Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Григорий Богослов

Вообще заслуга святого Григория Назианзина в данном отношении та, что он не только первый из христианских писателей положил начало поэтическому изображению внешней природы стихами, но и дал художественнейшие образцы этого изображения, вроде, например, стихотворения «Περί της ανθρωπινής φύσεως» [ «О природе человеческой»].

Метрическая сторона стихотворении святого Григория

Поэтическая природа стихотворения, как произведения искусства, слагается из двух органически связанных и взаимно проникающих друг друга элементов: внутреннего – содержания, и внешнего – формы. Внешняя, техническо-метрическая сторона стихотворения как продукта поэтического творчества не есть нечто произвольное и механическое, а обусловливается законами симметрии и благозвучия, как то представляется художественному чутью поэта. При полной оценке художественных достоинств стихотворения формальная сторона его поэтому не может и не должна быть оставляема без внимания.

В метрическом отношении стихотворения святого Григория, вообще говоря, не обнаруживают оригинальности. Но эта особенность или, вернее сказать, отсутствие этой особенности в стихотворениях его не только ничего не отнимает от их поэтических достоинств, а, напротив, делает особенную честь художественному вкусу их автора, ставит его в истории греческой литературы в преемственную и живую связь со знаменитыми поэтами классической Греции и бесспорно возвышает его над всеми современными ему поэтами, как языческими, так и христианскими, как греческими, так и римскими, отличавшимися характерной склонностью к метрическим ухищрениям и искусственности, под влиянием превратных теорий в области греческой метрики александрийских грамматиков. Древние греки изобрели такое удивительное множество самых разнообразных метров, систем и строф, что едва ли возможно и нужно было еще прибавлять что-либо в этом отношении. По крайней мере все усилия и попытки в этом направлении поэтов и писателей уже со времен Александра Великого (330 г. до н. э.), когда греческая метрика заканчивает свое полное естественное развитие, остаются совершенно бесплодным и напрасным трудом[812]

Наиупотребительнейшие у греческих классиков размеры, какими пользуется в своих стихотворениях Григорий Назианзин, при развитом вкусе древних греков и высокой законченности их языка, были, бесспорно, и самыми совершенными метрами. Таковы дактилический гекзаметр, элегическое двустишие, ямбический триметр и так называемый анакреонтический размер (versus anacreonteus).

Эти размеры употребляются в стихотворениях святого Григория Богослова почти с тем же чутьем к специфическому различию каждого из них и вкусом в выборе между ними для того или другого рода поэтических произведений, каким отличается метрика греков классической эпохи до Александра Великого. Некоторое различие в метрическом отношении между Григорием и древнегреческими поэтами заметно только в особенном предпочтении святым Григорием Назианзином ямбического триметра (versus senarii) перед остальными перечисленными размерами, не исключая даже популярнейшего в древнегреческой поэзии дактилического гекзаметра, и в более широком применении им этого любимого им и модного в его время размера (ямбического триметра) к различным видам его поэтических произведений. Он является у него преобладающим размером и в том роде поэзии, для которого обыкновенным размером в лучшую пору древности был гекзаметр, – разумеем дидактическую поэзию. Самыми крупными и характерными примерами в этом отношении у него могут служить стихотворения «Περί τον εαυτουβίον» [ «Стихотворение, в котором св. Григорий пересказывает жизнь свою»] (в 1949 строф) и«Εις εαυτόν και περί επισκόπων» [ «О себе самом и о епископах»] (в 836 строф). Каким размером, в частности, написано каждое стихотворение святого Григория, читатель может найти в прилагаемом нами в конце сочинения подробном и точном инвентаре стихотворений Григория. Здесь же считаем достаточным показать только распределение строф и стихотворений по их размерам в общей их сложности.

Из 408 стихотворений (не считая трагедии) написано размером:

а) гекзаметра – 66;

б) элегического двустишия – 935;

в) ямбического триметра – 102;

г) анакреонтическим – 5.

По количеству строф, составляющих в общей сложности 17 531 (без трагедии), метрические цифровые группы распределяются таким образом:

а) гекзаметрических строф – 5284;

б) элегических – 3924;

в) ямбических – 8147;

г) анакреонтических – 176.

Трагедия«Χριστός Πάσχων», составляющая 409-е стихотворение и состоящая из 2151 строфы, написана размером ямбического триметра, и, таким образом, со включением ее общее число ямбических строф у Григория Назианзина возрастает до 10 298.

