Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Здесь, на Сицилии, Марий надеялся остаться. Ему не хотелось рисковать, удаляясь от Италии дальше, чем это было необходимо. Хотя его физическое состояние было отменным, несмотря на все недавние испытания, он сам сознавал, что с его рассудком дела обстоят далеко не так благополучно. Иногда он забывал названия предметов; подчас чужие слова начинали вдруг для него звучать совершенно непонятно, как варварский говор скифов или сарматов. Он не реагировал на отвратительные запахи или вдруг принимал колыхание перед глазами рыбачьих сетей за повреждение собственного зрения. Он мог внезапно покрыться невыносимой испариной или забыть, где находится. Наконец, у Мария окончательно испортился характер, он стал раздражительным, ему всюду мерещились пренебрежение и обиды.

— Что бы это ни было в нас, — то, что позволяет нам думать, находится в нашей груди, как говорят некоторые, или в наших головах, как уверяет Гиппократ, а я лично верю ему, потому что думаю с помощью моих глаз, ушей и носа, иначе почему бы им не находиться так же далеко от источника мысли, как они находятся от сердца и печени? — однажды, перескакивая с мысли на мысль, говорил он своему сыну, пока они дожидались в Эриксе аудиенции у местного правителя. Марий говорил запинаясь, яростно хмуря огромные брови и зачем-то постоянно их пощипывая. — Позволь мне начать снова… Что-то постоянно жует мой мозг, Марий-младший, откусывая по кусочку. Я все еще помню прочитанные некогда книги, и когда прилагаю усилия, то могу мыслить правильно и последовательно. Могу руководить собранием и делать все, что некогда делал в прошлом. Но не всегда. И эти изменения происходят таким образом, что я их не понимаю. Временами я даже не сознаю этих изменений. Ты должен простить мне грубости и капризы. Мне надо сохранить умственные силы, потому что когда-нибудь я еще стану консулом в седьмой раз. Марфа из Сирии сказала, что это случится, а она никогда не ошибается. Никогда не ошибается… Я говорил тебе об этом, не так ли?

— Да, отец, ты рассказывал. Много раз, — ответил Марий-младший с грустью в голосе.

— А говорил ли я тебе, что она мне предсказала еще?

Серые глаза Мария-младшего внимательно обежали все вокруг и остановились на искаженном и помятом лице отца, с которого в эти дни не сходил яркий румянец. Марий-младший тихо вздохнул, думая о том, сбился ли отец с мысли или же в его сознании еще сохраняется ясность.

— Нет, отец.

— Ну так слушай. Она сказала, что мне не быть величайшим человеком Рима, что бы я ни сделал. Знаешь ли ты, кто, по ее словам, будет величайшим римлянином?

— Нет, отец. Но я хочу знать.

Даже луча надежды не зародилось в сердце Мария-младшего; он понимал, что это будет не он. Сын великого Гая Мария слишком хорошо знал о собственных недостатках.

— Она сказала, что им когда-нибудь станет юный Цезарь.

— Edepol!

Марий согнулся и хихикнул, неожиданно холодно и жутко.

— О, не беспокойся, мой сын! Этого не случится! Я никому не позволю быть более великим, чем я сам! Но сейчас я открыл тебе причину, по которой я собираюсь утопить звезду юного Цезаря на дне самого глубокого моря.

— Ты устал, отец. — Марий-младший вскочил. — Я заметил, что печали и трудности ухудшают твое самочувствие, когда ты устаешь. Пойди и поспи.

* * *

Правителем Сицилии был клиент Гая Мария — Гай Норбан. В настоящее время он находился в Мессане. Неугомонный Марк Лампоний предпринял попытку вторгнуться на Сицилию повстанческими отрядами луканов и бруттиев. Посланный с приказом скакать по Валериевой дороге как можно быстрее в Мессану, курьер Мария вернулся назад с ответом правителя через тринадцать дней.

Хотя я, твой клиент, полностью сознаю свои обязанности перед тобой, Гай Марий, но являюсь также пропретором римской провинции. Поэтому я считаю долгом чести ставить свои обязательства перед Римом выше своих обязательств перед патроном. Твое письмо прибыло после того, как я получил приказ Сената, в котором мне предписывается не оказывать никакой помощи тебе и другим беглецам. В настоящее время мне прямо приказано поймать тебя и убить, если это возможно. Этого я, разумеется, делать не буду, и потому единственное, что в моих силах, — это приказать твоему кораблю немедленно покинуть воды Сицилии.

