Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Итак, двадцать тысяч представителей всех имущих классов собрались на открытой зеленой лужайке Марсова поля, чтобы услышать и утвердить первый закон — закон о беглецах. И никто не желал распределения новых граждан по трибам, поскольку это «разжижало» бы их собственную власть в трибутных комициях. Кроме того, каждый понимал, что этот закон является не чем иным, как прелюдией к возвращению законодательной власти трибам. Цинна и его народные трибуны уже были на месте; двигаясь среди все возрастающей толпы, они отвечали на вопросы и успокаивали тех, кто имел самые чудовищные долги.

Кто-то из этого огромного собрания переговаривался, кто-то, зевая, вяло готовился слушать Цинну и его покорных трибунов, взбиравшихся на ораторское возвышение. И никто не заметил ничего необычного в новой группе людей, которые неожиданно влились в общую толпу. Они были спокойны, одеты в тоги и выглядели как представители третьего или четвертого класса.

Гней Октавий Рузон недаром служил старшим легатом у Помпея Страбона: прописанное им средство от болезни, поразившей государство, было чрезвычайно хорошо организовано и проинструктировано. Тысяча нанятых им (разумеется, на деньги Помпея Страбона и Антония Оратора) армейских ветеранов окружили собравшихся и, сбросив свои тоги, предстали в полном вооружении прежде, чем кто-либо из этой огромной толпы заподозрил неладное. Раздался общий пронзительный крик. Наемники бросились на людей, размахивая мечами. Многих зарубили на месте, многих сбили с ног и затоптали; количество жертв исчислялось тысячами. Прошло некоторое время, прежде чем наиболее решительные из загнанных и окруженных стеной нападавших прорвались сквозь строй мечей и бежали.

Цинна и шесть его трибунов сумели избежать той западни, в которую попали их слушатели, — они спустились с ораторского возвышения и спаслись бегством. Только две трети из собравшихся на Марсовом поле оказались столь же удачливыми. Когда Октавий прибыл посмотреть на творение рук своих, он увидел несколько тысяч трупов. Убитые были представителями высших классов из центуриатных комиции. Их тела валялись разбросанными по всему Марсову полю. Октавий был взбешен. Больше всего он хотел, чтобы Цинна и его трибуны оказались убиты первыми. Но даже у тех, кого он нанял совершить убийство беззащитных людей, имелись некие моральные принципы, и они посчитали слишком рискованным убивать находящихся в должности магистратов.

* * *

Квинт Лутаций Катул Цезарь и его брат Луций Юлий Цезарь находились в Ланувии. Они услышали о резне, уже получившей наименование «день Октавия», вскоре после того, как она произошла, и поспешили обратно в Рим, чтобы потребовать у Октавия объяснений.

— Как ты мог? — сквозь слезы спросил Луций Цезарь.

— Ужасно! Отвратительно! — вторил его брат.

— Только не надо этой ханжеской трескотни! Вы знали, что я собирался делать, — презрительно проговорил Октавий. — Вы даже согласились с тем, что это необходимо. Более того: при условии, что вас это не будет касаться, вы дали свое молчаливое согласие. Так что нечего хныкать! Я добыл вам то, что вы хотели, — покорные центурии. Теперь уцелевшие уже не станут голосовать за законы Цинны, чем бы он ни пытался их приманить.

Потрясенный до глубины души, Катул Цезарь зло взглянул на Октавия.

— Никогда в жизни я не мирился с жестокостью как политическим средством, Гней Октавий! И лично я не давал никакого согласия — ни молчаливого, ни любого другого! Если ты заключил это из моих слов или из слов моего брата, то сделал ошибку. Любая жестокость ужасна — но такая! Резня! Будь она проклята!

— Мой брат прав, — сказал Луций Цезарь, — мы опозорены, Гней Октавий. Большинство умеренных людей теперь настроены не хуже, чем Сатурнин или Сульпиций.

Видя, что его доводы не переубедят этого сторонника Помпея Страбона, Катул Цезарь попытался выйти из сложившейся ситуации с некоторым достоинством.

— Я слышал, что Марсово поле было истинным полем Фобоса не один, а два дня, старший консул. Родственники пытались опознать тела и забрать их для совершения последних обрядов, но твои сторонники еще прежде сгребли все трупы и сбросили их в огромный известняковый карьер. Это так? Ты превратил нас в варваров! Мне все меньше хочется жить.

— Тогда пойди и вскрой себе вены, Квинт Лутаций! — презрительно усмехнулся Октавий. — Ты хорошо знаешь, что это — не Рим твоих царственных предков. Это — Рим братьев Гракхов, Рим Гая Мария, Сатурнина, Сульпиция, Луция Суллы и Луция Цинны! Мы ввергнуты в такой хаос, когда уже ничто не поможет. Если бы это было не так, тогда не было бы необходимости в «дне Октавия».

Ошеломленные, братья Цезари вдруг поняли, что Октавий действительно гордится этим названием.

