Врата Мертвого Дома - Стивен Эриксон

— Историк? Нет, пожалуй, историком я стану снова где-то через неделю. Но сейчас и на ближайшее будущее… — Он снова покачал головой. — Нет у меня подходящего слова, чтобы себя назвать. — Он улыбнулся. — Думаю, сгодится «дед»…

Улыбка Дукера, похоже, разозлила Сна. Капитан обратился к Колтейну:

— Кулак, этот человек говорит, что у него нет звания. Решил зваться «дедом».

— Неудачный выбор, — проворчал виканец. — Деды — мудрецы, а не дураки. — Он хмуро посмотрел на Дукера. — Нет никого среди знающих тебя, кто сомневался бы в том, кто ты. Мы знаем тебя как солдата. Это звание тебя оскорбляет?

Дукер прищурился.

— Нет. По крайней мере, мне так кажется.

— Тогда спаси беженцев, солдат.

— Так точно, Кулак.

Безымянная воительница сказала:

— У меня есть для тебя кое-что, Дукер.

Сон фыркнул.

— Что? Вот прямо здесь?

Она подала Дукеру обрывок ткани.

— Только подожди, не читай сразу, что там написано. Пожалуйста.

Дукер смог лишь кивнуть, тогда она засунула обрывок ему за пояс. Историк посмотрел на троих людей перед собой и пожалел, что среди них нет Бальта и Листа, но значит, не будет церемонных прощаний, утешения привычных ролей. Как и всё остальное, это случилось впопыхах, неуклюже и не до конца.

— Садись на свою костлявую животину, — сказал Сон. — И оставайся там, где Худ не видит, друг.

— Желаю вам того же. Всем вам.

Колтейн зашипел, разворачивая коня к северу.

— Так не выйдет, Дукер. Мы собираемся прорезать кровавый путь… прямо в глотку этому ублюдку.

Нихил и Бездна ехали по сторонам от Дукера во главе колонны беженцев, которая двигалась к воинам-кочевникам у гряды холмов. Виканские всадники и воины, охранявшие несколько повозок, которые катились впереди, все были очень молоды — мальчики и девочки со своим первым оружием. Общее возмущение тем, что их отослали прочь, кипело, как безмолвная буря.

Но если отчаянный ход Колтейна не принесёт успеха, им ещё придётся поднять оружие… в последний раз.

— Два всадника, — сказал Нихил.

— Добрый знак, — пробормотал Дукер, вглядываясь в пару кхеранов, которые ехали им навстречу лёгким галопом. Старики — мужчина и женщина — худые, обветренные, кожа — того же оттенка, что и выделанные оленьи шкуры, которые служили им одеждой. Под левой рукой у них висели мечи с завёрнутыми крюком клинками, а на головах красовались богато украшенные шлемы с толстыми боковыми щитками.

— Оставайся здесь, Нихил, — сказал Дукер. — Бездна, пожалуйста, езжай со мной. — Он пришпорил кобылу и поскакал вперёд.

Они встретились перед первыми повозками, натянули поводья и остановились в нескольких шагах друг от друга. Первым заговорил Дукер:

— По признанному договору эти земли принадлежат кхеран-дхобри. Малазанская империя чтит все подобные договоры. Мы хотим проехать по…

Женщина, не сводя глаз с повозок, резко спросила по-малазански безо всякого акцента:

— Сколько?

— Сбор со всех солдат Седьмой, — ответил Дукер. — Имперской монетой, всего сорок одна тысяча серебряных джакат…

— Это годовое жалованье полноценной малазанской армии, — с сомнением сказала женщина. — Это никакой не «сбор». Твои солдаты знают, что ты украл их жалованье, чтобы оплатить проход?

Дукер моргнул, затем тихо сказал:

— Солдаты настаивали, старейшина. Это и вправду был сбор.

Заговорила Бездна:

— От трёх виканских кланов дополнительная плата: украшения, посуда, шкуры, мотки войлока, подковы, гвозди и кожа, а также разные монеты, полученные за время долгого странствия из Хиссара в количестве около семидесяти трёх тысяч серебряных джакат. Всё даётся добровольно.

Женщина долго молчала, затем её спутник что-то сказал на их собственном наречии. В ответ она покачала головой, её невыразительные, жёлто-бурые глаза снова нашли историка.

— И за это вы хотите провести беженцев, виканские кланы и Седьмую.

— Нет, старейшина. Только за беженцев — и небольшой отряд, который ты видишь здесь.

— Мы отвергаем твоё предложение.

Правильно Сон боялся этого момента. Проклятье…

— Это слишком много, — заявила женщина. — Договор с Императрицей точно определяет расценки.

Дукер смог только растерянно пожать плечами.

— Тогда часть…

— А остальное попадёт в Арэн, где будет валяться без толку до того времени, когда Корболо Дом войдёт в город — и вы ему заплатите за то, что он вас всех перебьёт.

— Тогда, — сказала Бездна, — за остальное мы наймём вас в сопровождение.

Сердце Дукера замерло.

— До ворот города? Слишком далеко. Мы вас проводим до деревни Балахн, где начинается Арэнский тракт. Но и тогда ещё останется часть. Мы продадим вам еду и лечение, какое потребуется и какое способны предоставить наши лошадницы.

— Лошадницы? — переспросила Бездна, приподнимая брови.

Старуха кивнула. Бездна улыбнулась.

— Виканцы рады знакомству с кхеран-дхобри.

— Что ж, тогда проезжайте со своими людьми.

Старейшины поехали обратно к родичам. Дукер некоторое время смотрел им вслед, затем развернул коня и привстал в стременах. Далеко на севере, над Санимоном, поднялась туча пыли.

— Бездна, ты можешь передать весть Колтейну?

— Да, могу.

— Тогда сообщи: он был прав.

…Чувство приходило медленно, словно от тела, которое все уже считали хладным трупом, осознание поднималось, заполняло воздух, землю и всё пространство между ними. В лицах проступало отрицание, онемение, которое отказывалось сдавать свои защитные рубежи. Опустились сумерки, окутавшие лагерь тридцати тысяч беженцев двойным молчанием — одно исходило от земли с ночным небом, укрытым блеском звёздочек из битого стекла, а другое — от самих людей. Мрачные кхераны ходили по лагерю, их жесты и дары вступали в противоречие со сдержанностью и чувствами. Но куда бы они ни пришли, чего бы ни коснулись, всюду возникало ощущение освобождения.

Сидя в густой траве под блистающим ночным небом, Дукер слушал крики, которые долетали из тьмы и разрывали ему сердце. Радость, смешанная с тёмной, жгучей болью, бессловесные вопли, неконтролируемые рыдания. Иной человек мог бы подумать, что лагерь обуял какой-то ужас, он бы не понял того освобождения, которое слышал историк, не осознал значения звуков, на которые его собственная душа откликалась горячей болью, заставлявшей моргать и щуриться, глядя на размытые, смазанные звёзды над головой.

Рождённое спасением чувство освобождения было, тем не менее, мучительным, и Дукер хорошо понимал, почему, хорошо знал, что́ тянется к ним с севера — поток неизбежных истин. Где-то там, во тьме, стояла стена людской плоти, одетой в разбитые доспехи, которая до сих пор сопротивлялась Корболо Дому и тем самым оплачивала — до сих пор — это ужасное спасение. От этого знания некуда было бежать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});