Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Присутствие большого утиного стада слышится за несколько сот шагов по глухому бормотанию, а поближе – по щекотанью клювов и шлепанью самих птиц в грязи. Подобравшись к такому стаду шагов на сотню или около того, украдкой посмотришь сквозь тростники и сообразишь, отсюда ли стрелять или можно подкрасться поближе; в последнем случае ползешь дальше еще осторожнее. Сердце замирает от опасения, как бы птицы не улетели; но они по-прежнему спокойно шлепают в грязи, пощипывая солянки… Вот, наконец, до стаи не больше 60–70 шагов, нужно стрелять отсюда. Опять осторожно посмотришь, где птицы сидят кучнее, и, наконец, посылаешь один выстрел в сидячих, а другой в поднявшееся с шумом бури стадо. С убитыми и ранеными, часть которых удастся изловить, добыча обыкновенно бывает от 8 до 14 уток; однажды, впрочем, двойным выстрелом я убил 18 шилохвостей. Притом многие, даже тяжело раненные, сгоряча разлетаются в стороны и достаются орлам или воронам; последние нередко следят издали за стрелком.

Таскать с собой убитую кучу уток тяжело и неудобно; поэтому спрячешь их поблизости в тростник на замеченном месте, а сам отправляешься дальше к новым стаям, где повторяется то же самое. Выстрелы мало пугают утиные стада, они только перелетают с места на место. Одиночек и даже в небольшие кучки не стреляешь, жадничая на добычу. Но вообще при стрельбе, даже в большие кучи и на расстоянии не слишком далеком, убивается все-таки меньше, чем можно ожидать, ибо туловище каждой утки обыкновенно спрятано в грязи или солянках, так что дробь бьет главным образом по шеям и головам; взлетевшее же стадо всегда не так густо, как сидячее на земле. Здесь иногда значительная площадь до того бывает покрыта утками, что в буквальном смысле негде ткнуть пальцем. Если такая стая сидит на чистом льду, то близко к ней подкрасться невозможно; тогда пускаешь два заряда самой крупной дроби шагов на полтораста, даже далее; иногда случалось убивать на таком расстоянии от 3 до 5 экземпляров. Гораздо труднее достаются гуси. Хотя их также очень много на Лоб-норе, но эти осторожные птицы не лезут так легко под выстрелы, как глупые утки. Обыкновенно гуси садятся на более просторных чистинах льда и подальше от тростника, так что подкрасться к ним в меру хорошего выстрела удается лишь изредка; притом эта птица чрезвычайно крепка на рану. Гораздо чаще приходилось убивать гусей влет, когда отправляешься, бывало, на стойку стрелять птиц по выбору для коллекции.

К концу охоты, обыкновенно часов около трех пополудни или немного позднее, приходит с бивуака казак с мешком и забирает добычу. Иногда же и сам на обратном пути до того обвешаешься утками, что насилу домой добредешь. Впрочем, такая бойня скоро надоедает, так что после нескольких подобных охот мы сделались довольно равнодушны к тем массам птиц, которые ежедневно можно было видеть возле нашего бивуака. С другой стороны, в последней трети февраля утиные стаи более рассыпались по талой воде, а лед днем мало держал человека, так что охота стала труднее и менее добычлива; да, наконец, набивать через край мы по возможности остерегались. Однако в период валового пролета, т. е. с 12 февраля по 1 марта, нами было принесено на бивуак 655 уток и 34 гуся. Весь наш отряд продовольствовался этими птицами; излишнее отдавалось лобнорцам.

Ловля уток местными жителями. Эти последние добывают уток в нитяные петли, которые ставят по залитым водой солянкам, где птицы исключительно кормятся с прилета. Устройство подобной ловушки до крайности просто. Именно на данной местности к земле прикрепляют на высоте груди сидячей утки две тростничины в одну поперечную линию, оставляя в средине между их концами проход, куда ставится петля. Эта петля привязывается к небольшому тамарисковому прутику; одним концом его крепко втыкают в почву, а другим настораживают вместе с петлей. На покормке утка, идя по земле, встречает положенные тростничинки, не может перелезть через них и направляется в проход, где залезает в петлю, которая тотчас же задергивается настороженным прутиком. Попадается птица обыкновенно своей шеей, реже лапкой или даже за большие маховые перья. В первом случае утка бывает задавлена; при двух же других нередко отрывается и летает с ниткой на ноге. Подобных ловушек на Лоб-норе весной ставится множество. Ежедневно туземцы их осматривают и выбирают попавших уток. Последних ловят в течение весны обыкновенно по сотне, а прежде лавливали и по две сотни на человека. Попадаются в те же петли иногда кулики, турпаны, гуси и даже бакланы; только сильные птицы переедают нитку или прямо отрываются и улетают.