— Кто дал тебе денег, чтобы нанять убийц, Гней Октавий? Марк Антоний? — спросил, помедлив, Луций Цезарь.

— Да, он в значительной степени способствовал этому. И не жалеет.

— Он и не пожалеет, когда все сказано и сделано. На то он и Антоний, — огрызнулся Катул Цезарь и поднялся. — Ну, все кончено, и нам это ничем не искупить. Но я не хочу в этом участвовать, Гней Октавий. Я чувствую себя как Пандора, после того как она открыла свой ящик.

— Что случилось с Луцием Цинной и трибунами? — спросил Луций Цезарь.

— Бежали, — лаконично ответил Октавий. — Они будут объявлены вне закона, разумеется. Надеюсь, что очень скоро.

Катул Цезарь остановился в дверях кабинета Октавия и сердито оглянулся.

— Ты не можешь лишить консула, находящегося в должности, его консульского империя, Гней Октавий. Все началось с того, что оппозиция попыталась лишить Луция Суллу его консульского права командовать римскими армиями. Они не смогли сделать этого! Но никто не пытался лишить его должности консула. Этого сделать нельзя. В римском законодательстве нет ни одной зацепки, которая давала бы право магистрату или комиций преследовать судебным порядком или отстранить от должности курульного магистрата прежде, чем истек срок его полномочий. Ты можешь уволить народного трибуна, если сделаешь это правильно; ты можешь уволить квестора, если он нарушит свои обязанности; ты также можешь изгнать их из Сената или лишить ценза. Но ты не можешь уволить консула или любого другого курульного магистрата, пока не истек срок их полномочий!

— Теперь, когда я нашел секрет успеха, Квинт Лутаций, — с самодовольным видом проговорил Октавий, — я смогу сделать все, что захочу. — И, видя, что Луций Цезарь проследовал к выходу вслед за братом, добавил им вдогонку: — Завтра состоится собрание в Сенате. Предлагаю вам быть там.

* * *

В отличие от Иерусалима или Антиохии, Рим не слишком верил пророкам и предсказателям. Авгуры проводили обряды ауспиций в истинно римском духе: не слишком доверяя собственной интуиции, они делали это строго в соответствии с книгами и таблицами.

Существовал, однако, один подлинно римский пророк, патриций из рода Корнелиев, которого звали Публий Корнелий Куллеол. И как раз теперь он страстно желал, чтобы никто не вспоминал его несчастного прозвища, которое означало «мошонка». Впрочем, он был уже таким древним старцем, что никто и не помнил его молодым или хотя бы пожилым. Он жил на ненадежный и небольшой доход, получаемый от своей семьи. Обычно его видели на Форуме сидящим на ступеньках, ведущих в храм Венеры Клоакины. Этот храм был древнее базилики Эмилия; его объединили с ней уже в процессе строительства последней.

Не будучи Кассандрой или религиозным фанатиком, Куллеол ограничивался в своих предсказаниях результатами важнейших политических событий; он никогда не возвещал конца света или появления какого-то нового, еще более могущественного бога, нежели Квирин или Юпитер. Ему удалось предвидеть войну против Югурты, нашествие германцев, Сатурнина, войну с Италией и войну на Востоке против Митридата, причем последняя, как он уверял, будет продолжаться на протяжении жизни целого поколения.

На рассвете того утра, когда братья Цезари возвратились в Рим, Сенат собрался в первый раз со дня резни, учиненной Октавием. Члены Сената боялись этого заседания. До сего дня самые страшные преступления совершались во имя Рима отдельными лицами или толпой на Форуме, но резня в «день Октавия» была слишком тесно связана непосредственно с Сенатом.

Сидящий на верхних ступенях храма Венеры Клоакины Публий Корнелий Куллеол казался неотъемлемой принадлежностью этого места, и ни один из отцов Сената не заметил его, хотя при виде их Куллеол радостно потер руки. Если он сделает то, за что щедро заплатил Гней Октавий Рузон, ему никогда уже больше не сидеть на этих ступеньках, и он сможет наконец избавиться от опостылевшей роли предсказателя.

Сенаторы задержались в портике Гостилиевой курии. Разбившись на небольшие группы, они обсуждали между собой «день Октавия». Высказывались предположения о том, что это событие может быть каким-то образом связано с сегодняшними дебатами. И вдруг над их головами раздался пронзительный визг. Куллеол мгновенно оказался в центре всеобщего внимания. Он поднялся на носки, выгнул спину, вытянул руки, переплетя пальцы, и закричал с такой силой, что на его искривленных губах появилась пена. Поскольку Куллеол никогда не давал предсказаний, доводя себя до экстаза, все подумали, что у него просто припадок. Одни сенаторы и завсегдатаи Форума продолжали зачарованно наблюдать за ним. Некоторые приблизились к прорицателю и попытались спустить его вниз. Он слепо боролся с ними, царапаясь, открывая рот все шире и шире, пока наконец не закричал.