Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

— Нет, я хочу знать, как вы сюда попали?

— С двусторонним пневмотораксом.

— Я так и думала. А квартиру в Москве терять не хотите.

— Не хочу, — в голосе его прозвучали обычные насмешливые интонации. — Кстати, — добавил он с неожиданной запальчивостью: — фтизиатром я стал до того, как заболел.

— Я рада, — призналась Анна.

Они зашли к Асе. Молодая женщина лежала на спине, выпростав очень белые руки поверх одеяла. Тонкие, какие-то летящие волосы растрепались по подушке, к потному лбу и вискам прилипли мелкие кудряшки. На бледном, ставшем совсем маленьким, лице с запекшимся ртом — жили только глаза. Сейчас они уже не были ярко-зелеными, какими Анна их видела в больнице, они казались черными из-за темных теней вокруг век.

— Асенька, — сказала Анна, оправляя подушку. — Сергей Александрович хочет вас посмотреть.

Ася осталась лежать так же неподвижно, устремив взгляд на причудливые невиданные деревья за балконом.

Ее взгляд теперь постоянно притягивало диковинное розовое дерево: цветы на нем прикреплены к самым ветвям, и от этого ветви кажутся мохнатыми. Нянечка объяснила: «Называют его — иудиным деревом, а как по-научному, не знаю».

Сергей Александрович вошел в палату с обычной приветливо-насмешливой улыбкой и громким, самоуверенным голосом произнес:

— Доброе утро, как мы себя чувствуем? — Он взял Асю за руку и стал считать пульс, и тут только взглянул на нее.

Улыбка на его лице исчезла, оно стало серьезным. Анна поняла: беззащитность Аси и ее глаза тронули Журова. Он несколько мгновений, не отрываясь, смотрел на Асю, потом опустил глаза. Удивление, жалость и какое-то чувство виновности совершенно преобразили его.

Как же Анна знала эго чувство беспомощной виновности, как часто оно ее мучило. Что-то доброе шевельнулось в душе, и она тихонько дотронулась до руки Журова.

Ася, увидев стетоскоп в руках доктора, решила, что он будет ее слушать, и, приподнявшись, села. Сразу же закашлялась.

Журов схватил стакан воды и подал ей.

— Выпейте маленькими глотками Постарайтесь задержать дыхание. И, пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь Ложитесь и отдыхайте, — сказав это, он вышел, забыв проститься.

И снова Анна удивилась. Она считала его не способным на такие мягкие интонации. Ну и ну!

Ася вопросительно взглянула на своего доктора.

— Он не плохой человек, — убежденно проговорила Анна. — Я к вам еще зайду, — пообещала она.

Журов сидел у нее в кабинете, и непонятная нежная улыбка, делавшая его несколько фатоватое лицо приятным, блуждала под усами и светилась в его глазах.

Анна села за стол и открыла папку, с Асиной историей болезни. Она ждала, когда он заговорит.

— Вы знаете, я женолюб.

— Бабник.

— Анна Георгиевна, зачем вы непременно хотите меня убедить, что я гад. Люди всегда мне почему-то стараются это доказать, и в конце концов я этому поверю.

— Ох, какой Печорин!

— Но, как говорит Надюшка, — к черту Печорина Итак, я женолюб, — упрямо повторил он, — но знаете, тут я не посмел бы. Нет, не посмел. Ни в какую больницу, конечно, мы эту девочку не отпустим. И мы ее с вами поднимем. Хотите союз?

— Еще бы!

— И вот вам моя рука — рука врача, — без тени иронии проговорил он, протягивая ей руку.

Анна крепко, по-мужски пожала ее.

Мгновенно кто-то приоткрыл дверь и посмотрел в щель.

— Войдите! — крикнула Анна.

Дверь поспешно закрылась.

Лицо Журова стало хмурым и злым.

После неловкой паузы Анна сказала:

— Послушайте, Сергей Александрович, а если бы моя больная не была бы такой женственной… вы бы стали ей помогать?

— Анна Георгиевна, ну, ей-богу, не подчеркивайте на каждом шагу, что я сволочь.

— Ладно, не буду, — весело согласилась Анна. — Послушайте, а как же Спаковская?

— Это уж я беру на себя. А теперь давайте обсудим, как лечить вашу Асю. Мы постараемся ее продержать в санатории полгода., год, пока не поставим на ноги. Благо, наше правительство предоставило нам это право.

— Да, да, — обрадованно отозвалась Анна, — что, если нам позвать Григория Наумовича.

— Мне вы не доверяете?

— Вот уж не подозревала в вас ложной амбиции.

— Если угодно, во мне столько всякого… Не хмурьтесь — согласен мою персону обсудить не в служебное время, а сейчас… — он оборвал себя и прислушался — Прежде всего мы должны избавить ее от этого ужасного кашля.

