Сильнее страха - Марк Леви

— Я уже приехал. Знаете такого Бена Мортона?

— Хотелось бы ответить, что нет, но что правда, то правда: знаю.

— Где он живет?

— Вы хорошо провели день?

— Более-менее, а что?

— А то, что лучше вам уматывать подобру-поздорову, не то несдобровать.

— Я притащился из самого Нью-Йорка, чтобы с ним потолковать.

— Я дал бы вам точно такой же совет, даже если бы вы прикатили из Майами. Этого старого хрена Мортона лучше обходить стороной.

— Я встречал таких немало, привык.

— Но не таких, как этот! — Заправщик с грохотом вставил пистолет в гнездо. — С вас ровно восемьдесят долларов. Центы сдачи не верну, не взыщите.

Эндрю отсчитал старику пять купюр по двадцать долларов. Тот пересчитал деньги и улыбнулся.

— Обычная сумма чаевых — два доллара. Содрать еще восемнадцать за адрес этого старого обормота было бы жульничеством. У меня и так все ладони в масле, лишняя смазка мне ни к чему. Сейчас принесу сдачу. Если хотите, пойдемте вместе, там тепло, угощу вас кофе.

Эндрю охотно поспешил за ним.

— Зачем вам этот тупица? — спросил старик, протягивая ему горячую чашку.

— Здорово же он вам насолил, если вы так его честите!

— Назовите хоть кого-нибудь, кому удается поладить с этим медведем, и я в следующий раз залью вам полный бак бесплатно.

— Все так безнадежно?

— Он живет отшельником в своей хибаре. Продукты для него выгружают на повороте, к самому жилищу он никого не подпускает. Даже до моей заправочной станции его высочество не соблаговолит добраться.

Кофе имел цвет и привкус лакрицы, но Эндрю так замерз, что не стал роптать.

— Вы собираетесь поднять его среди ночи? Если он вас впустит, с меня причитается.

— Сколько пилить до ближайшего мотеля?

— Пятьдесят миль с лишком, только это напрасный труд: в это время года он на замке. Я бы с радостью приютил вас на ночь у себя, только у меня тут нет отопления. Хибара Мортона к югу отсюда, вы ее проехали. Езжайте обратно, после Рассел-роуд увидите грунтовку, уходящую вправо, свернете на нее и упретесь в Мортона, дальше дороги нет.

Эндрю поблагодарил хозяина заправки и шагнул к двери.

— Советую особенно не газовать, — напутствовал его старик. — Если от моего бензина двигатель перегреется, могут полететь клапана.

«Шевроле» развернулся и медленно поехал обратно, протыкая фарами ночь, потом свернул на ухабистый проселок.

В обоих окнах по сторонам от двери бревенчатой хижины еще горел свет. Эндрю заглушил мотор, вышел и постучался.

В старике, открывшем дверь и равнодушно взиравшем на позднего гостя, трудно было узнать репортера, которым Эндрю когда-то восхищался.

— Проваливай! — прозвучало из гущи бороды.

— Мистер Мортон, я проделал ради встречи с вами неблизкий путь.

— Теперь ты проделаешь его в обратную сторону. Во второй раз дорога кажется короче.

— Мне необходимо с вами поговорить.

— А мне нет. Сказано, убирайся! Мне ничего не нужно.

— Речь о вашей статье о деле Уокера.

— Что еще за дело Уокера?

— Шестьдесят шестой год, обвинение жены сенатора в государственной измене.

— Что за любовь к протухшему старью? Что там, в моей статье?

— Я журналист «Нью-Йорк таймс», как и вы. Мы много раз встречались, но мне не доводилось с вами пообщаться.

— Я давно не у дел, вам что, не сказали? Похоже, вы глубоко копаете!

— Как видите, докопался до вас. В ежегоднике вас нет.

Бен Мортон долго смотрел на Эндрю и наконец жестом пригласил его войти.

— Идите к камину, у вас аж губы посинели! Я и вправду далековато забрался.

Эндрю растирал руки, держа их над огнем. Мортон откупорил бутылку «мерло» и достал два бокала.

— Держите, это поможет лучше, чем огонь. Покажите-ка ваше журналистское удостоверение.

— Доверие прежде всего. — Эндрю открыл свой бумажник.

— Доверчивость — признак кретинизма. А в вашем ремесле она вообще противопоказана. Погреетесь минут пять — и скатертью дорога, ясно?

— Я прочитал добрую сотню статей о деле Уокера, и вы единственный, кто не совсем поверил в виновность Лилиан Уокер. Вы хотя бы поставили ее под вопрос.

— Ну и что? Все это в далеком прошлом.

— Пресса полностью утратила интерес к этой теме с 20 января, одна ваша статья вышла 21-го.

— Я был молодой и наглый, — сказал Мортон с улыбкой и залпом осушил свой бокал.

— Значит, припоминаете?