От себя лично желаю тебе всего хорошего и надеюсь, что где-нибудь ты найдешь безопасное убежище. Я, правда, сомневаюсь в том, что тебе удастся сделать это на римской территории. Я также могу сообщить тебе, что Публий Сульпиций был схвачен в Лавренте. Его голова выставлена на трибуне в Риме. Подлое дело. Но ты поймешь мое положение лучше, если я добавлю, что голова Сульпиция была установлена на трибуне самим Луцием Корнелием Суллой. И вовсе не по приказу — он сделал это лично.

— Бедный Сульпиций! — сказал Марий, смахнув с глаз слезы, затем расправил плечи и добавил; — Ну что ж, тогда — в путь! Посмотрим, как нас примут в провинции Африка.

Но там они даже не смогли высадиться на берег, поскольку правитель этой провинции также получил приказ Сенате, и единственное, что он смог сделать для великого человека, — это отправить его вместе со спутниками восвояси, поскольку служебные обязанности предписывали ему изловить и убить беглецов.

Тогда они поплыли в Рузикады, служебный порт Цирты, столицы Нумидии. Этой страной правил царь Гиемпсал, сын Гауды, во многом достойный человек. Он получил письмо от Мария, когда находился вместе со своим двором в Цирте, недалеко от Рузикады. Правитель Нумидии колебался. Гай Марий возвел на трон его отца; Гай Марий все еще оставался тем человеком, который мог лишить его трона. Но Луций Корнелий Сулла также предъявлял претензии на свое превосходство в Нумидии.

После нескольких дней раздумий Гиемпсал с частью своего двора переместился в Икозий, подальше от римского присутствия, и пригласил Гая Мария с его спутниками встретиться с ним там. Он позволил им сойти с корабля на берег и предоставил в их полное распоряжение несколько комфортабельных вилл. Гиемпсал часто принимал гостей в собственном доме, достаточно большом для того, чтобы считаться маленьким дворцом. Однако этот маленький дворец был не столь удобен, как главный дворец в столице, и поэтому царь вынужден был оставить там всех своих жен и наложниц, взяв с собой в Икозий только царицу Софонисбу и двух младших жен — Саламбо и Анно. Он получил образование в лучших традициях эллинистических монархий, а потому не придерживался восточных обычаев и позволял гостям свободно общаться со всеми своими домочадцами — сыновьями, дочерьми, женами. К несчастью, это и привело к осложнениям.

Марию-младшему исполнился двадцать один год, и он уже чувствовал себя вполне взрослым мужчиной. Очень белокурый и очень красивый, он представлял собой великолепный образец физического совершенства; слишком неусидчивый, чтобы занимать себя какими-нибудь умственными упражнениями, он искал утеху в охоте. Но именно охоту не любил царь Гиемпсал. А вот его младшая жена Саламбо — очень любила. На африканских равнинах водились самые различные животные: здесь встречались слоны и львы, страусы и газели, антилопы и пантеры. И Марий-младший целыми днями только и делал, что изучал способы охоты на животных, которых он никогда прежде не видел. Саламбо сопровождала его.

Зная о том, что эти экспедиции происходят в присутствии большого количества слуг и что их внимательные глаза служат достаточной защитой добродетели его младшей жены, царь Гиемпсал не видел большой беды в том, что молодого Мария сопровождала Саламбо. Возможно, он был даже рад временами избавляться от столь активного создания. Сам же он много времени проводил наедине с Гаем Марием (состояние рассудка старого полководца заметно улучшилось с тех пор, как он прибыл в Икозий). Они предавались воспоминаниям о старых временах. Изучая историю кампаний в Нумидии и Африке против Югурты, Гиемпсал сделал обширные записи для своего семейного архива и позволил себе помечтать о том времени, когда один из его сыновей или внуков станет достаточно великим, чтобы жениться на женщине из римского нобилитета. На свой счет Гиемпсал не строил никаких иллюзий: он мог называть себя царем, он мог править большой и богатой страной, но в глазах римского нобилитета и он, и все, что было с ним связано, значили меньше, чем пыль.

Разумеется, нет такого секрета, который можно было бы утаить. Один из фаворитов царя сообщил ему, что дни, которые Саламбо проводит с Марием-младшим, являются достаточно невинными, но вот что касается ночей — здесь совсем другое дело. Это открытие повергло царя в панику. С одной стороны, он не мог игнорировать неверность собственной жены, с другой — не мог он и сделать того, что делал обычно в подобных случаях, то есть казнить незадачливого любовника. Итак, чтобы спасти свою честь, Гиемпсал решил прервать эту любовную связь, сообщив Гаю Марию, что ситуация слишком деликатна и что он не дозволяет беглецам оставаться здесь и дольше. Поэтому нумидийский царь предложил Марию отплыть из Нумидии, как только корабль будет снабжен необходимой провизией и запасом воды.