Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Унылая зимняя картина Лоб-нора. Немного найдется во всей Центральной Азии местностей, столь заманчивых для путешественника издали и, в сущности, так мало оправдывающих его надежды, как Лоб-нор. Казалось бы, что масса воды, приносимой сюда Таримом, должна была образовать обширное и глубокое озеро, отрадный оазис среди пустыни; но далеко не то вышло в действительности. Остановленный в своем стремлении к югу вздутием Алтын-тага, Тарим круто поворачивает к востоку и тотчас же начинает расплываться в этом направлении. На многие десятки верст расходятся воды названной реки и образуют обширные отмелью разливы – сначала оз. Кара-бурана, а потом и самого Лоб-нора. Это последнее тянется к северо-востоку до тех пор, пока просачивающаяся почва и испарение окончательно не поглотят доставляемую сюда влагу. Тогда снова является безводная пустыня. И не только в этой пустыне, но даже на ее площадях, покрытых водой, органическая жизнь, в особенности растительная, встречает крайне неблагоприятные условия для своего существования. Чересчур соленая лёссовая почва или голый песок, вместе с крайней сухостью атмосферы в течение круглого года, сильными бурями, в особенности весной, и необычайными жарами летом – все это как раз противодействует развитию даже скудной флоры. Она действительно существует здесь на сухопутье только в немногих свойственных пустыням формах. Не лучше и на самом Лоб-норе, где почти сплошь порастают – огромный тростник, куга и ситник; местами выпадают небольшие и неглубокие площади чистой воды; по берегам стелются голые солончаки, за которыми тотчас залегает дикая пустыня, а на юге встает громадный хребет, также почти совершенно бесплодный.

Животная жизнь описываемой местности много разнообразнее растительной, но в общем все-таки бедная, за исключением лишь краткого периода весеннего и осеннего перелета птиц. Наконец, человек обитает здесь лишь по горькой нужде, хотя и свыкся с своей злосчастной судьбой. Таков общий вид и характер Лоб-нора. Для полноты следует еще указать на постоянно пыльную, словно дымом наполненную, атмосферу, окрашенную солнцем в буровато-желтый цвет; во время же бури здесь наступает совершенная пыльная мгла.

Еще более унылый характер имеет описываемое озеро зимой, когда холод угонит на юг всех гнездящихся и перелетных птиц, зеленеющий же летом тростник пожелтеет и засохнет. Покроется тогда и вода Лоб-нора льдом более фута толщиной, соберется в кучи и уйдет на свои становища вся здешняя рыба; даже лов ее туземцами прекращается. Словом, не только в окрестной пустыне, где мертвое царство господствует от века, но даже и на самом озере в это время водворяется подавляющая тишина и безжизненность. Правда, в густых тростниках по-прежнему бродят кабаны, за которыми нередко охотится тигр; лисица, манул и волк подкарауливают зайцев и мелких грызунов; наконец, по солончакам кое-где пробежит хара-сульта или в редкость забредет дикий верблюд, – но все эти проблески животной жизни весьма скрытны, мимолетны и случайны.

Несколько более заявляют тогда о себе лишь оставшиеся пернатые Лоб-нора; в тростниках раздается по временам оригинальный писк усатых синиц, нередки камышовые стренатки и саксаульные воробьи; тихим, неслышным полетом промелькнет иногда зимующий лунь; изредка можно вспугнуть фазана; возле жилья держатся черные вороны, иногда и полевые воробьи; по береговым солончакам попадаются стайки малых жаворонков, а в кустах тамариска можно найти дятла, услышать свист Rhopophilus [кустарница] или отрывистое трещание саксаульной сойки – но и только! Даже туземцы зимой на Лоб-норе как-то мало заметны. Лишь поднимающийся по временам из тростников озера дым свидетельствует о присутствии здесь человеческого жилья, которое без проводника весьма трудно и отыскать.

Наш бивуак на берегу Тарима. Как раз в конце такого мертвого сезона, именно в последних числах января 1885 г., пришли мы на Лоб-нор. Лишь одной неделей позднее явились мы сюда и в 1877 г. при первом посещении описываемого озера. Таким образом, в обе весны мы захватили самый ранний пролет птиц и наблюдали его на одном и том же месте.

Уступая просьбам лобнорцев, мы первоначально поставили теперь свой бивуак немного ниже по Тариму возле д. Новый Абдал, где и пробыли десять суток. Время это было посвящено приведению в порядок записок о зимних исследованиях и ближайшему знакомству с местными жителями; отправлены также были через Кунчикан-бека известия на родину о нашем путешествии, но они, к сожалению, не сразу туда дошли. Охотничьи экскурсии в ближайших окрестностях нашей стоянки еще мало доставляли добычи. Неудачна также была и охота за тигром, который ночью задавил у нас собаку, а у туземцев две коровы. Выследить зверя без снега оказалось невозможным; поэтому мы караулили вечерами у задавленной добычи, но тигр рано не приходил; являлся же сюда ночью, когда темь стояла хоть глаз коли. Пробовали мы настораживать заряженную винтовку, но и это ни к чему не привело; так зверь и ушел совершенно безнаказанно.

К наступлению валового прилета птиц мы укочевали на прежнее место, где стояли бивуаком в 1877 г., – на правом берегу Тарима, в одной версте от д. Старый Абдал. Здесь опять дважды было произведено астрономическое определение широты и долготы, так что ныне пункт этот довольно верно установлен на географических картах.