Глава шестнадцатая

Как-то само собой повелось: после пятиминутки Григорий Наумович, делая небольшой крюк, провожал Анну до ее корпуса, а потом уже отправлялся в свой кабинет. Они шли сначала кипарисовой аллеей, потом сворачивали на дорожку, обсаженную поблескивающим своими жестковатыми листочками самшитом.

Анна любила эту прогулку. Им всегда было о чем говорить. Но он умел и помолчать, когда надо.

Тревожила Ася. Пневмоторакс не дал желанных результатов. Молодая женщина по-прежнему температурит… Никогда ни о чем не просит, не жалуется.

Однажды Анна предложила:

— Хотите, я познакомлю вас с одной женщиной вашего возраста? Инженер, очень милая, интересный человек. Кстати, она из соседней палаты.

— Мне спокойнее одной, — сказала Ася и, как бы извиняясь, добавила: — Надо разговаривать, а я стала такой скучной собеседницей…

«Интересно, в какие дебри она погружается, лежа целый день в одиночестве. Зайдешь поговорить, а она ждет не дождется, когда оставишь ее одну».

Раздумывая, Анна шла рядом с Григорием Наумовичем, стараясь приноровить свой стремительный шаг к его размеренному. Глянув в прогалину между кипарисами, она сказала:

— Наверное, наша профессия из всех существующих на земле самая тяжелая. Постоянно чувствуешь свою беспомощность. Когда же у нас будут ощутимые сдвиги?!

— Ваш покорный слуга не имел бы счастья следовать за вами, если бы не антибиотики. Вещи познаются в сравнении. Я был еще студентом на практике в Одесской клинике, и представьте: туберкулез гортани лечили солнцем. Да, да. Больной с активной формой водружался на веранде, а врач «гортанным» зеркалом направлял «зайчик» на пораженные голосовые связки, подвергая их солнечному облучению.

— А если антибиотики не помогают? Что тогда? Должны же помогать — процесс-то свежий!

Григорий Наумович долго молчал. Анне показалось, что он забыл об их разговоре. Он дышал тяжело. Видимо, даже легкий подъем был для него не по силам, и она еще умерила свой легкий быстрый шаг.

Неожиданно он сказал:

— Жаль, что нельзя сделать рентгена души. У нее какие-то далекие глаза.

Анну всегда удивляла его способность угадывать то, чего она не договаривала.

— Когда вы успели рассмотреть ее глаза?

— Вчера. Я вышел из вашего кабинета, она — из дежурки. Она ответила на мое приветствие, но готов голову дать на отсечение — меня она не видела. У нее есть семья? Муж?

— Да. Хороший муж.

— И пишет он ей сейчас?

— Да, конечно, — машинально ответила Анна. И тут же вспомнила: вчера Асе принесли три письма, и они остались нераспечатанными. Почему? Если бы от мужа, Ася не утерпела бы. Тогда Анна спросила: «Как успехи мужа в Ленинграде?» Ася сказала: «Спасибо. Хорошо», — и перевела разговор на другое.

— Ну, я к себе. — Григорий Наумович потер рукой худую щеку, глянул на Анну выпуклыми глазами, со склеротическими прожилками на желтоватых белках, и сказал: — Ее вылечила бы радость — величайший эликсир жизни.

— Вы говорили — труд, — напомнила Анна.

— Дорогая, вы же знаете: одну и ту же болезнь у каждого человека надо лечить по-своему.

…Перед приемом больных Анна обычно минут десять проводила в своем кабинете — в полном одиночестве, просматривая истории болезни.

Как-то одна больная с возмущением сказала: «Мой врач заявила мне, что она отменяет мне паск, а сама и не назначала его. Разве врач имеет право забывать?»

Анна понимала, большой беды не будет, если больная неделю станет принимать вместо фтивазида тубозид, но, если больной потерял доверие к своему врачу, ему у него лечиться бесполезно.

Вот почему перед тем, как взглянуть в лицо больного, она должна была вспомнить о нем все, даже то, что не записано в истории болезни.

Но сегодня она достала, в который раз, только одну историю болезни. Ася Владимировна Арсеньева, 24 года. Что у нее случилось? Надо разузнать. Но как?

Анна так углубилась в свои мысли, что не заметила, как вошла Мария Николаевна.

— Доктор, больные ждут, — сказала она.

Однажды ее новая коллега, Жанна Алексеевна Зорина, сказала: «Врач — копилка человеческих страданий». Ну, нет. Она, Анна, с этим не согласна. Семен Николаевич ее радует. Сухонькие ручки святого с иконы мирно покоятся на коленях. Он старомодно ее благодарит: в отдельной палате ему так хорошо. Он и чувствует себя много бодрее.