Заключение

Гренье, на книгу которого мы не раз ссылались в своем сочинении и немало приводили выдержек из нее, заканчивает свои рассуждения о Григории Богослове следующими словами:

«В этом человеке, стало быть, (усматриваются) – два человека: христианский поэт и литератор четвертого века. Мы не дорожим вторым, который только и рекомендует себя, что сомнительными проблесками ума, мы удивляемся, мы всею душою своею любим первого, потому что нам кажется, что мы обязаны ему пьесами самыми совершенными из христианской литературы. Искренность движения, натуральность плана, чистота вкуса, могущество стиля – вот заслуги, с которыми он предстает перед нами; и для нас святой Григорий Назианзин идет впереди блаженного Августина, святого Василия, святого Амвросия и святого Иоанна Златоуста» [813]. Подражая Гренье, мы с полным убеждением можем сказать о нем самом, что из двух его положений, которыми он резюмирует свою книгу о святом Григории, мы не придаем никакого значения второму и всею душою своею присоединяемся к первому.

Если сопоставить это заключение Гренье с критическим взглядом на святого Григория, как поэта, Ульмана, мы увидим странную противоположность в воззрениях их на один и тот же предмет: где французский ученый видит «сомнительные проблески ума» (lueure douteuses d'esprit), там с благоговейным почтением останавливается немецкий критик и замечает при этом, что насколько это почетно было для него как для человека и богослова, настолько же невыгодно для него как поэта («so ehrenvoll dieses fur ihn als Menschen und Theologen ist, so unvortheilhaft war es fur ihn als Dichter» [814]); а где тот же немецкий критик, смотря на поэзию святого Григория Богослова как «более на продукт рефлексии, спокойного обсуждения, чем внутреннего поэтическо-творческого побуждения, непроизвольно стремящегося к обнаружению», видит «вместо поэтического тона больше одни образы, тропы, украшения и выспренние выражения, которые он некстати заимствовал весьма часто из других поэтов» (die er nur allzuoft aus andem Dichtern unpassend entlehnte[815]), там французский ученый восхищается искренностью движения, натуральностью плана, чистотой вкуса, могуществом стиля. С довольно оригинальным также взглядом на святого Григория как поэта выступает в своей книге, или, точнее, в отделе книги, посвященном поэзии Григория Богослова, и новейший французский ученый, аббат Монто. Основное воззрение его на святого Григория, проходящее через весь подлежащий отдел его сочинения, ясно формулировано уже в самом конце отдела; оно представляется именно в выводном заключении, что «Григорий был по природе поэт, но что он, к сожалению, никогда не изучал самой поэзии и совсем чужд был теоретического идеала, который был необходим ему» [816]. Так что «в душе своей он больше был поэтом, чем в стихах своих» (Il а e'te' plus poete, que son systeme) (ibid.). В связи с этим воззрением Монто высказывает здесь склонность разделять отчасти мнение Гренье, что Григорий не совсем свободен был от влияния того превратного направления современной ему риторической школы, характеристику которого, здесь же кратко набрасываемую Монто, мы уже приводили выше. На каких же пьесах святого Григория более заметно и более невыгодно для него, как поэта, отразилось это вредное литературное направление? Оно, по мнению Монто, естественно обнаружилось всего больше в тех произведениях, где, собственно, и должно было выступить в противовес ему правильное теоретическое изучение поэзии, которым, однако, не обладал поэт, – именно в произведениях эпической композиции, в пьесах объективно-повествовательного характера, каковы, например, его исторические пьесы.

«Поэма «О жизни своей», например, хотя и представляет, – говорит Монто, – некоторые страницы, где обнаруживается эпический жанр, но как почти везде в подобных произведениях, цель практическая вредит здесь цели эстетической» [817]. Упоминая о другом историческом стихотворении Назианзина – «О себе самом и о епископах», Монто находит уместным сделать здесь общее замечание, что «Богу не угодно было, чтобы поэт претендовал на роль Гомера в стихотворениях о себе самом»[818] Главная же сила Григория как поэта заключается, по мнению Монто, в его изящнейших лирических стихотворениях. «Провидение сделало его счастливым соперником греческого искусства там, где он сам не думал быть им» [819].