На гусей ставят петли из более крепких ниток и с сильным тамарисковым прутом, так, чтобы пойманная птица сразу была задавлена или приведена в невозможность перекусить петлю. Много мешают подобной ловле вороны, орлы, даже кабаны, которые съедают попавшихся птиц. Кроме весны, туземцы Лоб-нора ловят в петли на осеннем пролете, а также летом, молодых уток и гусей. Тех и других иногда откармливают к зиме; особенно хорошо привыкают серые гуси. Случается также добывать в петли экземпляры с зажившими дробовыми ранами. «Через это мы давно знали, что птицы улетают в ваши страны и там их стреляют дробью», – говорили нам лобнорцы.

Вскрытие Тарима. В нынешнюю сравнительно холодную зиму и более позднюю весну лед на Тариме и Лоб-норе держался значительно дольше, нежели весной 1877 г. Тогда Тарим вскрылся возле д. Абдал 4 февраля, хотя до половины этого месяца, в наступивший затем холод, по реке иногда шла шуга и даже местами вновь появлялся сплошной лед. Ныне по льду Тарима, правда, уже посиневшему и растрескавшемуся, можно было ходить до 20 февраля; окончательно уничтожился этот лед только 27-го числа. Так же и на самом Лоб-норе. Весной 1877 г. лед уже много растаял здесь к 20 или 23 февраля; совершенно очистилось озеро бурей 4 марта. Между тем в нынешнем году лобнорский лед был еще совсем почти цел в половине февраля, да и к концу этого месяца растаял большей частью лишь в заберегах и в небольших полыньях; совершенно исчез только к половине марта.

Но как на Тариме, так и на Лоб-норе зимний лед уничтожается исключительно солнечным пригревом при пособии падающей после каждой бури на тот же лед песчаной пыли. Частички этой пыли, более нагреваясь солнцем, протаивают внутрь льда, поверхность которого становится через это ноздреватой.[872] С другой стороны, весной лед, в особенности на Тариме, протачивается снизу водой. Та и другая причины в совместном результате делают, что перед своим разрушением лед Лоб-нора становится много похожим на пчелиные соты, легко разламывается и окончательно растаивает на солнце.

Ледохода по нижнему Тариму почти не бывает, разве ничтожный, вроде шуги. После вскрытия того же Тарима вода в нем временно делается несколько мутной и немного (на 1 фут или около того) прибывает, вероятно, от таяния осенней прибыли в соседних верхних частях реки. В это время таримская вода направляется по отводным канавам и постепенно заливает высохшие или обмелевшие площади искусственных озер.

Вечерняя охота на стойках. С конца февраля, когда Тарим вскрылся и озера уже значительно оттаяли, прежняя наша охота-бойня прекратилась. Взамен ее мы пользовались хотя не особенно добычливой, но весьма заманчивой охотой за утками на вечерних стойках. Лучшее место для таких стоек – промежуток среди двух или нескольких озерков, на которых утки привыкли кормиться; притом необходимо выбрать место посуше и с тростником, где бы можно было спрятаться; наконец, стойка не должна быть возле самой воды, ибо упавших туда птиц без собаки трудно будет достать. Такие удобные места находились невдалеке от нашего бивуака.

На закате солнца мы отправлялись вдвоем или втроем, каждый к своему местечку, и рассаживались в тростнике. Пока еще светло, утки довольно осторожны, а потому спрятаться нужно получше; даже фуражку с головы следует снять, чтобы меньше быть заметным. Ждать перелета обыкновенно приходится недолго. Смотришь – то там, то здесь промелькнут утки – одиночки, пара или небольшая стайка, но все еще стороной или высоко. С лихорадочным волнением следишь за этими утками; ждешь не дождешься, пока которая-нибудь налетит в меру выстрела. И вот, наконец, прямо на охотника летит пара шилохвостей или несколько селезней-полух гонят самку. Мигом ружье наготове; сам же еще более притаишься в засадке. Но напрасна такая осторожность – птицы не подозревают опасности и плавно налетают на несколько десятков шагов. Блеснет огонь выстрела, и одна из уток, свернувшись клубком, упадет на землю. Быстро вложишь в ружье новый патрон и ждешь новых уток, спугнутых тем же выстрелом. Если они не налетят, то поднимешь убитую птицу и снова спрячешься в засадке. Опять напряженно смотришь впереди себя и по сторонам. Вот мелькнул длинной струей огонь из ружья соседа, и загремел выстрел…