на крыльях, на полах распахнутого шикарного пальто и закружилась, показывая себя.

— Ну, как твоя дочка выглядит? — Этот традиционный вопрос был привычен для матери. С него начиналась каждая встреча: у Марии Ивановны доченька лучше всех, и по тому, как она выглядит, мать определяет, все ли ладно в семье, по работе, здоровится ли ей самой.

— Степан-то как?

— А ничего, поправляется. Да вот и он. Что Дед Мороз, в тулупе…

— Здравствуй, мама, — Степан бережно обнял тещу и подумал, что она вроде бы еще больше притопталась.

Мария Ивановна прильнула к его груди головой и руками. Какое-то время сама не дышала, а потом устало опустилась на скамью и еще раз на расстоянии оглядела зятя:

— Ты, Степа, выше стал.

— Нет, мама, я уже не расту. Похудел только, от жира избавился. И лучше, легче себя носить.

— Ничего, справной. Глянешься, слава богу. Приглядной.

— А я! А я, бабушка, большой стал, ведь правда? — встревает Ванюша. — Вот посмотри. Папа, смеряй меня и покажи бабушке. — Он встает к дверному косяку, на котором по семейной традиции отмечали рост малышей. — Отметь, папа!

Отец не может отказать. Сбросив тулуп размашистым движением, подает его жене, велит повесить поближе к печке, чтоб овчина прогрелась, и деловито ставит отметку над головой сына, пишет дату.

— Я, Степа, летось жаровики пособирала, как наказывал, — продолжает свои мысли Мария Ивановна. — Мало ее выкраснилось на болоте. Дожжи да дожжи. Самолучшей пособирала, на потолке зорила, с яблоками замочила. Принесу вот из подполья.

— И мне жаровенькой охота, — пронзительно, как звончик, признался Ваня.

— Глядите, и он клюквы просит, а то не забьешь. — Катя теребит сына, взвихривает и без того взъерошенные волосенки. — Ладно, я тебе с песочком ее подам или с медком. Мам, есть медок?

— Найдется, поди. Только опосля. Сперва пообедать надо, а тогда и почаевничаем. Может, Василий подбежит. Обещался. Каждый день проведывает, то на тракторе подъедет, а то и на машине. Как знал, прочистил, распихал улицу… Ой, что хоть я, потом обскажу, на стол надо подавать, скорее.

Мать и дочь хлопочут на кухне, но разговор не прекращается. И каждый знает, что сказать, спросить, даже шофер, незнакомый хозяйке человек, как только вошел в избу, тут же включился в житейскую беседу о понятном и близком. Только Ванюша помалкивал — нашел себе тихое занятие: вытащил из-под кровати фанерный ящик с игрушками, которые летом оставил, снова удивлялся и радовался, рассматривая каждую из них.

Движение и звон посуды на кухне, видимо, разбудили теленка: он завозился, застукал копытцами и тем самым выдал себя. Все поспешили на него посмотреть, только Ванюша сразу-то не понял в чем дело… Теленок, народившийся позапрошлой ночью, чувствовал себя очень бодро, доверчиво тянул блестящую черную мордочку, обнюхивал руки. В загородке возле опечка было ему тепло, но тесновато.

— Хватит места. Так-то стоять удобнее, — определила Катюша. — Вишь, ножки еще плохо слушаются, — поясняла она сыну, придерживая его и не давая влезть к теленку.

Всем было приятно смотреть на двух малышей, которые, кажется, понимали друг друга.

— Славная телушечка народилася, понятливая, — хвастала Мария Ивановна. — Каженный год Комолена коло этого время телится… По соседа бегала. Не оставишь во дворе такую стужу. Вот принесли в избу да поближе к теплу. Быстро отутовела.

Степану приходилось в жизни носить новорожденных телят в избу. Теперь он представил, как устраивали в тепло эту телушечку: в три часа ночи принесли в избу, положили возле печи на солому. Начало рассветать, и она почувствовала жизнь вокруг себя, издалека обнюхивала закуржевелые стекла, в которых белел белый свет. Из темного пространства еще не освещенной дальней комнаты радио славило новое утро. И телушка шевелила ушами, напрягала слух, быть может, она нуждалась в музыке…

— Как же, без скотины нельзя. Скушно. — Мария Ивановна теперь разговаривала с шофером, отвечала на его вопросы. — Корову держу. Продавала было. Сенокосу не давали, вот и продала. Тут опять купила. Теперь детки помогают. Приедут, накосят. Степа все время помогает, каждое лето, уж не прозевает, к сенокосу подладит, приедет. Сыновья тут, неподалеку. Один — в колхозе на тракторе, другой — в участке шофером. У этих свои дворы, и мне нарушать не велят. Вот и держу. С коровой-то хоть и хлопотно, а маслено. Гости нагрянут — есть чем угостить. Мнукам тоже молочко надобно. Этот вот на втором году начал просить: пля кли. Мол, прямо из кринки подавай. Прямо из кринки научился пить… Без скотины какая жизнь. К осени теленка, поросенка выкармливаю. Опять же для детей. Курочек полтора десятка держу… А ты сам-то, гляжу, тоже деревенский?

— Из деревни. После армии задержался в городе, — ответил Сергей.

— Родителей навещаешь?

— Редко приходится. Они — чаще. Приедут, продовольствия навезут. Еще денег норовят дать.

— Вот и ладно. Тем и рады отец с матерью. Нынче молодые как ненарошно живут, все им некогда. В городах-то и бегают, как угорелые. Прямо голова кругом. И чего всех на города тянет? — Мария Ивановна повторила давний свой вопрос, вспомнив, как отговаривала доченьку от переездки в город. — Не разъехались бы, не разлиняла деревня. Гляди, половина домов оставлена. А колхоз раньше-то был. Большой колхоз. И в Ивановском и в Терехине. Как деревня — так колхоз…

— У нас в районе такая же картина.

— А ты сам-то дальний?

— Из Вохмы родом.

— Золовка у меня там жила, — вспомнила Мария Ивановна и замолчала, полезла в погреб за солониной.

Сели за стол, плотно уставленный угощеньем. И пироги — горой, и тарелки с супом, и кринка