— Старость — не обязательно слабоумие. Чем вас заинтересовала эта древняя история?

— У меня всегда вызывала подозрение дружная травля.

— У меня тоже, потому я и написал эту статью. Хотя «написал» — громко сказано. Нам приказали больше не писать о сенаторе Уокере и его жене ни строчки. Надо представлять себе то время: свобода печати прекращалась там, где проводила красную черту политическая власть. Вот я и решил заступить за черту.

— Как?

— Старая общеизвестная уловка. Наши статьи утверждали в печать на редакционном совещании. Чтобы статья появилась в таком виде, как хотелось тебе самому, достаточно было задержаться подольше и навестить наборщиков со срочной правкой. В это время проверять нас было уже некому. Обычно это проходило незамеченным, но бывали и санкции. Главное, начальство неспособно признать, что его провели, это бьет по его самолюбию. В тот раз меня застукали, но назавтра никто в газете не пикнул. За несоблюдение субординации меня наказали позже.

— Вы не верили в виновность жены Уокера?

— Верил, не верил — какая разница? Я знал одно: ни я, ни мои коллеги не были допущены к изобличающим уликам, о которых шла речь. Меня бесило, что это никого не волнует. Времена маккартизма завершились за двенадцать лет до этого, но происходившее попахивало именно им. Все, ваши пять минут истекли, вам обязательно указывать на дверь или вы сами ее найдете?

— Я не в том состоянии, чтобы ехать назад. У вас нет комнаты для гостей?

— У меня не бывает гостей. К северу отсюда есть мотель.

— На заправке мне сказали, что до него полсотни миль, к тому же зимой он закрыт.

— Хозяин заправки врет как сивый мерин. Это он сказал вам, как меня найти?

— Я не раскрываю свои источники.

Мортон подлил Эндрю вина.

— Так и быть, можете прикорнуть на диванчике, только чур, когда я утром встану, чтобы духу вашего здесь не было!

— Мне надо еще расспросить вас о Лилиан Уокер.

— Мне больше нечего вам сказать, я отправляюсь на боковую.

Бен Мортон открыл стенной шкаф и бросил Эндрю одеяло.

— Я не говорю «до завтра», потому что к моменту моего пробуждения вас здесь быть не должно.

Он погасил свет и поднялся по лестнице наверх. Со стуком закрылась дверь.

Комнату, занимавшую весь первый этаж хижины, освещал теперь только огонь в камине. Дождавшись, пока Мортон уляжется, Эндрю подкрался к маленькому столику у окна, осторожно отодвинул кресло и сел. Его взгляд упал на фотографию двадцатилетнего Бена Мортона рядом со взрослым мужчиной — по-видимому, его отцом.

— Не ройтесь в моих вещах, не то вышвырну за дверь! — раздалось сверху.

Эндрю улыбнулся и лег. Натянув до носа одеяло, он стал слушать баюкающий треск поленьев в очаге.

* * *

Кто-то тряхнул его за плечо. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним Мортона.

— В твоем возрасте — и такие ночные кошмары! А ведь ты слишком молод, чтобы успеть пройти через Вьетнам.

Эндрю рывком сел. В комнате стало заметно прохладнее, тем не менее он был весь в поту.

— Зачем было морочить мне голову? — продолжил Мортон. — Думаешь, я не знаю, кто ты такой? Фигера предупредил меня о твоем приезде. Если хочешь стать хорошим журналистом, мне придется научить тебя двум-трем полезным профессиональным приемам. Я подложу в огонь полено, а ты постарайся спать молча и больше не будить меня своими стонами.

— Мне уже не уснуть. Пожалуй, я поеду.

— Прислали же недотепу! — вспылил Мортон. — Притащился из Нью-Йорка, чтобы меня расспросить, — и уже собираешься назад? Входя в редакцию, ты испытываешь трепет при виде надписи «Нью-Йорк таймс» на фасаде?

— Трепещу каждый день!

— Так будь же достоин своей газеты, черт возьми! Ты покатишь обратно, когда я так наскучу тебе своими россказнями, что ты сможешь задрыхнуть без всяких кошмаров. Другой вариант: я вышвыриваю тебя пинком под зад. Главное — не оказаться бездарем, не сделавшим и четверти своей работы. А теперь спрашивай, что тебе хочется узнать о жене сенатора Уокера.

— Что заставило вас усомниться в ее виновности?

— На мой вкус, вины был перебор. Но это так, впечатление.

— Почему вы не написали об этом в статье?

— Когда начальство вежливо просило нас оставить тот или иной сюжет, упрямиться не следовало. В шестидесятые годы клавиатуры наших пишущих машинок не были связаны с остальным миром. Нам было велено заткнуться. Я не знал о деле Уокера ничего конкретного, не было и особого желания делиться своими мыслями, но я рискнул. Когда рассветет, мы заглянем в гараж и посмотрим, что можно найти в моем архиве. Не то что я потерял память, но срок изрядный…