Новый наш бивуак находился в нескольких шагах от берега Тарима. Две палатки и две юрты поставлены были просторно; в средине сложен багаж; кухня устроена в растрепавшейся юрте, где частью помещались и казаки; верблюжьи седла и другие принадлежности вьючения сложены были несколько в стороне. Сами верблюды, числом 64, за неимением для них достаточного корма на Лоб-норе, отправлены были на р. Джахансай под присмотром четырех казаков, сменявшихся еженедельно. Предварительно, однако, мы привезли к бивуаку на своих верблюдах запас дров (тамариска) на все время стоянки. Наконец, следует сказать, что место, где мы теперь бивуакировали, как показал опыт еще первого нашего здесь пребывания, было отличное для наблюдения пролета птиц и для охоты за ними.

Насчет своего продовольствия мы также устроились хорошо. Еще вскоре по прибытии на Лоб-нор променены были туземцам восемь наших усталых лошадей и два таких же верблюда на 36 отличных баранов, которые пошли для еды;[854] к ним впоследствии в изобилии присоединились утки и частью рыба; пшеничную муку мы покупали у лобнорцев,[855] а хлеб из нее для нас пекла жена самого Кунчикан-бека. На продовольствие оставшихся лошадей, которых теперь необходимо было хорошенько откормить, покупалась у туземцев пшеница и снопы высушенного зеленого тростника. Сами мы помещались в более уцелевшей юрте; казаки проводили день обыкновенно на дворе, спали же частью в дырявой юрте, которую чуть не ежедневно чинили, частью в соседней палатке; другая палатка назначена была для просушки коллекций и для препарирования птиц.

Обыденный порядок нашей жизни оставался ненарушимым за все время долгой стоянки на Лоб-норе. На восходе солнца мы вставали и пили чай; потом занимались писанием, расспросами туземцев, препарированием птиц и пр., словом – каждый своим делом часов до 9 утра, когда завтракали. Вслед затем отправлялись на охоту;[856] часов около трех или четырех пополудни возвращались на стойбища и обедали, после чего принимались за прежние занятия; затем пили снова чай и, наконец, часов в 8 вечера все ложились спать. Очередные казаки, в одиночку на три смены, держали караул до утра. Такая спокойная жизнь и обильная пища вскоре выгодно подействовали на наше здоровье. Только с приходом на Лоб-нор, быть может вследствие крутой перемены климата и абсолютной высоты, у многих из нас появились на лице прыщи и лишаи; в течение месяца болезнь эта прошла без последствий.

Сношения с туземцами. Выше уже было говорено, что в нынешнее посещение Лоб-нора туземцы приняли нас весьма радушно, совершенно противоположно тому, как они вели себя при первом моем здесь путешествии. Тогда, по наивному теперь признанию самих лобнорцев, «им было велено ничего нам не рассказывать или сообщать ложь». Под влиянием такого приказа от своих властей туземцы и сами смотрели на нас как на людей подозрительных. Ныне же мы явились на Лоб-нор совершенно неожиданно, так что китайцы не успели по-своему настроить местных жителей, да притом эти последние на опыте убедились, что ничего дурного мы не делаем. К тому же еще прибавилась столь широко распространенная во всем Восточном Туркестане ненависть к самим китайцам и надежда на русских как на возможных избавителей от гнета китайского. Словом, в нынешнее наше путешествие как на Лоб-норе, так и далее по Восточному Туркестану обстоятельства весьма благоприятно сложились в нашу пользу.

Прежде туземцы Лоб-нора и Тарима вовсе к нам не показывались и даже старались по возможности избегать нашей встречи; теперь лобнорцы, в особенности жители д. Абдал и ближайших к ней, постоянно посещали наш бивуак, дружились с казаками, приносили им хлеб или рыбу и не отказывались от нашего угощения. Несколько человек пришли к нам даже из Кара-курчина, а также приехали из Чархалыка, собственно для того, чтобы повидаться.[857] Кунчикан-бек чуть не постоянно при нас находился и всегда рад был исполнить каждое наше желание. Словом, непритворное радушие выказывалось нам на каждом шагу. Обо всем, что сами знали, лобнорцы теперь откровенно нам рассказывали; прежней подозрительности не осталось и следа. Те же лобнорцы, даже женщины, охотно согласились снять с себя фотографии, а впоследствии наперебой лезли фотографироваться. Доверие и дружба к нам туземцев простирались до того, что они позволили выбрать для коллекции пару маральих рогов из числа собранных в своем высокочтимом мазаре. Когда мы перешли на другой бивуак от д. Новый Абдал, ее жители ускорили свою перекочевку в д. Старый Абдал, чтобы быть к нам поближе. Затем, как только начала ловиться рыба, нам почти ежедневно приносили в подарок лучшие из пойманных экземпляров. С своей стороны мы старались ласково обходиться с добродушными лобнорцами, не скупясь за все им платили и делали подарки старшинам. Так, Кунчикан-беку были подарены карманные часы и стереоскоп. Старик был в восторге и, похваставши этими подарками перед своими приближенными, живо шмыгнул в маленькой лодочке вверх по Тариму, где в укромном месте закопал в песок полученные вещи.